Управляющий Тулуз-Лотрека должен был регулярно переводить определенную сумму на счет, открытый у нотариуса. На второй счет у того же нотариуса поступали деньги от Жуаяна и торговцев картинами за проданные произведения Лотрека. Эти деньги находились в полном распоряжении художника. Счет держался в строгой тайне, чтобы управляющий и родители не вздумали урезать сумму, которую выдавали Лотреку ежемесячно. Вырученными за картины деньгами распоряжался Жуаян, он был как бы опекуном Лотрека. «Надеюсь, мой опекун доволен своим питомцем», – писал Лотрек, отослав портрет юной англичанки. Сам художник был доволен собой. Портрет удался.
Лотрек стал наслаждаться жизнью. Он поселился в отеле «Амироте» и, видимо, не спешил покинуть Гавр. Встретившись там с Люсьеном Гитри и Мартой Брандес, он съездил с ними в Гранвиль, затем стал частым гостем «Стар» и посвятил этому кабаре две или три литографии. Во всем – за исключением алкоголя – он вернулся к прежнему образу жизни.
Во второй половине июля он наконец отплыл в Бордо. По прибытии на Атлантическое побережье он поселился в Tocca, на вилле «Багатель», у хорошего своего знакомого Фабра.
В Tocca Лотрек вообще никогда не был особо трудолюбив, а в этом году он совсем не работал. Жажда творчества, охватившая его в Гавре, исчезла быстро и внезапно. За все лето он не написал ничего. В его распоряжении была старая таможенная шлюпка, и он ежедневно уходил на ней с одним матросом по имени Захарий в открытое море. С утра и до позднего вечера он был на море: удил рыбу, плавал, греб. Все это оказало на него благотворное влияние, укрепило его. Когда осенью он вернулся в Париж, вид у него был вполне здоровый.
Но так ли это было на самом деле? Лотрек изменился, и это не могли не заметить самые чуткие его друзья, и в числе их Жуаян. «В этом человеческом механизме что-то сломалось. Трудно сказать что, но сломалось…» Погасло любопытство Лотрека. Ничего или почти ничего его больше не интересует. Он смеется, шутит, но и смех у него, и юмор уже не те, что прежде. Казалось, он делает усилие, чтобы оставаться самим собой.
Ежедневно в шарабане Кальмеза, запряженном Филибером, он отправляется в Булонский лес. Он уже не ищет новых впечатлений, хотя кругом столько нового. Наоборот, еще больше, чем прежде, он увлекается своими старыми излюбленными темами. Большинство работ, сделанных им зимой 1899–1900 годов – он снова взялся за кисть и за литографский карандаш, – посвящены лошадям, жокеям, амазонкам. Лотрек нарисовал на литографских камнях Кальмеза и маленького пони, а также несколько сцен, связанных с конным спортом: «Жокей, или Беговые лошади», «Лужок на ипподроме», «Жокей у финиша», «Тренер со своим жокеем», «Амазонка и собака»… Написал картину «На бегах». По словам Жуаяна, Лотрек напоминал теперь затравленную собаками косулю, которая мчится в свое логово. С какой болью в сердце, каким взглядом он смотрел на жокеев, на лошадей, он, которому один из врачей посоветовал делать упражнения в комнате на деревянной лошадке!
Возвращался Лотрек и к темам более близкого прошлого. Так, он написал портрет Люси Журдан, постоянной посетительницы «Ла сури», ужинающей в ресторане «Ра мор». Незадолго до болезни в его работах уже заметны были определенные изменения. Теперь они проявились отчетливее. В его произведениях, как только он овладел мастерством, доминировала линия. В начале творческого пути, по мере того как раскрывался его талант, линия тоже становилась все виртуозней. Сейчас же Лотрек меньше обращал внимания на линию и больше работал над тоном, над валером. Этот несвойственный ему способ выражения казался странным, каким-то надуманным. Однако Лотрек так был одарен и его глаз был настолько чувствителен к цвету, что, несмотря на новый подход к решению картины, он вскоре добился поразительных результатов. Он великолепно передал освещение в портрете Люси Журдан, очень правдиво, человечно, с большой убедительностью показал внутренний мир своей модели. Краски здесь звучные, теплый, тонкий колорит.
И все же – чем объясняется это изменение манеры письма? Не может быть, чтобы Лотрек не осознавал, что он таким образом лишает свои произведения самого характерного, того, что создавало им «лицо». Действительно ли он так резко изменил свою технику по доброй воле или же был вынужден сделать это? Скорее всего – последнее. Он не владел линией, как прежде, она уже не имела той полнокровной пластичности. Ему лишь изредка удавалось придать ей нервный и лаконично-выразительный ритм. Не прибегал ли он к тональным валерам потому, что хотел отвоевать иным способом то, что сейчас терял, вернее, хотел попробовать, постараться заменить то, чего он лишился навсегда, как ему подсказывал разум.
В жизни Лотрек получал удовлетворение только от работы. В самые мрачные минуты ему достаточно было взять в руки карандаш или кисть, чтобы все забыть, чтобы на душе у него стало радостно. Без искусства его жизнь была бы страшно пустой. Как всегда, Лотрек не высказывал своих сокровенных мыслей, своих опасений, хотя наверняка в эти зимние дни они одолевали его. Ему тридцать пять лет. Не лишит ли его болезнь того, что было для него единственной поддержкой в его горькой судьбе? А вдруг все, что писали о нем газеты в то время, когда он томился в больнице, окажется правдой? Не положил ли февральский приступ конец его творческой карьере? Не обречен ли он отныне на прозябание?
Его снова неотступно преследовал вопрос: зачем? Пять или шесть месяцев, пока еще свежи впечатления от пребывания на Мадридской улице, Лотрек, счастливый, что ему удалось выбраться оттуда, подавлял в себе желание выпить. «Аперитива ты не получишь!» Но теперь все кончилось. Он снова стал пить.
Что мог поделать Вио? Все его старания ни к чему не приводили. Он не хотел быть слишком суровым. Он мог бы справиться со своим поручением только в том случае, если бы художник сам шел ему навстречу. Но если Лотрек не хочет? Ведь стоит Вио проявить твердость, и Лотрек может просто порвать с ним. А это уже будет непоправимо. И Вио вынужден был пойти на уступки и разрешать Лотреку то в одном кафе, то в другом (в «Вебере», например) выпить рюмочку. Так и пошло. Рюмка за рюмкой, и художник уже не мог остановиться.
Вио делал все что мог, чтобы предотвратить эти «нарушения режима». К счастью, и сам Лотрек, казалось, был за продолжение того modus vivendi, о котором они договорились. Но это только казалось. Лотрек пил тайком, о чем Вио узнавал далеко не всегда. Правда, он заметил, что у художника появилась новая палка с серебряным набалдашником, которую тот купил у одного итальянского антиквара, но ему не приходило в голову, что палка эта особенная, пустотелая, и в ней спрятан длинный стеклянный полулитровый сосуд, а в набалдашнике – стаканчик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88