Предание говорило о Марке Тимофеевиче Лутовинове, которому царь Алексей Михайлович в 1669 году вручил ключи от города Мценска, сделав его мценским воеводою. А затем родовая семейная память цеплялась за имя тургеневского прадеда по матери, Ивана Андреевича Лутовинова, который имел трех сыновей и пять дочерей. Два сына, Алексей и Иван, прожили жизнь холостыми, третий, Петр, был женат на Екатерине Ивановне Лавровой. Усадьбы Ивана и Петра располагались по соседству друг с другом при деревнях, названных по именам их владельцев — Ивановское и Петровское.
Оба брата были рачительными хозяевами. Петр Иванович увлекался садоводством и научил крестьян прививать сортовые яблони и груши к лесным дичкам. Тургенев помнил, что в Чаплыгинском лесу, среди вековых дубов и ясеней, кленов и лип, росли яблони с плодами самого отменного вкуса. В изобилии водились тут орехи и черемуха, калина и рябина, малина и земляника. На расчищенной поляне заведена была пасека: запах душистого липового меда наполнял весь лес, а с легким летним ветерком доносился до самого Петровского.
Иван Иванович Лутовинов получил прекрасное по тем временам образование: он учился в Пажеском корпусе вместе с А. Н. Радищевым. Выпускников этого привилегированного учебного заведения ожидала блестящая карьера. Но что-то не заладилось у Ивана Ивановича на государственной службе. Рано вышел он в отставку, вернулся в село Ивановское и занялся хозяйством. Началось строительство новой усадьбы. В стороне от Ивановского, на вершине пологого холма, выросла каменная церковь Спаса Преображения с приделом в честь святого мученика Никиты, возведен был огромный барский дом в форме подковы, в верхней части которой располагался главный корпус, построенный из вековых дубовых бревен с просторным залом в два света: размер верхних окон в нем достигал трехметровой высоты. От основного корпуса двумя полукружьями расходились каменные галереи и завершались расположенными симметрично друг против друга большими флигелями с мезонинами.
На склоне холма Иван Иванович разбил новый спасский сад: на фоне лип, дубов, кленов и ясеней красовались в нем стройные группы хвойных деревьев: высоких елей, сосен и пихт. Иван Иванович пересадил их из старого Ивановского парка: выкорчеванные деревья весом до двух тонн перевозились в вертикальном положении на специально устроенных повозках, в которые впрягалось несколько лошадей. «Много, много было хлопот и трудов! — рассказывали старожилы Ивану Сергеевичу и с гордостью добавляли: — А нашему барину все по силам!»
«Вот она, старая-то Русь!» — писал впоследствии Тургенев. Солоно обходились мужикам широкие барские затеи, трещали крестьянские спины, надрывались от непосильного труда ивановские лошаденки, выросшие на тощих мужицких кормах. Да уж и крут был Иван Иванович в обращении с подвластным ему деревенским людом. Чуть что не по нем — розги на конюшне, это в лучшем случае, а то подведет и под красную шапку — отправит в солдатскую службу на 25 лет вые очереди или сошлет в дальнюю деревню на самые что ни есть тяжелые работы. Но вот привыкли, обтерпелись, научились относиться к барскому гневу и немилости как к стихийному природному бедствию. Сердись на непогоду, грози небу кулаком — а что толку! У природы свои законы, и к ропоту людскому она равнодушна. Так и барин — чем строже взыщет, тем милее мужику…
Вспоминал Тургенев о своих предках Лутовиновых, когда писал «Записки охотника», когда работал над рассказом «Два помещика». Мардарий Аполлонович Стегунов, дворянин старого патриархального покроя, попивал на веранде чаек и, прислушиваясь к ударам розог на конюшне, добродушно приговаривал в такт: «Чюки-чюки-чюк! Чюки-чюк! Чюки-чюк!» А спустя четверть часа после этой экзекуции потерпевший буфетчик Василий так отзывался о своем барине: «А поделом, батюшка, поделом. У нас по пустякам не наказывают; такого заведенья у нас нету — ни, ни. У нас барин не такой; у нас барин… такого барина в целой губернии не сыщешь».
Часто всматривался Тургенев в портрет Ивана Ивановича в спасской фамильной галерее: бледно-русые волосы, высокий открытый лоб с глубокой волевой морщиной между бровей, а в углах рта — две складки, придающие лицу и надменное, и какое-то нервное выражение. Сразу виден характер — энергичный и жесткий. Художник изобразил его сидящим за столом, с рукою, положенною на счеты.
Всю жизнь он подчинил накопительству и обогащению. Используя высокое положение в кругах мелкого провинциального дворянства, Иван Иванович правдами и неправдами расширял границы своих владений, а под старость лет вообще превратился в Скупого рыцаря. Особое пристрастие питал он к жемчугу, который складывал в специально сшитые мешочки. Случалось, что он брал вещь втридорога, заметив в ней жемчужные зерна, и, вынув дорогие жемчужины, возвращал ее владельцу. Ивана Ивановича Лутовинова имел в виду Тургенев в повести «Три портрета», где старик-скупец пересчитывает палочкой кульки с деньгами.
Скопидомство и жестокость уживались в нем с довольно широкой образованностью и начитанностью. Из Пажеского корпуса Иван Иванович вынес знание французского и латинского языков, в Спасском он собрал великолепную библиотеку из сочинений русских и французских классиков XVIII века. Вряд ли предполагал суровый старик, кому послужат верой и правдой именно эти, подлинные его сокровища.
И хоть восхищалась старая крестьянская Русь энергией и силой, размашистой предприимчивостью своего барина, недобрую славу оставил он о себе в народе. Все легенды об основателе спасской усадьбы неизменно окрашивались в какие-то жутковатые тона. Погребен был Иван Иванович в фамильном склепе под часовней, им самим сооруженной при въезде в усадьбу, в углу старого кладбища. С этой часовней и расположенным невдалеке от нее Варнавицким оврагом связывали крестьяне страшное поверье. Два эти места считались в народе нечистыми: неспокойно лежалось усопшему барину в каменном склепе, мучила совесть, давила могила. Говорили, что по ночам выходит он из часовни и бродит по зарослям глухого Варнавицкого оврага и по плотине пруда в поисках разрыв-травы. Из поколения в поколение передавалась эта легенда, и не случайно звучит она в устах крестьянских ребят из «Бежина луга». Да и сам Тургенев еще мальчиком обегал это проклятое народом место, а в 1881 году говорил гостившему у него в Спасском Я. П. Полонскому: «Ни за что бы я не желал быть похороненным на нашем спасском кладбище, в родовом нашем склепе. Раз я там был и никогда не забуду того страшного впечатления, которое оттуда вынес…»
Другим проклятым урочищем считались остатки старой лутовиновской усадьбы на Ивановском поле:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200
Оба брата были рачительными хозяевами. Петр Иванович увлекался садоводством и научил крестьян прививать сортовые яблони и груши к лесным дичкам. Тургенев помнил, что в Чаплыгинском лесу, среди вековых дубов и ясеней, кленов и лип, росли яблони с плодами самого отменного вкуса. В изобилии водились тут орехи и черемуха, калина и рябина, малина и земляника. На расчищенной поляне заведена была пасека: запах душистого липового меда наполнял весь лес, а с легким летним ветерком доносился до самого Петровского.
Иван Иванович Лутовинов получил прекрасное по тем временам образование: он учился в Пажеском корпусе вместе с А. Н. Радищевым. Выпускников этого привилегированного учебного заведения ожидала блестящая карьера. Но что-то не заладилось у Ивана Ивановича на государственной службе. Рано вышел он в отставку, вернулся в село Ивановское и занялся хозяйством. Началось строительство новой усадьбы. В стороне от Ивановского, на вершине пологого холма, выросла каменная церковь Спаса Преображения с приделом в честь святого мученика Никиты, возведен был огромный барский дом в форме подковы, в верхней части которой располагался главный корпус, построенный из вековых дубовых бревен с просторным залом в два света: размер верхних окон в нем достигал трехметровой высоты. От основного корпуса двумя полукружьями расходились каменные галереи и завершались расположенными симметрично друг против друга большими флигелями с мезонинами.
На склоне холма Иван Иванович разбил новый спасский сад: на фоне лип, дубов, кленов и ясеней красовались в нем стройные группы хвойных деревьев: высоких елей, сосен и пихт. Иван Иванович пересадил их из старого Ивановского парка: выкорчеванные деревья весом до двух тонн перевозились в вертикальном положении на специально устроенных повозках, в которые впрягалось несколько лошадей. «Много, много было хлопот и трудов! — рассказывали старожилы Ивану Сергеевичу и с гордостью добавляли: — А нашему барину все по силам!»
«Вот она, старая-то Русь!» — писал впоследствии Тургенев. Солоно обходились мужикам широкие барские затеи, трещали крестьянские спины, надрывались от непосильного труда ивановские лошаденки, выросшие на тощих мужицких кормах. Да уж и крут был Иван Иванович в обращении с подвластным ему деревенским людом. Чуть что не по нем — розги на конюшне, это в лучшем случае, а то подведет и под красную шапку — отправит в солдатскую службу на 25 лет вые очереди или сошлет в дальнюю деревню на самые что ни есть тяжелые работы. Но вот привыкли, обтерпелись, научились относиться к барскому гневу и немилости как к стихийному природному бедствию. Сердись на непогоду, грози небу кулаком — а что толку! У природы свои законы, и к ропоту людскому она равнодушна. Так и барин — чем строже взыщет, тем милее мужику…
Вспоминал Тургенев о своих предках Лутовиновых, когда писал «Записки охотника», когда работал над рассказом «Два помещика». Мардарий Аполлонович Стегунов, дворянин старого патриархального покроя, попивал на веранде чаек и, прислушиваясь к ударам розог на конюшне, добродушно приговаривал в такт: «Чюки-чюки-чюк! Чюки-чюк! Чюки-чюк!» А спустя четверть часа после этой экзекуции потерпевший буфетчик Василий так отзывался о своем барине: «А поделом, батюшка, поделом. У нас по пустякам не наказывают; такого заведенья у нас нету — ни, ни. У нас барин не такой; у нас барин… такого барина в целой губернии не сыщешь».
Часто всматривался Тургенев в портрет Ивана Ивановича в спасской фамильной галерее: бледно-русые волосы, высокий открытый лоб с глубокой волевой морщиной между бровей, а в углах рта — две складки, придающие лицу и надменное, и какое-то нервное выражение. Сразу виден характер — энергичный и жесткий. Художник изобразил его сидящим за столом, с рукою, положенною на счеты.
Всю жизнь он подчинил накопительству и обогащению. Используя высокое положение в кругах мелкого провинциального дворянства, Иван Иванович правдами и неправдами расширял границы своих владений, а под старость лет вообще превратился в Скупого рыцаря. Особое пристрастие питал он к жемчугу, который складывал в специально сшитые мешочки. Случалось, что он брал вещь втридорога, заметив в ней жемчужные зерна, и, вынув дорогие жемчужины, возвращал ее владельцу. Ивана Ивановича Лутовинова имел в виду Тургенев в повести «Три портрета», где старик-скупец пересчитывает палочкой кульки с деньгами.
Скопидомство и жестокость уживались в нем с довольно широкой образованностью и начитанностью. Из Пажеского корпуса Иван Иванович вынес знание французского и латинского языков, в Спасском он собрал великолепную библиотеку из сочинений русских и французских классиков XVIII века. Вряд ли предполагал суровый старик, кому послужат верой и правдой именно эти, подлинные его сокровища.
И хоть восхищалась старая крестьянская Русь энергией и силой, размашистой предприимчивостью своего барина, недобрую славу оставил он о себе в народе. Все легенды об основателе спасской усадьбы неизменно окрашивались в какие-то жутковатые тона. Погребен был Иван Иванович в фамильном склепе под часовней, им самим сооруженной при въезде в усадьбу, в углу старого кладбища. С этой часовней и расположенным невдалеке от нее Варнавицким оврагом связывали крестьяне страшное поверье. Два эти места считались в народе нечистыми: неспокойно лежалось усопшему барину в каменном склепе, мучила совесть, давила могила. Говорили, что по ночам выходит он из часовни и бродит по зарослям глухого Варнавицкого оврага и по плотине пруда в поисках разрыв-травы. Из поколения в поколение передавалась эта легенда, и не случайно звучит она в устах крестьянских ребят из «Бежина луга». Да и сам Тургенев еще мальчиком обегал это проклятое народом место, а в 1881 году говорил гостившему у него в Спасском Я. П. Полонскому: «Ни за что бы я не желал быть похороненным на нашем спасском кладбище, в родовом нашем склепе. Раз я там был и никогда не забуду того страшного впечатления, которое оттуда вынес…»
Другим проклятым урочищем считались остатки старой лутовиновской усадьбы на Ивановском поле:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200