Никогда я не работал так много и с такою любовью, как в эту пору… Сколько хороших, незабвенных вечеров проводил я у него!..»
Летом 1858 года в Петербург приехал из Италии известный художник Александр Иванов, друг Гоголя, автор картины «Явление Христа народу», над которой он работал поистине с упорством средневекового отшельника более четверти века. Самый выбор сюжета картины был продиктован Иванову его религиозным образом мыслей. Но незадолго до возвращения на родину он пережил глубокий душевный кризис, в корне изменивший его взгляды на жизнь, на цели и назначение искусства.
Начало этому кризису было положено революционными бурями 1848 года; но понадобилось еще несколько лет, чтобы художник окончательно вырвался из плена религиозно-мистического настроения. Герцен, встречавшийся с Ивановым в Риме незадолго до начала революции 1848 года, тщетно пытался тогда поколебать его убеждения. При первом знакомстве у ник зашел спор о книге Гоголя «Переписка с друзьями», которую Герцен, как и все передовые люди, считал преступной изменой народу.
В начале революции Иванов, по словам Герцена, «плотнее запирался в своей студии, сердился на шум истории, не понимал его». Вскоре Герцен уехал из Рима, и связь его с Ивановым совершенно прервалась. Но в 1857 году он неожиданно получил от него письмо. Каждое слово этого письма дышало «иным веянием, сильной борьбой; запертая дверь студии, – говорит Герцен, – не помешала, мысль века прошла сквозь замок, страдания побитых разбудили его…»
Иванов писал: «Следя за современными успехами, я не могу не заметить, что и живопись должна получить новое направление. Я полагаю, что нигде не могу разъяснить мыслей моих, как в разговорах с вами, а потому решаюсь приехать на неделю в Лондон…»
При встрече с Герценом Иванов с жаром признался ему: «Я мучусь о том, что не могу формулировать искусством, не могу воплотить мое новое воззрение, а до старого касаться я считаю преступным».
Выслушав его горячую исповедь, Герцен со слезами на глазах обнял Иванова и сказал: «Хвала русскому художнику, бесконечная хвала! Не знаю, сыщете ли вы формы вашим идеалам, но вы подаете не только великий пример художникам, но даете свидетельство о той непочатой, цельной натуре русской, которую мы знаем чутьем, о которой догадываемся сердцем и за которую, вопреки всему делающемуся у нас, мы так страстно любим Россию, так горячо надеемся на ее будущность!»
Вскоре по приезде в Петербург Александр Иванов пришел к Чернышевскому, ища и у него моральной поддержки, какую прежде, вдали от родины, нашел он у Герцена. Много часов провел художник в тот день в беседе с Николаем Гавриловичем.
Обаятельные личные качества Александра Иванова – младенческая чистота души, трогательная наивность, благородная искренность и величайшая скромность в соединении с жаждой истины и стремлением отдать все силы родному народу – поразили Чернышевского. Но еще больше он был удивлен и обрадован, увидев, что Иванов проявляет глубокий интерес к материалистической философии, к прогрессивным идеям, совершенно противоположным направлению «Переписки» Гоголя. Иванова не удовлетворял характер современного искусства.
– Новое время, – говорил он Чернышевскому, – требует нового искусства. Идея нового искусства, сообразного с современными понятиями и потребностями, до сих пор еще не вполне прояснилась во мне. Я должен еще много и неусыпно трудиться над развитием своих понятий; не раньше, как через три-четыре года, я сам отчетливо пойму, что и как я должен делать; я должен разработать свои понятия и должен определить их; раньше той поры, когда определится во мне идея современного искусства, я не начну производить новые картины. До той поры я должен работать не над изображением своих идей на полотне, а над собственным образованием… Художник должен стоять в уровень с понятиями своего времени… Мы, художник», получаем слишком недостаточное общее образование, – это связывает нам руки. Сколько сил у меня достанет – буду стараться, чтобы молодое поколение было избавлено от недостатка, от которого мне пришлось избавляться так поздно. Вот теперь я, как видите, должен узнавать с большими затруднениями то, что другие узнают в университете. А как трудно отделываться в мои лета от вкоренившихся понятий! У нас в России находится много людей с прекрасными талантами к живописи. Но великих живописцев не выходит из них, потому что они не получают никакого образования. Владеть кистью – этого еще очень мало для того, чтобы быть живописцем. Живописцу надобно быть вполне образованным человеком. Если я получу какое-нибудь влияние на искусство в России, я прежде всего буду хлопотать об устройстве такой школы живописи, где молодые люди, готовящиеся быть художниками, получали бы основательное общее образование. Руководителем в живописи молодых художников с таким приготовлением я желал бы быть. В среде их могло бы развиться новое направление искусства. Я уже стар, а на развитие искусства, удовлетворяющего требованиям новой жизни, нужны десятки лет. Мне хотелось бы положить хотя начало этому делу. Буду трудиться, мало-помалу научусь яснее понимать условия нового искусства, а потом выйдут из молодого поколения люди, которые совершат начатое мною.
– Но скажите хотя в общих чертах, в каком виде представляется вам новое направление искусства, насколько оно стало уже понятно для вас? – спросил его Чернышевский.
– С технической стороны оно будет верно идеям красоты, которым служили Рафаэль и его современники… Соединить рафаэлевскую технику с идеями новой цивилизации – вот задача искусства в настоящее время. Прибавлю вам, что искусство тогда возвратит себе значение в общественной жизни, которого не имеет теперь, потому что не удовлетворяет потребностям людей. Я, знаете ли, боюсь, как бы не подвергнуться гонению, – ведь искусство, развитию которого я буду служить, будет вредно для предрассудков и преданий, – это заметят, скажут, что оно стремится преобразовывать жизнь, – и знаете, ведь эти враги искусства будут говорить правду: оно действительно так.
– Ну, этого не опасайтесь, – заметил Чернышевский, – смысла долго не поймет никто из тех, кому неприятен был бы смысл, о котором вы говорите. Вас будут преследовать только завистники, по расчетам собственного кармана, чтобы вы не отняли у них выгодных работ и почетных мест. Да и те скоро успокоятся, убедившись, что вам неизвестно искусство бить по карманам и интриговать.
– Да, – сказал Иванов. – Доходов у них я не отобью, заказов принимать я не хочу. Вот, например, мне предлагали… но я отказался.
И он рассказал о двух громадных и чрезвычайно выгодных заказах.
– Как отказались?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128
Летом 1858 года в Петербург приехал из Италии известный художник Александр Иванов, друг Гоголя, автор картины «Явление Христа народу», над которой он работал поистине с упорством средневекового отшельника более четверти века. Самый выбор сюжета картины был продиктован Иванову его религиозным образом мыслей. Но незадолго до возвращения на родину он пережил глубокий душевный кризис, в корне изменивший его взгляды на жизнь, на цели и назначение искусства.
Начало этому кризису было положено революционными бурями 1848 года; но понадобилось еще несколько лет, чтобы художник окончательно вырвался из плена религиозно-мистического настроения. Герцен, встречавшийся с Ивановым в Риме незадолго до начала революции 1848 года, тщетно пытался тогда поколебать его убеждения. При первом знакомстве у ник зашел спор о книге Гоголя «Переписка с друзьями», которую Герцен, как и все передовые люди, считал преступной изменой народу.
В начале революции Иванов, по словам Герцена, «плотнее запирался в своей студии, сердился на шум истории, не понимал его». Вскоре Герцен уехал из Рима, и связь его с Ивановым совершенно прервалась. Но в 1857 году он неожиданно получил от него письмо. Каждое слово этого письма дышало «иным веянием, сильной борьбой; запертая дверь студии, – говорит Герцен, – не помешала, мысль века прошла сквозь замок, страдания побитых разбудили его…»
Иванов писал: «Следя за современными успехами, я не могу не заметить, что и живопись должна получить новое направление. Я полагаю, что нигде не могу разъяснить мыслей моих, как в разговорах с вами, а потому решаюсь приехать на неделю в Лондон…»
При встрече с Герценом Иванов с жаром признался ему: «Я мучусь о том, что не могу формулировать искусством, не могу воплотить мое новое воззрение, а до старого касаться я считаю преступным».
Выслушав его горячую исповедь, Герцен со слезами на глазах обнял Иванова и сказал: «Хвала русскому художнику, бесконечная хвала! Не знаю, сыщете ли вы формы вашим идеалам, но вы подаете не только великий пример художникам, но даете свидетельство о той непочатой, цельной натуре русской, которую мы знаем чутьем, о которой догадываемся сердцем и за которую, вопреки всему делающемуся у нас, мы так страстно любим Россию, так горячо надеемся на ее будущность!»
Вскоре по приезде в Петербург Александр Иванов пришел к Чернышевскому, ища и у него моральной поддержки, какую прежде, вдали от родины, нашел он у Герцена. Много часов провел художник в тот день в беседе с Николаем Гавриловичем.
Обаятельные личные качества Александра Иванова – младенческая чистота души, трогательная наивность, благородная искренность и величайшая скромность в соединении с жаждой истины и стремлением отдать все силы родному народу – поразили Чернышевского. Но еще больше он был удивлен и обрадован, увидев, что Иванов проявляет глубокий интерес к материалистической философии, к прогрессивным идеям, совершенно противоположным направлению «Переписки» Гоголя. Иванова не удовлетворял характер современного искусства.
– Новое время, – говорил он Чернышевскому, – требует нового искусства. Идея нового искусства, сообразного с современными понятиями и потребностями, до сих пор еще не вполне прояснилась во мне. Я должен еще много и неусыпно трудиться над развитием своих понятий; не раньше, как через три-четыре года, я сам отчетливо пойму, что и как я должен делать; я должен разработать свои понятия и должен определить их; раньше той поры, когда определится во мне идея современного искусства, я не начну производить новые картины. До той поры я должен работать не над изображением своих идей на полотне, а над собственным образованием… Художник должен стоять в уровень с понятиями своего времени… Мы, художник», получаем слишком недостаточное общее образование, – это связывает нам руки. Сколько сил у меня достанет – буду стараться, чтобы молодое поколение было избавлено от недостатка, от которого мне пришлось избавляться так поздно. Вот теперь я, как видите, должен узнавать с большими затруднениями то, что другие узнают в университете. А как трудно отделываться в мои лета от вкоренившихся понятий! У нас в России находится много людей с прекрасными талантами к живописи. Но великих живописцев не выходит из них, потому что они не получают никакого образования. Владеть кистью – этого еще очень мало для того, чтобы быть живописцем. Живописцу надобно быть вполне образованным человеком. Если я получу какое-нибудь влияние на искусство в России, я прежде всего буду хлопотать об устройстве такой школы живописи, где молодые люди, готовящиеся быть художниками, получали бы основательное общее образование. Руководителем в живописи молодых художников с таким приготовлением я желал бы быть. В среде их могло бы развиться новое направление искусства. Я уже стар, а на развитие искусства, удовлетворяющего требованиям новой жизни, нужны десятки лет. Мне хотелось бы положить хотя начало этому делу. Буду трудиться, мало-помалу научусь яснее понимать условия нового искусства, а потом выйдут из молодого поколения люди, которые совершат начатое мною.
– Но скажите хотя в общих чертах, в каком виде представляется вам новое направление искусства, насколько оно стало уже понятно для вас? – спросил его Чернышевский.
– С технической стороны оно будет верно идеям красоты, которым служили Рафаэль и его современники… Соединить рафаэлевскую технику с идеями новой цивилизации – вот задача искусства в настоящее время. Прибавлю вам, что искусство тогда возвратит себе значение в общественной жизни, которого не имеет теперь, потому что не удовлетворяет потребностям людей. Я, знаете ли, боюсь, как бы не подвергнуться гонению, – ведь искусство, развитию которого я буду служить, будет вредно для предрассудков и преданий, – это заметят, скажут, что оно стремится преобразовывать жизнь, – и знаете, ведь эти враги искусства будут говорить правду: оно действительно так.
– Ну, этого не опасайтесь, – заметил Чернышевский, – смысла долго не поймет никто из тех, кому неприятен был бы смысл, о котором вы говорите. Вас будут преследовать только завистники, по расчетам собственного кармана, чтобы вы не отняли у них выгодных работ и почетных мест. Да и те скоро успокоятся, убедившись, что вам неизвестно искусство бить по карманам и интриговать.
– Да, – сказал Иванов. – Доходов у них я не отобью, заказов принимать я не хочу. Вот, например, мне предлагали… но я отказался.
И он рассказал о двух громадных и чрезвычайно выгодных заказах.
– Как отказались?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128