Подняв руку, она остановила готовое сорваться с его губ возражение. И он не без удовольствия — в который раз! — заметил, какая у неё тонкая, белая, ещё очень красивая рука.
— Я вовсе не шучу, — сказала она. — Я думаю, у каждого возраста есть свои амулеты. И у народов также. Конечно, молодым нужны амулеты попроще, другим, постарше, — уже более сложные. Но они, я полагаю, есть у всех. А вот у тропи, как вы видите, их нет.
Сэр Артур молчал. Он с удивлением смотрел на свою жену. А она продолжала, складывая салфетку:
— Амулеты совершенно необходимы, если во что-то веришь, не так ли? Если же ни во что не веришь, то… Я хочу сказать, что можно не верить в общепризнанные истины, но это не значит… Я хочу сказать, что даже вольнодумцы, которые утверждают, что ни во что не верят, и те, как мы видим, ищут что-то, не так ли? Одни… изучают физику… или же астрономию, другие пишут книги, а это и есть, в сущности, их амулеты. Таким образом, они… Ну, словом, это их убежище против всего того, что нас так пугает, когда мы об этом думаем… Вы согласны со мной?
Он молча кивнул головой. Она рассеянно вертела салфетку, продетую в серебряное кольцо.
— Но если действительно ни во что не верить… — продолжала она, — не иметь никаких амулетов — значит никогда ни над чем не задумываться, не правда ли? Никогда. Потому что, как только начинаешь задумываться… мне кажется… начинаешь бояться. А как только начинаешь бояться… Даже у тех несчастных негров, которых мы с вами видели на Цейлоне, Артур, даже у этих совершенно диких негров, которые ничего не умеют делать, не могут сосчитать до пяти и едва умеют говорить… даже у них есть свои амулеты. Значит, они верят во что-то. А раз они верят… значит, они уже задумывались над чем-то… задумывались над тем, кто обитает на небе или, может быть, в лесу, не знаю где… задумывались над тем, во что они могут верить… Вот видите! Даже они, эти несчастные дикари, задумывались… Так вот, если какое-нибудь существо ни над чем не задумывается… действительно ни над чем, совершенно ни над чем… значит, это — просто животное. Мне кажется, только животное может жить и что-то делать на этой земле, не задаваясь никакими вопросами. Вы не согласны со мной? Даже деревенский дурачок и тот задумывается над чем-то…
Они поднялись из-за стола. Сэр Артур подошёл к жене, осторожно обнял её и поцеловал в висок.
— Вы высказали сейчас весьма интересные соображения, дорогая моя. Пожалуй, обо всем этом следует подумать. И если вы разрешите, немедленно же! Пока ко мне не пришли с визитом. Я как раз жду гостя…
Леди Дрейпер нежно коснулась своими седеющими локонами щеки мужа.
— Вы ведь оправдаете его, да? — спросила она с пленительной улыбкой. — Мне будет так жаль эту девочку!
— Повторяю вам, дорогая, одни только присяжные…
— Но ведь вы сделаете все, что от вас зависит?
— Надеюсь, вы не потребуете от меня никаких обещаний? — мягко спросил сэр Артур.
— Конечно. Я просто полагаюсь на вашу справедливость, Артур. — Супруги ещё раз поцеловались, и сэр Артур вошёл в свой кабинет. И сразу же опустился в глубокое кресло.
— У тропи нет табу, — сказал он чуть ли не вслух. — Они не рисуют, не поют, у них нет ни праздников, ни обрядов, нет никаких знаков, нет колдунов, и у них нет даже амулетов. Они даже не людоеды.
И он произнёс ещё громче:
— Могут ли существовать вообще люди без табу?
Рассеянным, но пристальным взглядом он смотрел на портрет сэра Уэстона Дрейпера, баронета, кавалера ордена Подвязки. Он прислушивался к неудержному смеху, который зрел в самой глубине души и наконец тронул его губы.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Свидетельские показания профессора Рэмпола и опровержения капитана Трота. Последние выступления свидетелей. Речь прокурора, речь защитника. Судья Дрейпер подводит итог судебному разбирательству. Присяжные растеряны. Прежде чем установить, люди ли тропи, необходимо определить, что такое человек. В кодексе законов полностью отсутствует официальное определение человека. Присяжные отказываются вынести вердикт.
На следующем заседании были выслушаны ещё два антрополога, вызванные в суд обвинением. И хотя учёные считали, что Раranthropus следует отнести к человеческому роду, обосновывая этот вывод, они так противоречили друг другу, что защита ограничилась лишь насмешливым молчанием, куда более красноречивым, чем самая страстная речь.
В свою очередь защита вызвала двух учёных-психологов: профессора Рэмпола, крупнейшего специалиста по вопросам психологии примитивных народов, и знаменитого капитана Троппа, посвятившего себя изучению умственных способностей человекообразных обезьян.
Череп профессора Рэмпола был так восхитительно лыс, что казалось, он с умыслом лишился своей шевелюры, лишь бы предоставить к услугам френологов столь редкостный объект для исследования. В правом глазу, затянутом бельмом, он носил монокль, и это делало его похожим на офицера кайзеровской армии. Но мягкий, удивительно приятного тембра голос заставлял забыть неприглядную внешность профессора.
Первый же обращённый к нему вопрос, казалось, привёл учёного в замешательство: существует ли, спросили его, признак, по которому можно безошибочно, исходя из данных науки, отличить разум примитивного человека от ума животного?
После минутного раздумья сэр Питер сказал, что несколько месяцев назад он бы ответил, что таким признаком является речь. Артикулированная у человека, в отличие от речи животного, отмеченная у первого деятельностью воображения и памяти, она у животного — застывшая и инстинктивная. Но появление тропи вынуждает его признать, что он не сделал всех необходимых выводов: речь тропи, по-видимому, инстинктивна, но в то же время и членораздельна; её нельзя считать застывшей речью существа, лишённого воображения, поскольку запас слов у тропи увеличился, хотя бы пока за счёт подражания; таким образом, её нельзя считать ни человеческой речью, ни речью животных: она содержит элементы той и другой. Теперь ему стало ясным, что специфичным надо считать не речь, которая является лишь средством общения, а самую потребность общения, равно как и цель его.
Подумав, он добавил:
— Некоторые учёные считают, что это специфическое различие лежит в способности человека создавать мифы. По мнению других, оно заключается в способности человека пользоваться символами, и прежде всего простейшим из них — словом. Но в обоих этих случаях мы сталкиваемся с одной и той же проблемой: какой специфической необходимостью обусловлено создание мифов и символов?
Он провёл большой узловатой рукой по своему блестящему черепу.
— Видите ли, рассуждая таким образом, мы вряд ли сумеем прийти к положительному выводу. Поэтому лучше остановиться на фактах, поддающихся контролю:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57