Он спрятался в дверях соседнего подъезда. Не прошло и минуты, как в ночной темноте, убаюкиваемой тихим шелестом дождика, взревел мотор автомобиля. Шум донесся с улицы Девятого сентября.
Инженер Сапарев отправился в путь.
Аввакум возвращался пешком. Это была его погода, сеял легкий дождик.
Он уже не думал о работе, о незапертом сейфе, сверх-секретных документах, которых, возможно, касалась чужая, вражеская рука. Сейчас в его мыслях не было и Прокопия Сапарева, за каждым шагом которого следила Аввакумова бригада и в бумажнике которого находился листок со строчками, наспех написанными черным фломастером. От тех строчек, может быть, зависела судьба архиспециальнейших из специальных сталей, а может, лишь судьба маленькой ясновидицы, воспринимавшей людей как светлые и темные пятна.
Аввакум ни о чем не думал.
Он неторопливо шел молчаливыми, глухими и безлюдными улицами. Чего спешить – в холостяцкой квартире его не ждет ничего такого, ради чего стоило бы «жать на педали», там нет даже камина, у которого можно, надев халат, выкурить перед сном последнюю трубку…
Ничегошеньки.
А здесь была тишина сонных улиц и их величайшее богатство – шепот, ласковый шелест дождя. Как-то раз кто-то, говоря о нем, назвал все это «сантиментами». Что за дурак! Назвать сантиментами ласковый шепот дождя!
Нет, тихий дождь – это история, писанная тысячелетиями. И тысячи лет назад тихий дождь так же шумел, так же нашептывал. Бормотал взволнованные слова, навевал раздумья о прошлом и будущем.
Пускай дураки видят здесь сантименты!
Какое дело ему до этого?
В городе H. не любили каминов. Вчерашние деревенские жители гордились своими электрическими и газовыми плитами, а на камин, как и на все простые атрибуты быта, смотрели как на что-то вышедшее из моды, устаревшее, о чем даже стыдно вспоминать.
В комнате Аввакума горел электрический радиатор, электрическая колонка в ванной также работала безотказно. Он принял душ и накинул халат, с которым не разлучался даже в командировках. Потом сел за столик, где складывали его почту, и, набивая трубку, стал искать глазами среди россыпи писем то, что могло бы вызвать у него любопытство и желание прочесть его прежде других. Он не знал, откуда придет это письмо и кто его пошлет, он был уверен, что в один прекрасный день оно непременно появится у него на столике. И вот лишь сегодняшним дождливым утром оно действительно появилось и сразу привлекло внимание Аввакума, хотя и не лезло нахально на глаза.
Письмо пришло от Анастасия.
Аввакум распечатал его не торопясь, медленно, желая растянуть удовольствие. Он уже предчувствовал, как от этих строк повеет ароматами смолистой сосны и дикой герани, как зазвенят они женским смехом, напомнят о человеке с доброй и нежной душой, вынужденном превратиться в жестокого и беспощадного охотника.
Но письмо было коротким и деловым, будто его писал помощник Аввакума, аккуратный капитан Петров.
«… Сколько раз я приглашал тебя в мою новую „резиденцию“, которая находится в километре от села Воднянцы и в двух часах езды на автомобиле от города Н. Но нынче обстановка настолько усложнилась, что ты обязан приехать немедленно – не из-за сентиментальных чувств к другу, а в силу профессионального долга. Дело в том, что в ночь на двадцатое, а потом в ночь на двадцать первое в болотистой местности вблизи моей „резиденции“ умерщвлены сильнодействующим цианистым ядом обе мои собаки (чистокровные волкодавы). Осмотрев трупы, я установил, что собаки яда не глотали, он был им впрыснут в кровь. Как? Псы были злые, как черти, и никого не подпустили бы к себе, не говоря уж об инъекции. Как им впрыснули яд, кто и почему их убил, кому они мешали, если я живу в километре от села и от главного шоссе? Подобные вопросы, как мне кажется, относятся к сфере твоих профессиональных интересов! Поторопитесь! Трупы собак еще лежат в кустах на болоте, куда редко ступает нога человека».
Аввакум оставил письмо на столе, не сводя с него теплого взгляда. «Может, это работа браконьеров, – подумал он про себя. – Хитрости им не занимать, они сами придумают, как без шуму ликвидировать двух голосистых и злых псов! А может, как допускает Анастасий, собаки кому-то и мешали. Кому-то, например, нужно что-то припрятать или тайком встретиться с кем-то, а рядом крутятся собаки, лают. Тогда к ногтю их – и делу конец».
Он набил трубку, закурил и по привычке стал расхаживать по комнате.
«Моя голова уже настолько заморочена этой историей со сверхсекретными документами, – продолжал размышлять Аввакум, – что даже в незначительном факте отравления собак моего друга мне видится исключительное событие. Но в нашей работе нельзя рассматривать события сами по себе, их всегда необходимо связывать с теми, что являются главными в данный момент. Пока что в моей практике это правило ни разу не уводило меня с верного следа!»
Он достал из шкафа дорожный чемоданчик, неопределенно усмехнулся чему-то и стал складывать в него необходимые вещи.
«Но сперва нужно выслушать Петрова, – сказал он сам себе. – Узнать, где был Прокопий и что за сочинение написал на том листке. Спросить у парней, узнали они что-нибудь нового о том, чем занимался Прокопий с шести двадцати восьми до трех минут восьмого. А уже потом, – он вновь улыбнулся, взглянув на чемоданчик, – небольшая прогулка до села Воднянцы!»
С площади донеслись глухие удары городских часов. Было четыре часа утра.
Итак, четыре часа.
Он не лег, а только удобнее устроился в кресле и прикрыл глаза. Ложиться спать, когда уже начинает светать, он не привык. Предрассветные часы, проведенные в кровати, не снимут усталости, а лишь расслабят; он знал по опыту, что краткий отдых восстанавливает силы лучше, чем поздний сон.
Последнее, что проплыло перед глазами прежде, чем он целиком погрузился в серый туман дремоты, было лицо маленькой ясновидицы. Устремленное на Прокопия, оно будто плыло к нему, и это казалось вполне естественным. Зато взгляд мрачного сердитого человека был необычным – нежность, с которой он смотрел на девушку, казалась вовсе не братской, в ней угадывалось обволакивавшее ее всю желание, настоящее мужское желание. «А морочил мне голову, будто любит ее как брат!» – рассердился Аввакум. Сердился он, по сути дела, на самого себя, потому что позволил себя обмануть.
Потом голубоватая волна окутала его с головою, разбилась на множество светлых пузырьков, и мысли оборвались.
Каждый раз, собираясь в дорогу, Аввакум внутренне сопротивлялся необходимости облачиться несколько спортивнее, его инстинктивную неприязнь вызывали ткани в клетку, толстые подошвы, а больше всего шапки и кепи английского фасона. Он был фанатично предан строгой, хотя уже слегка устаревшей элегантности, которая не отрицает удобства, но и не возводит его в культ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35