Он сказал:
«А ну лежать! Чтоб волосок не шевельнулся!» И мы лежали. Слышали, как они стреляли и кричали по всему дому. Владыка Всемогущий! Я очень боялась. Потом стрельбы больше не было, а этот человек вернулся к нам и наставил свое ружье на нас, и отвел нас в старый домашний поселок. Они заперли за нами старые ворота. Как в прошлые дни.
— Зачем они это делали, если они крепостные? — произнес во тьме голос Гейны.
— Старались освободиться, — ответил Эсдан.
— Как освободиться? Стрелять и убивать? Убить девушку в постели?
— Они все воюют, все другие, мама, — сказала Камма.
— Я думала, это кончилось назад три года, — сказала старуха. Ее голос звучал странно. Сквозь слезы. — Я тогда думала, это свобода.
— Они убили хозяина в его постели! — во весь голос закричал старик, визгливо, пронзительно. — Что может выйти из этого!
Во тьме послышалась возня. Гейна трясла старика, шипела, чтобы он молчал. Он крикнул: «Отпусти меня!», но умолк, хрипя и ворча.
— Владыка Всемогущий, — пробормотала Камма с тем же смешком отчаяния в голосе.
Сидеть на ящике становилось все неудобнее, Эсдану хотелось поднять ноющую ступню повыше или хотя бы держать ногу вытянутой перед собой. Он сполз на пол. Холодный, шершавый, царапающий ладони. Прислониться было не к чему.
— Если ты на минуту зажжешь фонарик, Гейна, — сказал он, — мы могли бы найти мешки или еще что-нибудь, чтобы подстелить.
Вокруг мгновенно возник мир подвала, удивительный в своей сложной точности. Они не нашли ничего, кроме досок для полок, разложили их в подобие настила, забрались на него, и Гейна вновь погрузила их в бесформенную первозданную ночь. Они все замерзли и теперь прижались друг к другу, бок к боку, спина к спине.
После долгого времени, часа или больше, протекшего в ничем не нарушаемой глубокой тишине подвала, Гейна сказала нетерпеливым шепотом:
— Все наверху мертвые. Я так думаю.
— Это облегчило бы наше положение, — пробормотал Эсдан.
— Но похоронены ведь мы, — сказала Камма. Их голоса разбудили малыша, и он захныкал — в первый раз Эсдан услышал, как он жалуется на что-то. Это было тоненькое утомленное попискивание или постанывание, но не плач.
— Ш-ш-ш, маленький, маленький, ш-ш-ш, — зашептала его мать, и Эсдан почувствовал, как она покачивается, крепче прижимая малыша к себе, чтобы согреть. И запела, почти неслышно:
— Суна мейа, суна на… Сура рена, сура на… — Монотонные ритмичные, жужжащие,» мурлыкающие звуки творили тепло, творили покой.
Наверное, он задремал. Он лежал, свернувшись на досках, и понятия не имел, сколько времени они уже в подвале.
«Я прожил здесь сорок лет в уповании свободы, — думал он. — Это упование привело меня сюда. Оно выведет меня отсюда. Я буду держаться крепко».
Он спросил остальных, слышали ли они что-нибудь после окончания налета. Они прошептали, что не слышали.
Он потер затылок.
— Что думаешь ты, Гейна?
— Я думаю, холодный воздух плох для маленького, — сказала она почти нормальным голосом, который всегда был тихим.
— Вы говорите? Что вы говорите? — закричал старик. Камма, сидевшая рядом с ним, погладила его по плечу и успокоила.
— Я пойду посмотреть, — сказала Гейна.
— Пойду я.
— У тебя одна нога, — сказала старуха сердито. Она закряхтела и, поднявшись на ноги, удержала Эсдана за плечо. — Сиди смирно.
Фонарик она не зажгла, а ощупью добралась до лестницы и вскарабкалась на нее, переводя дух на каждой перекладине. Потом прижала ладони к крышке люка, надавила. Возникла полоска света. Они смутно увидели подвал, друг друга, темное пятно головы Гейны на фоне света. Она простояла так долгое время, потом опустила крышку.
— Никого, — прошептала она с лестницы. — И все тихо. Как в первое утро.
— Лучше выждать, — сказал Эсдан. Она вернулась и опять опустилась на доски среди них. Потом сказала:
— Мы вылезем, а в доме чужие, другие армейские солдаты. Тогда куда?
— Вы можете добраться до полевого поселка? — спросил Эсдан.
— Дорога далекая.
Через некоторое время он сказал:
— Нельзя решить, что делать, пока мы не узнаем, кто там наверху. Вот так. Но позволь пойти мне, Гейна.
— Почему?
— Потому что я буду знать, кто они, — ответил он, надеясь, что так и будет.
— И они тоже будут знать, — сказала Камма со все тем же странным легким намеком на смех. — Тебя сразу узнают.
— Правильно, — сказал он, кое-как поднялся на ноги, нашел лестницу и с трудом влез на нее. «Я для этого слишком стар», — снова подумал он. Поднял крышку и выглянул наружу. Долгое время он прислушивался. И наконец прошептал сидящим внизу в темноте:
— Я постараюсь вернуться поскорее, — выполз наружу и неуклюже встал на ноги. У него перехватило дыхание — воздух казался густым и пахнул гарью. Свет был неясно-мутным. Он шел вдоль стены, пока не оказался у дверей.
То, что еще оставалось от старого дома, теперь тоже лежало в развалинах, развороченных, тлеющих, затянутых вонючим дымом. Булыжник двора исчез под битым стеклом и черными углями. Ничто не двигалось, кроме дыма. Желтый дым. Серый дым. А надо всем этим сияла ровная чистая голубизна рассвета.
Он направился к террасе, хромая и спотыкаясь, потому что ступню и всю ногу пронзала невыносимая боль. Подойдя к балюстраде, он увидел почернелые обломки двух летательных аппаратов. Половина верхней террасы превратилась в дымящийся кратер. А ниже сады. Ярамеры уходили вдаль, красивые и безмятежные, как всегда, все ниже и ниже к вековому дереву и к реке. Поперек ступенек, ведущих на нижнюю террасу, лежал человек, лежал, раскинув руки, словно отдыхал. Нигде никакого движения, кроме стелющегося дыма, да порывы ветра раскачивали кусты с белыми цветами.
Ощущение, что за ним следят сзади из пустых окон в еще торчащих обломках стен, было невыносимо.
— Есть тут кто-нибудь? — неожиданно для себя крикнул Эсдан.
Тишина.
Он крикнул еще раз, громче.
И донесся ответ. Откуда-то со стороны фасада. Он, хромая, спустился на дорожку — открыто, не пытаясь прятаться. Какой смысл? Из-за угла вышли люди. Первыми — трое мужчин, за ними, четвертой — женщина. Движимости, в грубой одежде — несомненно, полевые и явились сюда из поселка.
— Я тут кое с кем из домашних, — сказал он, остановившись, когда на расстоянии десяти метров остановились они. — Мы спрятались в подвале. Тут есть кто-нибудь еще?
— Кто ты? — спросил один из них, подходя ближе, вглядываясь, замечая не тот цвет кожи, не те глаза.
— Я скажу вам, кто я. Но нам безопасно выйти наружу? Там старики, маленький ребенок. Солдат тут больше нет?
— Убиты, — сказала женщина, высокая, с бледной кожей и лицом, похожим на череп.
— Одного мы нашли раненым, — сказал кто-то из мужчин. — Все домашние убиты. Кто бросал бомбы? Какая армия?
— Какая армия, я не знаю, — ответил Эсдан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
«А ну лежать! Чтоб волосок не шевельнулся!» И мы лежали. Слышали, как они стреляли и кричали по всему дому. Владыка Всемогущий! Я очень боялась. Потом стрельбы больше не было, а этот человек вернулся к нам и наставил свое ружье на нас, и отвел нас в старый домашний поселок. Они заперли за нами старые ворота. Как в прошлые дни.
— Зачем они это делали, если они крепостные? — произнес во тьме голос Гейны.
— Старались освободиться, — ответил Эсдан.
— Как освободиться? Стрелять и убивать? Убить девушку в постели?
— Они все воюют, все другие, мама, — сказала Камма.
— Я думала, это кончилось назад три года, — сказала старуха. Ее голос звучал странно. Сквозь слезы. — Я тогда думала, это свобода.
— Они убили хозяина в его постели! — во весь голос закричал старик, визгливо, пронзительно. — Что может выйти из этого!
Во тьме послышалась возня. Гейна трясла старика, шипела, чтобы он молчал. Он крикнул: «Отпусти меня!», но умолк, хрипя и ворча.
— Владыка Всемогущий, — пробормотала Камма с тем же смешком отчаяния в голосе.
Сидеть на ящике становилось все неудобнее, Эсдану хотелось поднять ноющую ступню повыше или хотя бы держать ногу вытянутой перед собой. Он сполз на пол. Холодный, шершавый, царапающий ладони. Прислониться было не к чему.
— Если ты на минуту зажжешь фонарик, Гейна, — сказал он, — мы могли бы найти мешки или еще что-нибудь, чтобы подстелить.
Вокруг мгновенно возник мир подвала, удивительный в своей сложной точности. Они не нашли ничего, кроме досок для полок, разложили их в подобие настила, забрались на него, и Гейна вновь погрузила их в бесформенную первозданную ночь. Они все замерзли и теперь прижались друг к другу, бок к боку, спина к спине.
После долгого времени, часа или больше, протекшего в ничем не нарушаемой глубокой тишине подвала, Гейна сказала нетерпеливым шепотом:
— Все наверху мертвые. Я так думаю.
— Это облегчило бы наше положение, — пробормотал Эсдан.
— Но похоронены ведь мы, — сказала Камма. Их голоса разбудили малыша, и он захныкал — в первый раз Эсдан услышал, как он жалуется на что-то. Это было тоненькое утомленное попискивание или постанывание, но не плач.
— Ш-ш-ш, маленький, маленький, ш-ш-ш, — зашептала его мать, и Эсдан почувствовал, как она покачивается, крепче прижимая малыша к себе, чтобы согреть. И запела, почти неслышно:
— Суна мейа, суна на… Сура рена, сура на… — Монотонные ритмичные, жужжащие,» мурлыкающие звуки творили тепло, творили покой.
Наверное, он задремал. Он лежал, свернувшись на досках, и понятия не имел, сколько времени они уже в подвале.
«Я прожил здесь сорок лет в уповании свободы, — думал он. — Это упование привело меня сюда. Оно выведет меня отсюда. Я буду держаться крепко».
Он спросил остальных, слышали ли они что-нибудь после окончания налета. Они прошептали, что не слышали.
Он потер затылок.
— Что думаешь ты, Гейна?
— Я думаю, холодный воздух плох для маленького, — сказала она почти нормальным голосом, который всегда был тихим.
— Вы говорите? Что вы говорите? — закричал старик. Камма, сидевшая рядом с ним, погладила его по плечу и успокоила.
— Я пойду посмотреть, — сказала Гейна.
— Пойду я.
— У тебя одна нога, — сказала старуха сердито. Она закряхтела и, поднявшись на ноги, удержала Эсдана за плечо. — Сиди смирно.
Фонарик она не зажгла, а ощупью добралась до лестницы и вскарабкалась на нее, переводя дух на каждой перекладине. Потом прижала ладони к крышке люка, надавила. Возникла полоска света. Они смутно увидели подвал, друг друга, темное пятно головы Гейны на фоне света. Она простояла так долгое время, потом опустила крышку.
— Никого, — прошептала она с лестницы. — И все тихо. Как в первое утро.
— Лучше выждать, — сказал Эсдан. Она вернулась и опять опустилась на доски среди них. Потом сказала:
— Мы вылезем, а в доме чужие, другие армейские солдаты. Тогда куда?
— Вы можете добраться до полевого поселка? — спросил Эсдан.
— Дорога далекая.
Через некоторое время он сказал:
— Нельзя решить, что делать, пока мы не узнаем, кто там наверху. Вот так. Но позволь пойти мне, Гейна.
— Почему?
— Потому что я буду знать, кто они, — ответил он, надеясь, что так и будет.
— И они тоже будут знать, — сказала Камма со все тем же странным легким намеком на смех. — Тебя сразу узнают.
— Правильно, — сказал он, кое-как поднялся на ноги, нашел лестницу и с трудом влез на нее. «Я для этого слишком стар», — снова подумал он. Поднял крышку и выглянул наружу. Долгое время он прислушивался. И наконец прошептал сидящим внизу в темноте:
— Я постараюсь вернуться поскорее, — выполз наружу и неуклюже встал на ноги. У него перехватило дыхание — воздух казался густым и пахнул гарью. Свет был неясно-мутным. Он шел вдоль стены, пока не оказался у дверей.
То, что еще оставалось от старого дома, теперь тоже лежало в развалинах, развороченных, тлеющих, затянутых вонючим дымом. Булыжник двора исчез под битым стеклом и черными углями. Ничто не двигалось, кроме дыма. Желтый дым. Серый дым. А надо всем этим сияла ровная чистая голубизна рассвета.
Он направился к террасе, хромая и спотыкаясь, потому что ступню и всю ногу пронзала невыносимая боль. Подойдя к балюстраде, он увидел почернелые обломки двух летательных аппаратов. Половина верхней террасы превратилась в дымящийся кратер. А ниже сады. Ярамеры уходили вдаль, красивые и безмятежные, как всегда, все ниже и ниже к вековому дереву и к реке. Поперек ступенек, ведущих на нижнюю террасу, лежал человек, лежал, раскинув руки, словно отдыхал. Нигде никакого движения, кроме стелющегося дыма, да порывы ветра раскачивали кусты с белыми цветами.
Ощущение, что за ним следят сзади из пустых окон в еще торчащих обломках стен, было невыносимо.
— Есть тут кто-нибудь? — неожиданно для себя крикнул Эсдан.
Тишина.
Он крикнул еще раз, громче.
И донесся ответ. Откуда-то со стороны фасада. Он, хромая, спустился на дорожку — открыто, не пытаясь прятаться. Какой смысл? Из-за угла вышли люди. Первыми — трое мужчин, за ними, четвертой — женщина. Движимости, в грубой одежде — несомненно, полевые и явились сюда из поселка.
— Я тут кое с кем из домашних, — сказал он, остановившись, когда на расстоянии десяти метров остановились они. — Мы спрятались в подвале. Тут есть кто-нибудь еще?
— Кто ты? — спросил один из них, подходя ближе, вглядываясь, замечая не тот цвет кожи, не те глаза.
— Я скажу вам, кто я. Но нам безопасно выйти наружу? Там старики, маленький ребенок. Солдат тут больше нет?
— Убиты, — сказала женщина, высокая, с бледной кожей и лицом, похожим на череп.
— Одного мы нашли раненым, — сказал кто-то из мужчин. — Все домашние убиты. Кто бросал бомбы? Какая армия?
— Какая армия, я не знаю, — ответил Эсдан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17