– Что вы имеете в виду? – Боатти выдернул руку из ладони Тротти. – Мне не нравятся ваши инсинуации, комиссар.
– Вы знали, что Розанна жива, Боатти.
– Никакого права говорить такое у вас нет, – горячился Боатти.
– Вы сочиняете сказку, что собираетесь писать книгу только для того, чтобы сбить всех с толку и получить возможность влезть в расследование.
– Смешно.
– Чтобы следить за мной.
– Вы считаете себя такой важной птицей?
– Только я-то от дела отстранен.
– Что вам от меня нужно, Тротти?
– А что вам от меня было нужно, Боатти?
– Что вам нужно?
Они стояли друг против друга на булыжной мостовой, а тем временем китайцы, не обращая на них внимания, готовились к своему ежевечернему действу. Откуда-то из глубины «Citta di Pechino» донесся женский смех.
– Правда.
– Я знаю не больше вашего, комиссар.
– Она была вашей любовницей, разве нет?
– Простите?
– Вы с Резанной Беллони были любовниками. И все эти пятнадцать лет вы ее трахали, разве не так, Боатти?
Круглое лицо Боатти начало бледнеть.
– Она годится вам в матери, а вы ее трахали.
Боатти ударил. Сильно ударил Тротти по лицу. Потом повернулся и быстро пошел прочь.
Конверт
В квестуре было прохладно и почти безлюдно.
Поднимаясь на лифте, Тротти вспоминал, как родилась Пьоппи, – у нее было круглое сплющенное личико и темные волосы. Почти тридцать лет прошло. Ему вспомнилось, как гордилась рождением дочери Аньезе. «Наш первый ребенок, Пьеро», – сказала она.
Первый и единственный.
Улыбаясь воспоминаниям, Тротти вышел на третьем этаже и направился к своему кабинету. «Пора бы позвонить дочери», – сказал он себе и стал распахивать окна, выпуская застоявшийся воздух на волю. Снаружи было все еще жарко, но в воздухе над городом уже ощущалась вечерняя прохлада. Переждав затянувшееся интермеццо полуденного зноя, на крыше снова заворковали голуби.
У Тротти болели глаза. Ни с того ни с сего задрожала вдруг с гулом отопительная батарея.
Тротти поставил на стол банку холодного «кинотто».
На столе он заметил конверт: Итальянская республика, уголовная полиция.
«Пьеро, если ты на праздники уезжаешь, до отъезда верни мне это».
Пытаясь расшифровать подпись, Тротти нахмурился. Потом до него дошло, что неразборчиво выведенные буквы означают инициалы Майокки.
Он вскрыл темный плотный конверт и вынул из него квадратную фотографию.
Снимок был сделан «поляроидом» с помощью фотовспышки, изображение получилось блеклым и размытым.
За столом сидели мужчина и женщина. На обоих были футболки с белыми переплетенными буквами «NY» с левой стороны груди. Сначала Тротти никого из них не узнал.
У молодого мужчины было свежее лицо жителя Средиземноморского побережья. Как и сидевшая рядом с ним женщина, он смотрел на что-то, что находилось слева от фотографа и в кадр не попало. Кулаком левой руки он подпирал подбородок, правая покоилась на плече у подруги.
От яркой вспышки света морщины у женщины явно сгладились. Ее лицо было слегка обрюзгшим. Двойной подбородок, откинутые назад и небрежно завязанные узлом нечесаные волосы.
Женщина очень походила на Розанну, но черты лица были жестче и грубее. Да и выглядела она моложе. Сильно накрашенные губы и ресницы и густо наложенные под глазами тени наводили на мысль, что пользоваться косметикой она не привыкла.
В ушах у Марии-Кристины висели тяжелые золотые кольца. Как и Лука, она улыбалась, но в лице заметно было напряжение. Один зрачок у нее получился на снимке красным. Руки лежали на краю стола, толстые пальцы сжимали стакан с желтой жидкостью.
07.21.90.
Лишь через несколько секунд Тротти понял, что эти цифры, словно булавкой выколотые в правом нижнем углу рамки, обозначают – на американский манер – дату.
На обратной стороне снимка было нарисовано пронзенное стрелой сердце и аккуратным почерком выведены слова: «Лука и Снупи – навсегда». Неустоявшийся почерк школьницы.
Тротти перевернул фотокарточку и, продолжая разглядывать ее, потянулся к телефону.
В это мгновение в кабинет вошла молодая женщина.
Дядюшка
– Дядя!
Тротти поднял глаза.
– Дядя Пьеро!
– Это я ваш дядя?
Девушка прошла в комнату, а Тротти положил на место телефонную трубку и встал, нахмуря лоб и одновременно улыбаясь.
От девушки веяло запахом сена и юности. Встав на цыпочки, она поцеловала Тротти в обе щеки.
– Ты меня не узнаешь, дядюшка? – Она отступила на шаг и склонила набок голову. – Не узнаешь свою крестницу?
– Анна?
Она кивнула.
– Анна Эрманьи?
Тротти заключил ее в объятия, и она рассмеялась.
– Анна, я думал, что ты вернулась в Бари. – Он сделал шаг назад. – Я думал, вы все вернулись в Бари.
– Теперь видишь, как ты обо мне заботишься?
– Когда ты сюда вернулась? А ты уже совсем взрослая, Анна! – Тротти положил ей руки на плечи. Она была в джинсах и майке. – Дай мне поглядеть на мою Анну. Челку убрала – нет, что я говорю, в последний раз, что я тебя видел, ты была с хвостом. Но что ты тут делаешь? Садись, садись, Анна. – Он поцеловал ее в голову. – А отец как? А Симонетта? И мальчишка – как его зовут-то? Ему сейчас, наверно, лет десять уже?
– Ты и этого даже не помнишь. Пьеро Тротти. Забыл, что моего брата тоже зовут Пьеро?
– Выпьем, Анна?
Она помотала головой и плюхнулась в кресло-модерн.
– Глазам не верю. Неужели ты – та самая девчушка, которую я нашел на автобусной остановке? Девочка, которую похитили?
– Сто лет назад, дядя. – Она улыбнулась, показав ровные белые зубы.
– Тысячу лет назад.
– А тетя Агнезе? Как она?
– Моя жена в Америке.
– А Пьоппи?
– Только собирался ей позвонить, а ты тут как тут. Она вышла замуж, теперь живет в Болонье. Вот-вот родит. – Тротти широко улыбался, и усталости в его глазах не было. – Так что перед тобой без пяти минут дедушка.
– Ну и чудеса. – Она смотрела на него своими прекрасными, как и у ее покойной матери, глазами, от улыбки нежная кожа, покрытая легким светлым пушком, собралась вокруг глаз в морщинки. – Пьоппи всегда была такой красавицей.
– Красавица. – Тротти пожал плечами. – И ей не сладко иногда приходилось. Как-то целый год почти ничего не ела. Мы не знали, что и делать. Потом, слава Богу, появился Нандо.
– Нандо – ее муж?
– Они вместе уже четыре года. Он адвокат. А ты, Анна, – почему ты тут? Твой отец заходил ко мне перед вашим отъездом в Бари.
– Поступила в университет. В октябре начинаются занятия.
– Сколько тебе лет? Восемнадцать?
– Я учу языки – английский, французский и русский. – Широкая улыбка. – Когда вернусь из Лондона или Нью-Йорка, меня возьмут переводчицей. В ФАО.
Тротти положил руки на стол.
– Вот девица, которая знает, чего хочет. – Он откинул назад голову и рассмеялся, поймав себя на мысли, что впервые за долгое-долгое время смеется счастливо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70