Расцветали яблони и груши,
Поплыли туманы над рекой.
Выходила на берег Катюша,
На высокий берег на крутой.
Наш старый солдат не относился к тем, кто умел петь-или обладал хорошим голосом, слухом, но по такому случаю запел вместе со всеми, сбиваясь, правда, с тона, но пел громко, отчетливо выкрикивая каждое слово.
Старик таял от радости. Пел, шутил с соседями, с Петром Зубрицким, с которым вечно дискуссировал о чем хотите. Его изборожденное глубокими морщинами бронзовое лицо, заросшее, как обычно, густой щетиной, менялось, молодело на глазах. И, кажется, поседевшие изрядно усы, закрученные по-казачьи лихо, кверху, приняли особо воинственный вид.
Да, человек теперь, как никогда, был на седьмом небе.
Он вспомнил, что давненько собирался написать письмо жене, детям и старушке-матери. Не было за последние недели ни одной свободной минуты, чтобы присесть и черкнуть им несколько слов. А им ведь так тяжело! С тех пор, как он их отправил в далекий тыл, почти два года не мог разыскать, и они о нем не знали ничего. Чудом ему удалось их найти. Они поселились в деревне где-то под Уфой, в Башкирии. Бедные, так намучились! В последнем письме жена писала, что собирается домой, в Деражню. Как она туда добралась – кто его знает. Собирался написать туда письмо, да вот так закрутился и не написал. Жена оказалась расторопной, толковой, если могла пережить это долгое время с такой семьей. Видно, и домой как-нибудь доберется. Только найдет несколько свободных минут – он ей напишет. Теперь уже веселее на душе, и он сможет писать много интересного. Направляется туда, где каждый солдат счел бы счастьем побывать. Она догадается, что он имеет в виду. Он себе представляет, что с ней и с матерью будет, когда доберутся домой и увидят развалины на месте их дома и кузни. Как они там будут жить без него, и кто им подсобит? Надо будет все бросить и написать им подробно, с чего начинать, подбодрить их надо, успокоить, утешить. Ведь уже вот-вот кончится война, и если он жив останется – то немедленно приедет к ним, и тогда заживут, как перед войной, а возможно, и лучше.
Погруженный в свои тревожные мысли, Авром Гинзбург не заметил, как пролетело время. Было уже далеко за полдень. Колонна втянулась в густой, старый лес неподалеку от Одера-реки. Надо было ждать до самого вечера, когда можно будет переправиться на ту сторону по понтонному мосту.
Над головой гудело небо. Высоко в облаках бродили вражеские самолеты. Им хотелось разбомбить наведенный мост через реку, но каждый раз, встреченные густым заградительным огнем зенитной артиллерии, установленной неподалеку от переправы, бросали бомбы где попало и отправлялись восвояси.
Фронт ушел далеко вперед по направлению к Берлину. Тесно было у переправы. Войска спешили на ту сторону. Командиры напирали на начальника переправы и его помощников, требуя пропустить немедленно, доказывая, что они там, на подступах к Берлину, нужны больше других.
Глубокой ночью истребительный артиллерийский полк переправился по понтонному мосту на ту сторону Одера. Колонна неслась мимо разбитых городишек, сел. На каждом шагу видны были следы разгрома фашистских войск. Всюду и везде громоздились сожженные танки, „тигры“, „фердинанды“ и другие стальные громадины-звери. Всюду валялись горы трупов фашистских палачей. Им не удалось остановить грозную лавину воинов-мстителей, двигавшихся с востока. Казалось, прорвался с гор бурный весенний поток, которого никакая сила уже не остановит.
6
Они прибыли точно в назначенный час на окраину Берлина, в самый разгар битвы за город, и с ходу вступили в бой.
Артиллеристы принялись за привычное дело.
За годы войны ребята стали большими мастерами своего дела, научились громить фашистские танки и сражаться в уличных боях.
Старый наш солдат давно стал в батарее, как и его друг Петро Зубрицкий, мастером на все руки. Он испробовал все специальности, начиная от подносчика снарядов и кончая наводчиком, командиром орудия. По старой привычке, он любую работу выполнял точно, со знанием дела, с душой. И вот теперь, стоя у своего орудия, сменив наводчика, батя посылал один снаряд за другим точно по адресу и без промаха.
А точных „адресов“ теперь здесь было хоть отбавляй. То появятся среди развалин домов фашистские танки, то ударят из окон домов пулеметы, высунется из оконца подвала фашист с фаустпатроном. И пушки работали точно и без передышки.
Здесь, среди развороченных улиц города приходилось артиллеристам каждый раз перетаскивать пушки свои на себе. Палачи сопротивлялись, чувствуя свое бессилие и обреченность. Непонятно было, на что они еще могут рассчитывать. Загнанный в бункер, в подземелье имперской канцелярии, обезумевший ефрейтор отдавал защитникам города приказы один чудовищнее другого. Понятно было: сопротивляются отпетые фашистские головорезы – смертники.
Все вокруг грохотало, не затихая ни на минуту. С земли, с воздуха доносился несмолкаемый гром. Носились над пылающим городом штурмовики, бомбардировщики. Неистово свистели тяжелые снаряды, мины. Подобной музыки не слыхали солдаты за всю войну.
Старый солдат, Петро, Кутузов и их товарищи были покрыты кирпичной пылью, копотью. Родная мать, казалось, не узнала бы их в эти часы. Промокшие насквозь гимнастерки прилипли к телам. Густые потоки пота, катившиеся из-под касок, застилали глаза, и уже трудно было разглядеть, что вокруг происходит.
Они били по домам, подвалам, откуда стреляли немцы, мешая продвигаться к центру города.
Среди развалин то и дело показывались немцы с поднятыми вверх руками. Они неистово что-то орали, но грохот орудий заглушал их крик. Держа в руках белые тряпки, они махали ими, умоляли взять их в плен. Сдаются. Больше не хотят. „Гитлер капут!“
Ребята на какое-то время прекратили стрельбу, вытирая с лица густой пот и размазывая грязь еще больше, они всматривались в пленных, которые шли, ползли на четвереньках.
– Гляньте на этих вояк! – воскликнул Гинзбург, увидав группку юнцов в военных мундирах, малышей, заплаканных, сопливых, грязных. – Видали, кого Гитлер бросает в бой? А вот там, за стенкой, ползут какие-то старцы. Гляньте, ребята, на них – кожа да кости…
– Да, ничего не скажешь… – скручивая самокрутку и давая бате закурить, отозвался хрипловатым голосом Петро Зубрицкий. – Должно быть, это последние резервы Гитлера.
– Это его ополченцы… Бросил их на погибель, а сам, гад, в бункере отсиживается вместе со своим псом Геббельсом, – важно прервал его ефрейтор Кутузов. – Соски соплякам надо давать, а те им – автоматы.
Артиллеристы смотрели удивленно и с брезгливостью на пленных, смеялись, острили, а те дрожали от страха, умоляя не трогать их, пощадить.
– Ану, поганці, тікайте, щоб я ваших противних морд не бачив!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15