Так кто же все это делает? Мертвецы?! Смерть, говоришь, Ленинградом сегодня правит?!.. Нет, Суровцев, жизнь!
Уверенность, непреклонность, с какой говорил Васнецов, поразили Суровцева не меньше, чем смысл его слов.
Он понимал: все, что сказал ему сейчас Васнецов, было ответом не только на его, Суровцева, вопрос, в котором прозвучало отчаяние. Страстные слова секретаря Ленинградского горкома партии были обращены ко всем, кому казалось, что Ленинград при смерти, что все жизненные силы города исчерпаны.
И Суровцев сказал:
— Товарищ дивизионный комиссар! Все, кто могут, говорите, работают. Даже дети… А я… Меня вот — в резерв. Или, — с надеждой спросил он, — полк выступать готовится, на фронт?
— Нет, Суровцев, — покачал головой Васнецов. — На фронт этот полк не выступает.
— Что же делать здесь, в городе?!
— Мертвых хоронить, — тихо ответил Васнецов.
— Что?!
— Пойми, Суровцев, — с глубокой горечью произнес Васнецов. — Мы днем и ночью перебрасываем в город продовольствие. Нам помогает вся страна… Но трассу бомбят и обстреливают. Продуктов не хватает… Тысячи людей умирают от дистрофии. Ты же сам видел, сколько трупов на улицах… Вот потому Военный совет и издал приказ «тридцать — двадцать пять». Хоронить людей надо…
Только сейчас Суровцев осознал, в какой полк он направлен… Он хотел что-то сказать, крикнуть, но слова застряли в горле. Наконец он выдавил:
— Значит, меня — могильщиком?!
— Да, — жестко ответил Васнецов. — Если хочешь, называй это так. Ты ведь, кажется, кандидат партии?..
— Теперь — член… На Невской вступил.
— Так вот слушай, коммунист Суровцев. То, что я сейчас говорил на совещании комсостава полка, повторяю тебе отдельно. Надо убрать трупы с улиц и из домов и похоронить их. Это сейчас одна из важнейших и неотложных задач. Отряды МПВО с ней не справляются. Надо отрыть братские могилы. Места захоронений определены решением Военного совета: район Большой Охты, Серафимовское и Богословское кладбища, район Пискаревки. Земля промерзла. Придется взрывать ее динамитом, толом. Это саперная работа. Мы решили мобилизовать саперов, бывших метростроевцев, понтонеров. На Невской Дубровке саперных работ сейчас нет. Вот тебя и перебросили. Да и не тебя одного, я думаю.
— Значит… подрывные работы? — упавшим голосом спросил Суровцев, уже понимая, что дальнейшие возражения или просьбы бесполезны.
— Не только. Я же сказал: задача — собрать трупы, вывезти их и захоронить. Создается несколько похоронных команд. Тебя, товарищ Суровцев, вероятно, назначат начальником одной из этих команд. Ну вот, теперь все.
И Васнецов, поднявшись, стал застегивать полушубок.
Встал и Суровцев. Он был потрясен услышанным. Похоронная команда!..
— Понимаю, что происходит в твоей душе, — мягко сказал Васнецов. — А ты зажми ее в кулак. Думай только об одном: надо! Надо! Другого выхода нет.
С этими словами Васнецов вышел из комнаты.
Суровцев остался один.
Обида сменилась страхом, чуть ли не ужасом. Ничего подобного он не испытывал ни под Лугой, ни на Пулковских высотах, ни переправляясь под градом пуль и осколков через бурлящую, освещенную немецкими ракетами Неву, ни там, на «пятачке», когда поднимал батальон в атаку…
На мгновение им овладела безумная мысль: уйти, бежать из этого мрачного полка могильщиков, скрыться, а потом явиться в комендатуру, в трибунал, куда угодно, и рассказать все, как было. И пусть его судят, пусть посылают рядовым на передовую. Да он пошел бы туда без колебаний, если бы ему предложили выбирать — добровольно стать рядовым бойцом или…
Нет, он не боялся мертвецов. Он привык к тому, что на войне убивают, как привык к разбитым орудиям, танкам с покореженными башнями и сорванными гусеницами, воронкам от бомб и снарядов.
Но это…
Он представил себе, что час за часом, день за днем собирает и хоронит трупы — стариков, женщин, детей…
Бежать?! Но это невозможно. Одно дело — удрать из госпиталя на передовую, другое — уклониться от выполнения приказа. Это — дезертирство… Что же делать?!
— Давайте знакомиться, товарищ капитан, — раздался за его спиной чей-то голос.
Суровцев обернулся и увидел майора, который заходил в комнату вместе с Васнецовым.
— Я командир резервного полка, — сказал майор.
— Капитан Суровцев, — отрапортовал Суровцев, поднося ладонь ребром к ушанке. — Прибыл для прохождения дальнейшей службы.
Майор говорил сухо, деловито и произносил слова как-то отрывисто, точно сквозь стиснутые губы. Он показал на карта какую-то неведомую Суровцеву Пискаревку, где следовало приготовить траншеи для захоронения. Потом очертил район города, где команде Суровцева надлежало собирать трупы. В команду входили подрывники, шоферы и бойцы из обычных стрелковых частей. В распоряжении Суровцева были грузовики и экскаватор.
Суровцев слушал майора как-то бесстрастно, сосредоточив свое внимание на характере предстоящих взрывных работ, ширине и длине рвов, и только один раз, когда командир полка назвал адрес, где размещалась команда, в которую его направляли, почувствовал, как что-то шевельнулось в его душе: это было в районе, где находился тот госпиталь…
Потом комполка проводил Суровцева в штабную столовую на втором этаже. Время было уже не обеденное, но майор приказал накормить вновь прибывшего. Суровцеву дали квадратный черный сухарь, полтарелки похожего на подкрашенную воду супа и чуть больше ложки пшенной каши.
— Пообедайте и отправляйтесь в свою команду, — сказал майор, прощаясь. — Вас будет ждать внизу машина.
Во дворе Суровцева действительно ждала полуторка о уже тарахтевшим мотором. Он потянул на себя дверцу кабины, вскочил на подножку и плюхнулся на обитое дерматином сиденье, из которого через прорванную обивку выпирали пружины.
— Поехали! — сказал он шоферу, прилаживая на коленях свой вещмешок.
— В третий штаб поедем, товарищ командир? — спросил шофер.
— В третий, — мрачно кивнул Суровцев и машинально отметил про себя, что водитель немолод, одет в шинель, очевидно, не раз уже «б/у», бывшую в употреблении, и ушанка на нем старенькая, с вытертым мехом.
Ехали меж сугробов, по ухабистой, похожей на фронтовую, дороге, и просто не верилось, что где-то там, под снегом и льдом, гладкий асфальтовый настил.
Прохожих не было видно, очевидно потому, что приближался комендантский час. Шофер на мгновение включил фары, и Суровцев заметил лежавшего у самой дороги человека. Мертвый он или только что упал?..
— Стой! Не видишь?! — крикнул шоферу Суровцев.
Шофер слегка повернул руль в сторону, затормозил и выскочил из кабины. Через минуту вернулся, молча махнул рукой я тронул машину.
Суровцев весь внутренне сжался.
— Недавно в Питере? — спросил вдруг шофер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225
Уверенность, непреклонность, с какой говорил Васнецов, поразили Суровцева не меньше, чем смысл его слов.
Он понимал: все, что сказал ему сейчас Васнецов, было ответом не только на его, Суровцева, вопрос, в котором прозвучало отчаяние. Страстные слова секретаря Ленинградского горкома партии были обращены ко всем, кому казалось, что Ленинград при смерти, что все жизненные силы города исчерпаны.
И Суровцев сказал:
— Товарищ дивизионный комиссар! Все, кто могут, говорите, работают. Даже дети… А я… Меня вот — в резерв. Или, — с надеждой спросил он, — полк выступать готовится, на фронт?
— Нет, Суровцев, — покачал головой Васнецов. — На фронт этот полк не выступает.
— Что же делать здесь, в городе?!
— Мертвых хоронить, — тихо ответил Васнецов.
— Что?!
— Пойми, Суровцев, — с глубокой горечью произнес Васнецов. — Мы днем и ночью перебрасываем в город продовольствие. Нам помогает вся страна… Но трассу бомбят и обстреливают. Продуктов не хватает… Тысячи людей умирают от дистрофии. Ты же сам видел, сколько трупов на улицах… Вот потому Военный совет и издал приказ «тридцать — двадцать пять». Хоронить людей надо…
Только сейчас Суровцев осознал, в какой полк он направлен… Он хотел что-то сказать, крикнуть, но слова застряли в горле. Наконец он выдавил:
— Значит, меня — могильщиком?!
— Да, — жестко ответил Васнецов. — Если хочешь, называй это так. Ты ведь, кажется, кандидат партии?..
— Теперь — член… На Невской вступил.
— Так вот слушай, коммунист Суровцев. То, что я сейчас говорил на совещании комсостава полка, повторяю тебе отдельно. Надо убрать трупы с улиц и из домов и похоронить их. Это сейчас одна из важнейших и неотложных задач. Отряды МПВО с ней не справляются. Надо отрыть братские могилы. Места захоронений определены решением Военного совета: район Большой Охты, Серафимовское и Богословское кладбища, район Пискаревки. Земля промерзла. Придется взрывать ее динамитом, толом. Это саперная работа. Мы решили мобилизовать саперов, бывших метростроевцев, понтонеров. На Невской Дубровке саперных работ сейчас нет. Вот тебя и перебросили. Да и не тебя одного, я думаю.
— Значит… подрывные работы? — упавшим голосом спросил Суровцев, уже понимая, что дальнейшие возражения или просьбы бесполезны.
— Не только. Я же сказал: задача — собрать трупы, вывезти их и захоронить. Создается несколько похоронных команд. Тебя, товарищ Суровцев, вероятно, назначат начальником одной из этих команд. Ну вот, теперь все.
И Васнецов, поднявшись, стал застегивать полушубок.
Встал и Суровцев. Он был потрясен услышанным. Похоронная команда!..
— Понимаю, что происходит в твоей душе, — мягко сказал Васнецов. — А ты зажми ее в кулак. Думай только об одном: надо! Надо! Другого выхода нет.
С этими словами Васнецов вышел из комнаты.
Суровцев остался один.
Обида сменилась страхом, чуть ли не ужасом. Ничего подобного он не испытывал ни под Лугой, ни на Пулковских высотах, ни переправляясь под градом пуль и осколков через бурлящую, освещенную немецкими ракетами Неву, ни там, на «пятачке», когда поднимал батальон в атаку…
На мгновение им овладела безумная мысль: уйти, бежать из этого мрачного полка могильщиков, скрыться, а потом явиться в комендатуру, в трибунал, куда угодно, и рассказать все, как было. И пусть его судят, пусть посылают рядовым на передовую. Да он пошел бы туда без колебаний, если бы ему предложили выбирать — добровольно стать рядовым бойцом или…
Нет, он не боялся мертвецов. Он привык к тому, что на войне убивают, как привык к разбитым орудиям, танкам с покореженными башнями и сорванными гусеницами, воронкам от бомб и снарядов.
Но это…
Он представил себе, что час за часом, день за днем собирает и хоронит трупы — стариков, женщин, детей…
Бежать?! Но это невозможно. Одно дело — удрать из госпиталя на передовую, другое — уклониться от выполнения приказа. Это — дезертирство… Что же делать?!
— Давайте знакомиться, товарищ капитан, — раздался за его спиной чей-то голос.
Суровцев обернулся и увидел майора, который заходил в комнату вместе с Васнецовым.
— Я командир резервного полка, — сказал майор.
— Капитан Суровцев, — отрапортовал Суровцев, поднося ладонь ребром к ушанке. — Прибыл для прохождения дальнейшей службы.
Майор говорил сухо, деловито и произносил слова как-то отрывисто, точно сквозь стиснутые губы. Он показал на карта какую-то неведомую Суровцеву Пискаревку, где следовало приготовить траншеи для захоронения. Потом очертил район города, где команде Суровцева надлежало собирать трупы. В команду входили подрывники, шоферы и бойцы из обычных стрелковых частей. В распоряжении Суровцева были грузовики и экскаватор.
Суровцев слушал майора как-то бесстрастно, сосредоточив свое внимание на характере предстоящих взрывных работ, ширине и длине рвов, и только один раз, когда командир полка назвал адрес, где размещалась команда, в которую его направляли, почувствовал, как что-то шевельнулось в его душе: это было в районе, где находился тот госпиталь…
Потом комполка проводил Суровцева в штабную столовую на втором этаже. Время было уже не обеденное, но майор приказал накормить вновь прибывшего. Суровцеву дали квадратный черный сухарь, полтарелки похожего на подкрашенную воду супа и чуть больше ложки пшенной каши.
— Пообедайте и отправляйтесь в свою команду, — сказал майор, прощаясь. — Вас будет ждать внизу машина.
Во дворе Суровцева действительно ждала полуторка о уже тарахтевшим мотором. Он потянул на себя дверцу кабины, вскочил на подножку и плюхнулся на обитое дерматином сиденье, из которого через прорванную обивку выпирали пружины.
— Поехали! — сказал он шоферу, прилаживая на коленях свой вещмешок.
— В третий штаб поедем, товарищ командир? — спросил шофер.
— В третий, — мрачно кивнул Суровцев и машинально отметил про себя, что водитель немолод, одет в шинель, очевидно, не раз уже «б/у», бывшую в употреблении, и ушанка на нем старенькая, с вытертым мехом.
Ехали меж сугробов, по ухабистой, похожей на фронтовую, дороге, и просто не верилось, что где-то там, под снегом и льдом, гладкий асфальтовый настил.
Прохожих не было видно, очевидно потому, что приближался комендантский час. Шофер на мгновение включил фары, и Суровцев заметил лежавшего у самой дороги человека. Мертвый он или только что упал?..
— Стой! Не видишь?! — крикнул шоферу Суровцев.
Шофер слегка повернул руль в сторону, затормозил и выскочил из кабины. Через минуту вернулся, молча махнул рукой я тронул машину.
Суровцев весь внутренне сжался.
— Недавно в Питере? — спросил вдруг шофер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225