— Закусывать я буду у себя дома!
В буфете его и разыскал носильщик: бывший лакей идти за мистером Эджвудом не пожелал, счел это теперь, вероятно, ниже своего достоинства.
— Пора идти, — сказал носильщик. — Посадка производится.
— Хорошо, — вежливо ответил Эджвуд и послушно направился к выходу.
Он шел к самолету важный, погруженный в собственные мысли, когда к нему подошел еще один носильщик…
Евдокимов был осведомлен об отъезде господина Эджвуда, и, собственно говоря, господин Эджвуд уже мало его интересовал.
Но утром, в день отъезда Эджвуда, им овладело какое-то буйное мальчишеское настроение…
Ему вдруг пришла в голову блестящая идея!
Евдокимов заторопился, вызвал машину; боясь опоздать, он не стал даже завтракать и велел быстро ехать в цветочный магазин.
Цветы стоили дорого, но предвкушаемое удовольствие было слишком велико.
Из цветочного магазина он помчался на аэродром и приехал как раз в тот момент, когда производилась посадка.
Пассажиры шли к самолету.
Евдокимов подозвал носильщика и издали указал ему на человека, с которым не раз сидел за одним столиком в кафе на улице Горького и который часто называл его своим приятелем.
— Видите вон того иностранца? — спросил Евдокимов носильщика. — Подите и отдайте ему это. Спросите его: “Вы мистер Эджвуд?” — и отдайте. Не ошибитесь: Эд-жжж-вуд!
Он сунул в руки носильщику свою покупку.
— Не ошибитесь, — еще раз напомнил он носильщику. — Мистер Эджвуд…
Носильщик подошел к иностранцу и слегка притронулся к рукаву его пальто. Тот приостановился.
— Да? — спросил он.
— Вы мистер Эд-жжж-вуд? — спросил носильщик и, не ожидая ответа, протянул ему такой обычный и, так сказать, материализованный привет, который он уже много-много раз вручал отъезжающим пассажирам. — Вам просили передать.
И он подал, а мистер Эджвуд взял букет, обернутый в папиросную бумагу. У мистера Эджвуда даже блеснуло что-то в глазах, ему почему-то вспомнилась Галина. Он сорвал с цветов бумагу.
— Это вам передавала одна девушка? — спросил он.
Алые распускающиеся розы, казалось, дышали, и промозглый, тяжелый воздух стал как будто нежнее, весеннее и мягче.
— Никак нет, — сказал носильщик. — Мне это дал вон тот гражданин…
Носильщик обернулся, но там, где только что стоял подозвавший его гражданин, никого не было.
Иностранец покопался в кармане, протянул носильщику первую попавшуюся ему под руку бумажку, сунул букет под руку, точно это был не букет, а веник, решительно зашагал к самолету и через минуту скрылся от носильщика навсегда.
Евдокимов тоже быстро шагал прочь от аэродрома. Он был удовлетворен, но он опаздывал на службу, и не успел войти к себе в кабинет, как ему передали, что его срочно вызывает генерал.
Он знал, для чего его вызывают. Надо найти Жадова. Генерал уже говорил с ним об этом. Анохин может успокоиться: в Москву Жадов не вернется. Его надо искать всюду и везде. Надо сообщить на все пограничные заставы. Если ему и удастся добраться до границы, его возьмут там… Евдокимову придется об этом побеспокоиться. Предстоит еще тяжелая, напряженная работа…
Что ж, он готов к ней…
Евдокимов вошел к генералу, но не успел даже раскрыть рот для приветствия.
— Это еще что за номер? — закричал на него генерал и застучал по столу пальцем. — Мальчишество! Бестактность! Вместо того чтобы заниматься делом, вы выкидываете какие-то эскапады! Кто вам это позволил?
Даром что старик! Откуда ему все становится, немедленно известно?
Генерал кричал, стучал по столу, бушевал, но Евдокимову почему-то казалось, что он не очень сердится.
Постепенно генерал начал остывать, смяк. Вытащил из кармана носовой платок и вытер на лбу бусинки пота.
— Вы меня уморите, — сказал генерал. — За вами нужен глаз да глаз…
Генерал почесал затылок.
— Ну? Чего вы молчите? — опросил он.
Он строго посмотрел на Евдокимова, но глаза у него не сердились.
— Говорите же, Дмитрий Степанович! Что вы можете сказать в свое оправдание?
Евдокимов вздохнул. Действительно, что он мог сказать в свое оправдание?
— Григорий Петрович, — умоляюще промолвил он, — Но ведь я купил эти цветы на свои собственные деньги!
РОК-Н-РОЛЛ ДЛЯ МАЙОРА ПРОНИНА
1
Этот танец считался вражеским. Само слово с двумя черточками — рок-н-ролл — попахивало шпионскими страстями. И добропорядочная московская балерина исполнила его только по настойчивой просьбе офицера КГБ — по оперативной необходимости. Рок-н-ролл казался несовместимым с советским образом жизни. Да и вправду заокеанская массовая культура, олицетворением которой был сей энергичный танец, не совпадала с коренными постулатами идеологии СССР. Другое дело — твист, его, спустя несколько лет, удалось адаптировать для нашей оптимистичной молодежи. С начала шестидесятых годов итальянские и советские твисты громко зазвучали от Калининграда до Сахалина, да так и до сих пор звучат — “Черный кот”, “Королева красоты”, “Шагает солнце по бульварам”. Впрочем, про бульвары — это уже шейк, что для майора Пронина было приравнено к твисту. Рок-н-ролл оставался запретным плодом и в шестидесятые, это слово в благожелательном контексте было принято заменять эвфемизмом, а уж в 1957-м… В моде были пластинки Владимира Трошина и Рашида Бейбутова, записи Лолиты Торрес, голосистых итальянцев, горячих латиноамериканцев, которые даже сквозь треск патефона голосами напоминали нашенских грузин… Даже авторы “Крокодила” еще не вполне владели информацией об Элвисе Пресли. А в штатах молодой белый певец тюремного рока уже был сказочно знаменит.
Холодная война, противостояние сверхдержав, ядерная зима — тревожные мотивы будоражили умы. Они как нельзя лучше подходили к массовой культуре: о холодной войне слагались песни, сочинялись романы, снимались киноленты. Шпионаж вторгался в засекреченный мир новейших технологий. Лев Овалов — писатель-коммунист, прошедший классовые бои Гражданской, ГУЛАГ и ссылку, — обладал необходимым политическим темпераментом, чтобы писать о холодной войне. Писателю нужно было перевести свои гражданственные впечатления на язык занимательной литературы в стиле библиотечки военных приключений. Такая задача была по плечу Льву Овалову: “Букет алых роз” он написал за несколько недель, сразу после вдохновенной работы над “Медной пуговицей”.
Лев Овалов считал необходимым наполнять свои приключенческие повести приметами времени, ультрасовременными знаками. В пятидесятые годы в обеих столицах появились стиляги — молодые носители зарубежной моды. Поколению фронтовиков было странно смотреть на вполне благополучных молодых людей, которые неистово бунтуют, отстаивая нестандартную ширину брюк и расцветку галстуков… С одной стороны — кто в молодости не резвился, не объяснялся на собственном поколенческом жаргоне, кого не привлекали призраки сексуальной свободы, как бы последняя не именовалась, дачным отдыхом или рок-н-роллом… В 1957 году, когда повесть была напечатана в журнале “Юность”, рок-н-ролл был для Советского Союза настоящей экзотикой!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
В буфете его и разыскал носильщик: бывший лакей идти за мистером Эджвудом не пожелал, счел это теперь, вероятно, ниже своего достоинства.
— Пора идти, — сказал носильщик. — Посадка производится.
— Хорошо, — вежливо ответил Эджвуд и послушно направился к выходу.
Он шел к самолету важный, погруженный в собственные мысли, когда к нему подошел еще один носильщик…
Евдокимов был осведомлен об отъезде господина Эджвуда, и, собственно говоря, господин Эджвуд уже мало его интересовал.
Но утром, в день отъезда Эджвуда, им овладело какое-то буйное мальчишеское настроение…
Ему вдруг пришла в голову блестящая идея!
Евдокимов заторопился, вызвал машину; боясь опоздать, он не стал даже завтракать и велел быстро ехать в цветочный магазин.
Цветы стоили дорого, но предвкушаемое удовольствие было слишком велико.
Из цветочного магазина он помчался на аэродром и приехал как раз в тот момент, когда производилась посадка.
Пассажиры шли к самолету.
Евдокимов подозвал носильщика и издали указал ему на человека, с которым не раз сидел за одним столиком в кафе на улице Горького и который часто называл его своим приятелем.
— Видите вон того иностранца? — спросил Евдокимов носильщика. — Подите и отдайте ему это. Спросите его: “Вы мистер Эджвуд?” — и отдайте. Не ошибитесь: Эд-жжж-вуд!
Он сунул в руки носильщику свою покупку.
— Не ошибитесь, — еще раз напомнил он носильщику. — Мистер Эджвуд…
Носильщик подошел к иностранцу и слегка притронулся к рукаву его пальто. Тот приостановился.
— Да? — спросил он.
— Вы мистер Эд-жжж-вуд? — спросил носильщик и, не ожидая ответа, протянул ему такой обычный и, так сказать, материализованный привет, который он уже много-много раз вручал отъезжающим пассажирам. — Вам просили передать.
И он подал, а мистер Эджвуд взял букет, обернутый в папиросную бумагу. У мистера Эджвуда даже блеснуло что-то в глазах, ему почему-то вспомнилась Галина. Он сорвал с цветов бумагу.
— Это вам передавала одна девушка? — спросил он.
Алые распускающиеся розы, казалось, дышали, и промозглый, тяжелый воздух стал как будто нежнее, весеннее и мягче.
— Никак нет, — сказал носильщик. — Мне это дал вон тот гражданин…
Носильщик обернулся, но там, где только что стоял подозвавший его гражданин, никого не было.
Иностранец покопался в кармане, протянул носильщику первую попавшуюся ему под руку бумажку, сунул букет под руку, точно это был не букет, а веник, решительно зашагал к самолету и через минуту скрылся от носильщика навсегда.
Евдокимов тоже быстро шагал прочь от аэродрома. Он был удовлетворен, но он опаздывал на службу, и не успел войти к себе в кабинет, как ему передали, что его срочно вызывает генерал.
Он знал, для чего его вызывают. Надо найти Жадова. Генерал уже говорил с ним об этом. Анохин может успокоиться: в Москву Жадов не вернется. Его надо искать всюду и везде. Надо сообщить на все пограничные заставы. Если ему и удастся добраться до границы, его возьмут там… Евдокимову придется об этом побеспокоиться. Предстоит еще тяжелая, напряженная работа…
Что ж, он готов к ней…
Евдокимов вошел к генералу, но не успел даже раскрыть рот для приветствия.
— Это еще что за номер? — закричал на него генерал и застучал по столу пальцем. — Мальчишество! Бестактность! Вместо того чтобы заниматься делом, вы выкидываете какие-то эскапады! Кто вам это позволил?
Даром что старик! Откуда ему все становится, немедленно известно?
Генерал кричал, стучал по столу, бушевал, но Евдокимову почему-то казалось, что он не очень сердится.
Постепенно генерал начал остывать, смяк. Вытащил из кармана носовой платок и вытер на лбу бусинки пота.
— Вы меня уморите, — сказал генерал. — За вами нужен глаз да глаз…
Генерал почесал затылок.
— Ну? Чего вы молчите? — опросил он.
Он строго посмотрел на Евдокимова, но глаза у него не сердились.
— Говорите же, Дмитрий Степанович! Что вы можете сказать в свое оправдание?
Евдокимов вздохнул. Действительно, что он мог сказать в свое оправдание?
— Григорий Петрович, — умоляюще промолвил он, — Но ведь я купил эти цветы на свои собственные деньги!
РОК-Н-РОЛЛ ДЛЯ МАЙОРА ПРОНИНА
1
Этот танец считался вражеским. Само слово с двумя черточками — рок-н-ролл — попахивало шпионскими страстями. И добропорядочная московская балерина исполнила его только по настойчивой просьбе офицера КГБ — по оперативной необходимости. Рок-н-ролл казался несовместимым с советским образом жизни. Да и вправду заокеанская массовая культура, олицетворением которой был сей энергичный танец, не совпадала с коренными постулатами идеологии СССР. Другое дело — твист, его, спустя несколько лет, удалось адаптировать для нашей оптимистичной молодежи. С начала шестидесятых годов итальянские и советские твисты громко зазвучали от Калининграда до Сахалина, да так и до сих пор звучат — “Черный кот”, “Королева красоты”, “Шагает солнце по бульварам”. Впрочем, про бульвары — это уже шейк, что для майора Пронина было приравнено к твисту. Рок-н-ролл оставался запретным плодом и в шестидесятые, это слово в благожелательном контексте было принято заменять эвфемизмом, а уж в 1957-м… В моде были пластинки Владимира Трошина и Рашида Бейбутова, записи Лолиты Торрес, голосистых итальянцев, горячих латиноамериканцев, которые даже сквозь треск патефона голосами напоминали нашенских грузин… Даже авторы “Крокодила” еще не вполне владели информацией об Элвисе Пресли. А в штатах молодой белый певец тюремного рока уже был сказочно знаменит.
Холодная война, противостояние сверхдержав, ядерная зима — тревожные мотивы будоражили умы. Они как нельзя лучше подходили к массовой культуре: о холодной войне слагались песни, сочинялись романы, снимались киноленты. Шпионаж вторгался в засекреченный мир новейших технологий. Лев Овалов — писатель-коммунист, прошедший классовые бои Гражданской, ГУЛАГ и ссылку, — обладал необходимым политическим темпераментом, чтобы писать о холодной войне. Писателю нужно было перевести свои гражданственные впечатления на язык занимательной литературы в стиле библиотечки военных приключений. Такая задача была по плечу Льву Овалову: “Букет алых роз” он написал за несколько недель, сразу после вдохновенной работы над “Медной пуговицей”.
Лев Овалов считал необходимым наполнять свои приключенческие повести приметами времени, ультрасовременными знаками. В пятидесятые годы в обеих столицах появились стиляги — молодые носители зарубежной моды. Поколению фронтовиков было странно смотреть на вполне благополучных молодых людей, которые неистово бунтуют, отстаивая нестандартную ширину брюк и расцветку галстуков… С одной стороны — кто в молодости не резвился, не объяснялся на собственном поколенческом жаргоне, кого не привлекали призраки сексуальной свободы, как бы последняя не именовалась, дачным отдыхом или рок-н-роллом… В 1957 году, когда повесть была напечатана в журнале “Юность”, рок-н-ролл был для Советского Союза настоящей экзотикой!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34