В одну из наших поездок, когда Горлоедов чистил отхожие места по заявкам дачных хозяев, мы подкатили к участку заведующей заречинским универсамом толстомясой Хлопиной. Прежде чем заглушить мотор, Андрей дал ему рёвно потрубить, газуя на нейтрале. Он делал так и прежде, но смысла этого действа не объяснял. Потом он шагнул с подножки на утоптанную обочину и остановился в задумчивости у колеса.
Когда всплыла над забором украшенная пергидрольной копной голова хозяйки, он и глазом не повел в ее сторону.
- Дождались голубца! - сипло обрадовалась Хлопина.
Никогда раньше в лице Андрея я не видел такой беспредельной скуки.
- Труба дело, - сообщил он в пространство. - Баллон спускает.
- Ладно, милый, заезжай во двор.
Горлоедов утвердил на копне задумчивый взгляд. Синие его глаза подернулись мутной дымкой и мерцали, как перламутровые.
- Чего это, мать, я в твоем дворе не видал? У тебя там, поди, не Елисейские поля, а навозные грядки.
На тугом, как антоновка, лице хозяйки зарумянилась тревога.
- Шутки тебе, - просипела она с зыбкой строгостью в гортани, - а у меня из очка плещет!
- Беда. - Андрей безнадежно скучал. - Тебя начальство на ту неделю расписало.
Чтобы лучше слышать, я тоже вылез на дорогу - в сегодняшней ходке у Горлоедова была вписана Хлопина.
- Как так? Заявку давно давала, - пыталась наступать хозяйка.
- Э-э-а... - зевнул Горлоедов. - Быстро только колбаса в твоем универсаме кончается. - И не спеша добавил: - У меня теперь пионеры в очереди. Дети - святое.
Полминуты длилось молчание, потом из гортани Хлопиной потекло масло:
- Может, уважишь, раз тут случился...
- Показалось. - Андрей шлепнул ногой по скату. - Держит, собака! - По всему было видно, что память о Хлопиной стремительно в нем слабеет.
- Почистил бы, а? - напомнила о себе хозяйка.
Горлоедов удивился:
- Цистерна не резиновая. Твое возьмут - на пионерское места не хватит. Тебе - гигиена, а мне - от начальства по репе.
На яблочном лице Хлопиной, как пролежина, отдавилась мысль. Хозяйка поманила Горлоедова к забору и что-то шепнула ему в ухо. Андрей отступил на шаг и оглядел ее с укором.
- Ты так в бане не скажи - шайками закидают! - пообещал он. - Гальюн выгребать это тебе не коленки воробьям выкручивать!
- Так сколько же, саранча?!
- Мне дармовые авоськи таскать неоткуда. - Андрей потянулся к дверце кабины. - Мне - по труду.
И он, ни к кому словно бы и не обращаясь, поделился с пространством, что, мол, чувствует себя неважнецки и на той неделе, видать, забюллетенит, а это совсем не ко времени, потому что заявок скопилось - уйма, и работы ему: пахать - не перепахать.
Хлопина заспешила:
- Ладно, будет по труду! - и, семеня короткими ножками, напоминающими ножки рояля, кинулась отворять ворота.
Позже, когда мы с Андреем уже катили по проселку, я спросил:
- И что же, такой оброк с каждой ямы?
- Как случится, - весело откликнулся Горлоедов. - От каждого по доходам.
- А казенное?
- Казенное - за голую зарплату.
Так открылась мне природа гусиного паштета, который Андрей жирно мазал на бутерброд для Нади.
А недели через полторы все читали "брехунок" с фельетоном под названием "Робин Гуд из спецтранса". В фельетоне был выведен безымянный ассенизатор, борющийся с достатком зажиточных граждан при помощи изобретенной им строгой системы мздоимства. Там подробно излагалась шельмоватая схема, по которой Горлоедов выдавал обязанность за одолжение, и то, как благодарные заказчики ценят сговорчивость выгребного санитара. Мало того, затоваренная по персональной расценке цистерна часто не доезжала до слива, а, пробитая рублем, протекала на грядки соседних огородников - таким образом, одно и то же дерьмо проплачивали дважды. Там говорилось еще, что есть деревни, где всем миром собирают ему складчину-братчину. Но это был явный перебор. Заканчивалась писанина безответным вопросом: "Кто же он, наш герой? Ловкий рвач или Робин Гуд, еще не облагороженный легендой?"
Автором сочинения был Вовка Медунов, год назад окончивший ЛГУ и вернувшийся в Мельну с дипломом журналиста и гонором столичного ерша. Лично я, прочитав фельетон, Медунова пожалел - Андрей никому бы такого не спустил, хоть в разговорах под "баклановку" всегда ратовал за гласность. Скандала ждали многие, но только ничего такого не случилось, а случилось вот что.
Однажды мы сидели с Горлоедовым под кустом на берегу Ивницы и пили на его щедроты приобретенный винтовой кубинский ром. Было жарко, мы сняли рубашки и загодя остудили бутылку в речной воде. Андрей достал из сумки газетный сверток, выудил оттуда нарезанный хлеб и четыре крепеньких соленых огурца, потом расправил газету, и я увидел, что это тот самый "брехунок" с "Робин Гудом из спецтранса". Ну, я и говорю, что, мол, иной бы такую памятку под стеклом держал, чтоб не пылилась, - не всякого, поди, прославят печатным словом, пусть и безымянно. И так ведь всем понятно, о ком речь.
- Да, - говорю, - одну памятку под стекло, а другую - пасквилянту под глаз, чтоб за правило держал: себя блюди - на ближнего не дуди.
Горлоедов ухмыльнулся, но ответил не сразу, вначале отхлебнул рому из жестяного стаканчика и смачно закусил пупырчатым огурцом.
- По справедливости не Медунова вздрючить следует, - наконец сказал он, встряхивая пачку "Беломора". - Как думаешь, от кого он наколку получил? Не сам же он в цистерне сидел. - Андрей и мне протянул полный стаканчик. Я как до складчины-братчины дошел, сразу понял, откуда сифонит. Складчину я только одному человеку для красного словца сочинил.
И тут я догадался.
Потом мы выпили вдогонку и занюхали горбушкой. Речка подернулась чешуйчатой рябью, над ней замирали стрекозы и макали хвосты в воду. Мы сидели в тени посреди лета и очень друг друга понимали - даже молчать было не скучно. А может, Горлоедов что-то еще про себя берег, но по нему было не понять.
- И в какую сторону ты теперь думаешь? - спросил я.
- А в такую, что если я Надьке это с рук спущу, то и Медунова не трону.
- Справедливо.
- Труб-ба дело! - Андрей снова налил. - Да по мне, что в шапку плевать, что "брехунок" полистывать - печали мало. Фельетон - не факт, а пустая фантазия, за нее меня ногтем не прищемишь. Пусть только премией обнесут - год будут искать на дерьмовоз охотника!
- Да, - согласился я. - Ты санитар скворечников, тебя нельзя лишать премии.
И мы опять выпили. Потом он говорил, что, мол, за карман свой не дрожит, у той же Хлопиной он ни в жизнь без подмазки пальцем не пошевелит, так что не опустеет рука берущего, и нет у него на этот предмет никакой головной боли. Слушать Горлоедова было приятно, и, чтобы дать ход его вдохновению, я спросил:
- Что же ты печальный, раз тебе по барабану?
- Я не печальный, я злой.
- На Надьку?
И тут Андрей заговорил о другом.
1 2 3 4 5 6 7 8
Когда всплыла над забором украшенная пергидрольной копной голова хозяйки, он и глазом не повел в ее сторону.
- Дождались голубца! - сипло обрадовалась Хлопина.
Никогда раньше в лице Андрея я не видел такой беспредельной скуки.
- Труба дело, - сообщил он в пространство. - Баллон спускает.
- Ладно, милый, заезжай во двор.
Горлоедов утвердил на копне задумчивый взгляд. Синие его глаза подернулись мутной дымкой и мерцали, как перламутровые.
- Чего это, мать, я в твоем дворе не видал? У тебя там, поди, не Елисейские поля, а навозные грядки.
На тугом, как антоновка, лице хозяйки зарумянилась тревога.
- Шутки тебе, - просипела она с зыбкой строгостью в гортани, - а у меня из очка плещет!
- Беда. - Андрей безнадежно скучал. - Тебя начальство на ту неделю расписало.
Чтобы лучше слышать, я тоже вылез на дорогу - в сегодняшней ходке у Горлоедова была вписана Хлопина.
- Как так? Заявку давно давала, - пыталась наступать хозяйка.
- Э-э-а... - зевнул Горлоедов. - Быстро только колбаса в твоем универсаме кончается. - И не спеша добавил: - У меня теперь пионеры в очереди. Дети - святое.
Полминуты длилось молчание, потом из гортани Хлопиной потекло масло:
- Может, уважишь, раз тут случился...
- Показалось. - Андрей шлепнул ногой по скату. - Держит, собака! - По всему было видно, что память о Хлопиной стремительно в нем слабеет.
- Почистил бы, а? - напомнила о себе хозяйка.
Горлоедов удивился:
- Цистерна не резиновая. Твое возьмут - на пионерское места не хватит. Тебе - гигиена, а мне - от начальства по репе.
На яблочном лице Хлопиной, как пролежина, отдавилась мысль. Хозяйка поманила Горлоедова к забору и что-то шепнула ему в ухо. Андрей отступил на шаг и оглядел ее с укором.
- Ты так в бане не скажи - шайками закидают! - пообещал он. - Гальюн выгребать это тебе не коленки воробьям выкручивать!
- Так сколько же, саранча?!
- Мне дармовые авоськи таскать неоткуда. - Андрей потянулся к дверце кабины. - Мне - по труду.
И он, ни к кому словно бы и не обращаясь, поделился с пространством, что, мол, чувствует себя неважнецки и на той неделе, видать, забюллетенит, а это совсем не ко времени, потому что заявок скопилось - уйма, и работы ему: пахать - не перепахать.
Хлопина заспешила:
- Ладно, будет по труду! - и, семеня короткими ножками, напоминающими ножки рояля, кинулась отворять ворота.
Позже, когда мы с Андреем уже катили по проселку, я спросил:
- И что же, такой оброк с каждой ямы?
- Как случится, - весело откликнулся Горлоедов. - От каждого по доходам.
- А казенное?
- Казенное - за голую зарплату.
Так открылась мне природа гусиного паштета, который Андрей жирно мазал на бутерброд для Нади.
А недели через полторы все читали "брехунок" с фельетоном под названием "Робин Гуд из спецтранса". В фельетоне был выведен безымянный ассенизатор, борющийся с достатком зажиточных граждан при помощи изобретенной им строгой системы мздоимства. Там подробно излагалась шельмоватая схема, по которой Горлоедов выдавал обязанность за одолжение, и то, как благодарные заказчики ценят сговорчивость выгребного санитара. Мало того, затоваренная по персональной расценке цистерна часто не доезжала до слива, а, пробитая рублем, протекала на грядки соседних огородников - таким образом, одно и то же дерьмо проплачивали дважды. Там говорилось еще, что есть деревни, где всем миром собирают ему складчину-братчину. Но это был явный перебор. Заканчивалась писанина безответным вопросом: "Кто же он, наш герой? Ловкий рвач или Робин Гуд, еще не облагороженный легендой?"
Автором сочинения был Вовка Медунов, год назад окончивший ЛГУ и вернувшийся в Мельну с дипломом журналиста и гонором столичного ерша. Лично я, прочитав фельетон, Медунова пожалел - Андрей никому бы такого не спустил, хоть в разговорах под "баклановку" всегда ратовал за гласность. Скандала ждали многие, но только ничего такого не случилось, а случилось вот что.
Однажды мы сидели с Горлоедовым под кустом на берегу Ивницы и пили на его щедроты приобретенный винтовой кубинский ром. Было жарко, мы сняли рубашки и загодя остудили бутылку в речной воде. Андрей достал из сумки газетный сверток, выудил оттуда нарезанный хлеб и четыре крепеньких соленых огурца, потом расправил газету, и я увидел, что это тот самый "брехунок" с "Робин Гудом из спецтранса". Ну, я и говорю, что, мол, иной бы такую памятку под стеклом держал, чтоб не пылилась, - не всякого, поди, прославят печатным словом, пусть и безымянно. И так ведь всем понятно, о ком речь.
- Да, - говорю, - одну памятку под стекло, а другую - пасквилянту под глаз, чтоб за правило держал: себя блюди - на ближнего не дуди.
Горлоедов ухмыльнулся, но ответил не сразу, вначале отхлебнул рому из жестяного стаканчика и смачно закусил пупырчатым огурцом.
- По справедливости не Медунова вздрючить следует, - наконец сказал он, встряхивая пачку "Беломора". - Как думаешь, от кого он наколку получил? Не сам же он в цистерне сидел. - Андрей и мне протянул полный стаканчик. Я как до складчины-братчины дошел, сразу понял, откуда сифонит. Складчину я только одному человеку для красного словца сочинил.
И тут я догадался.
Потом мы выпили вдогонку и занюхали горбушкой. Речка подернулась чешуйчатой рябью, над ней замирали стрекозы и макали хвосты в воду. Мы сидели в тени посреди лета и очень друг друга понимали - даже молчать было не скучно. А может, Горлоедов что-то еще про себя берег, но по нему было не понять.
- И в какую сторону ты теперь думаешь? - спросил я.
- А в такую, что если я Надьке это с рук спущу, то и Медунова не трону.
- Справедливо.
- Труб-ба дело! - Андрей снова налил. - Да по мне, что в шапку плевать, что "брехунок" полистывать - печали мало. Фельетон - не факт, а пустая фантазия, за нее меня ногтем не прищемишь. Пусть только премией обнесут - год будут искать на дерьмовоз охотника!
- Да, - согласился я. - Ты санитар скворечников, тебя нельзя лишать премии.
И мы опять выпили. Потом он говорил, что, мол, за карман свой не дрожит, у той же Хлопиной он ни в жизнь без подмазки пальцем не пошевелит, так что не опустеет рука берущего, и нет у него на этот предмет никакой головной боли. Слушать Горлоедова было приятно, и, чтобы дать ход его вдохновению, я спросил:
- Что же ты печальный, раз тебе по барабану?
- Я не печальный, я злой.
- На Надьку?
И тут Андрей заговорил о другом.
1 2 3 4 5 6 7 8