Перед собой она толкала решетчатую бакалейную тележку со всеми пожитками, одетая во столько одежек, что, казалось, весь свой гардероб она носит на себе. С тележки она сняла мешок с сухой кошачьей едой и стала кормить кошек, собравшихся под военным памятником на ее призывное «кис-кис» и запах еды.
Скоро прибыли и остальные: Педро, испанец-рассказчик, всегда приходивший рано, чтобы занять лучшее место у фонтана, откуда он декламировал свои истории прогуливавшимся посетителям; пара музыкантов – скрипач и цимбалистка, которая, как давно уже знала Эш, дольше настраиваилась, чем играла; велосипедист, чей трехколесный агрегат был увешан всевозможными украшениями – лампочками, зеркалами, флажками и радиоприемником, – а сзади было прилажено детское сиденье, в котором сидел его пес Серфер, тощая нечесаная собака неясного происхождения с игрушечными черными очками на носу. Были там и нищие, алкаши после бесплатного завтрака у миссионеров, другие школьники-прогульщики, которые, как только кошачья дама ушла, принялись кататься на досках вокруг памятника, наркоманы с пустыми глазами в поисках утренней дозы, женщины из баррио неподалеку, с детьми в колясках и на руках, вышедшие поболтать в компании товарок, бегуны трусцой, команда ребят студенческого возраста, перекидывавшихся мячом, разнообразные бродячие торговцы бутербродами и всякой всячиной со своими тележками, и многие, многие другие.
Эш сидела, постукивая друг об друга каблуками черных ботинок, и смотрела, как все они занимаются своими делами. Она пристально высматривала того парня, который вчера обращал на нее такое нежелательное внимание, но он, похоже, не появлялся. Солнце встало повыше, и у Эш начало подниматься настроение.
Цимбалистка наконец-то настроила свой инструмент и они вместе со скрипачом заиграли старинный шлягер «Пэйсмэйкерз» «Паром через Мерси», звучавший диковато, но не так уж невыносимо, несмотря на несколько странный подбор инструментов.
Мама любила эту песенку, подумала Эш. У нее была звуковая дорожка от фильма, который был сделан по ней, и она проигрывала ее раз за разом, пока Эш не начинало казаться, что еще раз – и она свихнется.
Эш все на свете отдала бы, чтобы оказаться снова дома, с мамой, и снова слушать ее.
У Эш задрожал подбородок, и она почувствовала, как слезы наполняют глаза.
Оставь, сказала она себе. Брось, и хватит.
Но не так-то это было легко. Три года – как вечность, но Эш казалось, что только вчера соседка миссис Кристофер легонько растолкала ее:
– Бедная девочка! Какое горе!
Эш потерла глаза кулаком.
Она не собирается сидеть тут и реветь, как маленькая, на потеху всем.
Но внутри зияла пустота, пропасть, которую мама оставила, когда умерла, пропасть, которую никак было не заполнить. Эш уже очень хорошо научилась скрывать ее, притворяться, что ее нет – по крайней мере, когда она была не одна. Но эта музыка, эти воспоминания…
Пропасть эта разверзлась, словно широкая пасть какого-нибудь древнего чудовища каменного века, и грозила поглотить Эш целиком.
– Ну-ка, девочка, поцелуй меня!
Некоторое время Эш понимала только слова, не узнавая ни голоса, ни его шутливого тона. Эш обернулась, пылая ненавистью, и тут же отпрянула назад.
– Ой, Кэсси! – воскликнула она и обняла женщину, которая тихо подкралась сзади к скамейке.
Из всех людей лишь Кассандру Вашингтон Эш могла назвать своей ближайшей подругой. Ей было под тридцать, и судьбу бездомной бродяжки она выбрала скорее по собственной воле, чем по необходимости. У нее была кофейного цвета кожа, волосы, заплетенные в сотню маленьких косичек, и она была самой красивой женщиной из всех, которых Эш знала. Одевалась она броско.
Сегодня на ней были красные джинсы в обтяжку, заправленные в оранжевые сапожки, желтая блузка и черная матадорская куртка, в ушах покачивались большие пластмассовые клипсы, а на руках – такие же браслеты, фосфоресцировавшие всеми цветами радуги. У ног ее стояла большая красная холщовая сумка, в которой хранились орудия ее труда: головоломка из материи и деревяшек, которая становилась в ее руках маленьким шатким столиком и стульчиком, скатерть, расшитая загадочными узорами, небольшая медная чашка и – в тиковом футляре, завернутая в шелк, – ее колода карт Таро.
Кэсси была гадалкой, и Эш не видела ее уже несколько месяцев.
– Я думала, ты уехала на Запад, – сказала Эш после того, как они поздоровались.
– Уезжала. А теперь вернулась.
– Здорово! Я так рада!
Кэсси оглядела Эш.
– Я вижу. Похоже, девочка, тебе сейчас очень нужен друг. Опять влипла в какие-нибудь неприятности?
– Так же, как всегда, – ответила Эш.
– Крутишь колесо и проигрываешь?
Эш кивнула.
– Ну, – сказала Кэсси, – тогда почему бы нам не отправиться к тележке Эрни и не взять себе чаю, а там поглядим, можно ли здесь найти тихое местечко, где мы могли бы обо всем поговорить?
Эш подпихнула сумку Кэсси носком ботинка.
– А как же твоя работа?
– А, деньги мне не нужны, – заверила ее Кэсси. – Я живу в расселенке в Верхнем Фоксвилле, и один крутой колдун по имени Боунз живет со мной и дает мне все, что нужно, так что обо мне не беспокойся.
Кэсси поднялась и надела на плечо сумку, затем взяла Эш за руку:
– Вперед! У нас будет серьезный тет-а-тет.
***
У тележки Эрни они взяли чаю – Кэсси кинула в свою чашку пять ложек сахара. Эш просто остолбенела – она и забыла, как Кэсси любит сладкое. Но Эрни не забыл.
Маленький смуглый кубинец вытащил со дна своей тележки медовый пирог, с которого капал мед, и протянул Кэсси.
– У нас есть бисквиты, – сказала Кэсси, похлопав по толстой сумке.
– Это тебе, – ответил Эрни, – домой. В честь возвращения.
Кэсси рассмеялась.
– Ну, если так…
Эрни улыбнулся им ослепительной белозубой улыбкой, и они пошли.
В глубине парка возвышался небольшой холмик, окруженный цветущими вишнями. На вершине стояли статуи сатира, играющего на свирели, и трех танцующих дриад. Это место называлось Сады Силена, и соорудил его богатый покровитель искусств из Кроуси в честь поэта Джошуа Стэнхолда. Скамейки здесь были из мрамора, такого же, как и тот, из которого изваяли статуи, а в воздухе, кружа голову, плыл густой аромат цветов.
– Люблю это место, – сказала Кэсси, присев на одну из скамеек. – Когда я здесь, мне кажется, будто я спряталась от всего мира – не отрезана, не оторвана, а как будто весь мир тут, и я владею им. – Кэсси улыбнулась Эш. – Здесь хорошо поговорить.
Эш кивнула.
– Я тоже его люблю. Прихожу по вечерам иногда и сажусь, просто так, чтобы… ну, подумать, наверно.
– А знаешь, что в этой части Фитцгенри никогда не было ни драк, ни ограблений?
– сказала Кэсси. – В мире есть такие волшебные места, такие места, про которые самый главный – Бог, Аллах, серый конторщик в сером пиджачке, ведьминская мать-земля, ну, подставь, кого хочешь – решил, что тут будет только хорошее;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
Скоро прибыли и остальные: Педро, испанец-рассказчик, всегда приходивший рано, чтобы занять лучшее место у фонтана, откуда он декламировал свои истории прогуливавшимся посетителям; пара музыкантов – скрипач и цимбалистка, которая, как давно уже знала Эш, дольше настраиваилась, чем играла; велосипедист, чей трехколесный агрегат был увешан всевозможными украшениями – лампочками, зеркалами, флажками и радиоприемником, – а сзади было прилажено детское сиденье, в котором сидел его пес Серфер, тощая нечесаная собака неясного происхождения с игрушечными черными очками на носу. Были там и нищие, алкаши после бесплатного завтрака у миссионеров, другие школьники-прогульщики, которые, как только кошачья дама ушла, принялись кататься на досках вокруг памятника, наркоманы с пустыми глазами в поисках утренней дозы, женщины из баррио неподалеку, с детьми в колясках и на руках, вышедшие поболтать в компании товарок, бегуны трусцой, команда ребят студенческого возраста, перекидывавшихся мячом, разнообразные бродячие торговцы бутербродами и всякой всячиной со своими тележками, и многие, многие другие.
Эш сидела, постукивая друг об друга каблуками черных ботинок, и смотрела, как все они занимаются своими делами. Она пристально высматривала того парня, который вчера обращал на нее такое нежелательное внимание, но он, похоже, не появлялся. Солнце встало повыше, и у Эш начало подниматься настроение.
Цимбалистка наконец-то настроила свой инструмент и они вместе со скрипачом заиграли старинный шлягер «Пэйсмэйкерз» «Паром через Мерси», звучавший диковато, но не так уж невыносимо, несмотря на несколько странный подбор инструментов.
Мама любила эту песенку, подумала Эш. У нее была звуковая дорожка от фильма, который был сделан по ней, и она проигрывала ее раз за разом, пока Эш не начинало казаться, что еще раз – и она свихнется.
Эш все на свете отдала бы, чтобы оказаться снова дома, с мамой, и снова слушать ее.
У Эш задрожал подбородок, и она почувствовала, как слезы наполняют глаза.
Оставь, сказала она себе. Брось, и хватит.
Но не так-то это было легко. Три года – как вечность, но Эш казалось, что только вчера соседка миссис Кристофер легонько растолкала ее:
– Бедная девочка! Какое горе!
Эш потерла глаза кулаком.
Она не собирается сидеть тут и реветь, как маленькая, на потеху всем.
Но внутри зияла пустота, пропасть, которую мама оставила, когда умерла, пропасть, которую никак было не заполнить. Эш уже очень хорошо научилась скрывать ее, притворяться, что ее нет – по крайней мере, когда она была не одна. Но эта музыка, эти воспоминания…
Пропасть эта разверзлась, словно широкая пасть какого-нибудь древнего чудовища каменного века, и грозила поглотить Эш целиком.
– Ну-ка, девочка, поцелуй меня!
Некоторое время Эш понимала только слова, не узнавая ни голоса, ни его шутливого тона. Эш обернулась, пылая ненавистью, и тут же отпрянула назад.
– Ой, Кэсси! – воскликнула она и обняла женщину, которая тихо подкралась сзади к скамейке.
Из всех людей лишь Кассандру Вашингтон Эш могла назвать своей ближайшей подругой. Ей было под тридцать, и судьбу бездомной бродяжки она выбрала скорее по собственной воле, чем по необходимости. У нее была кофейного цвета кожа, волосы, заплетенные в сотню маленьких косичек, и она была самой красивой женщиной из всех, которых Эш знала. Одевалась она броско.
Сегодня на ней были красные джинсы в обтяжку, заправленные в оранжевые сапожки, желтая блузка и черная матадорская куртка, в ушах покачивались большие пластмассовые клипсы, а на руках – такие же браслеты, фосфоресцировавшие всеми цветами радуги. У ног ее стояла большая красная холщовая сумка, в которой хранились орудия ее труда: головоломка из материи и деревяшек, которая становилась в ее руках маленьким шатким столиком и стульчиком, скатерть, расшитая загадочными узорами, небольшая медная чашка и – в тиковом футляре, завернутая в шелк, – ее колода карт Таро.
Кэсси была гадалкой, и Эш не видела ее уже несколько месяцев.
– Я думала, ты уехала на Запад, – сказала Эш после того, как они поздоровались.
– Уезжала. А теперь вернулась.
– Здорово! Я так рада!
Кэсси оглядела Эш.
– Я вижу. Похоже, девочка, тебе сейчас очень нужен друг. Опять влипла в какие-нибудь неприятности?
– Так же, как всегда, – ответила Эш.
– Крутишь колесо и проигрываешь?
Эш кивнула.
– Ну, – сказала Кэсси, – тогда почему бы нам не отправиться к тележке Эрни и не взять себе чаю, а там поглядим, можно ли здесь найти тихое местечко, где мы могли бы обо всем поговорить?
Эш подпихнула сумку Кэсси носком ботинка.
– А как же твоя работа?
– А, деньги мне не нужны, – заверила ее Кэсси. – Я живу в расселенке в Верхнем Фоксвилле, и один крутой колдун по имени Боунз живет со мной и дает мне все, что нужно, так что обо мне не беспокойся.
Кэсси поднялась и надела на плечо сумку, затем взяла Эш за руку:
– Вперед! У нас будет серьезный тет-а-тет.
***
У тележки Эрни они взяли чаю – Кэсси кинула в свою чашку пять ложек сахара. Эш просто остолбенела – она и забыла, как Кэсси любит сладкое. Но Эрни не забыл.
Маленький смуглый кубинец вытащил со дна своей тележки медовый пирог, с которого капал мед, и протянул Кэсси.
– У нас есть бисквиты, – сказала Кэсси, похлопав по толстой сумке.
– Это тебе, – ответил Эрни, – домой. В честь возвращения.
Кэсси рассмеялась.
– Ну, если так…
Эрни улыбнулся им ослепительной белозубой улыбкой, и они пошли.
В глубине парка возвышался небольшой холмик, окруженный цветущими вишнями. На вершине стояли статуи сатира, играющего на свирели, и трех танцующих дриад. Это место называлось Сады Силена, и соорудил его богатый покровитель искусств из Кроуси в честь поэта Джошуа Стэнхолда. Скамейки здесь были из мрамора, такого же, как и тот, из которого изваяли статуи, а в воздухе, кружа голову, плыл густой аромат цветов.
– Люблю это место, – сказала Кэсси, присев на одну из скамеек. – Когда я здесь, мне кажется, будто я спряталась от всего мира – не отрезана, не оторвана, а как будто весь мир тут, и я владею им. – Кэсси улыбнулась Эш. – Здесь хорошо поговорить.
Эш кивнула.
– Я тоже его люблю. Прихожу по вечерам иногда и сажусь, просто так, чтобы… ну, подумать, наверно.
– А знаешь, что в этой части Фитцгенри никогда не было ни драк, ни ограблений?
– сказала Кэсси. – В мире есть такие волшебные места, такие места, про которые самый главный – Бог, Аллах, серый конторщик в сером пиджачке, ведьминская мать-земля, ну, подставь, кого хочешь – решил, что тут будет только хорошее;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34