Мне до сих пор было как-то странно, и мучило неприятное ощущение гложущей пустоты внутри – точно в дурном сне.
– Он что, с ума сошел! – заорал мой сосед. – Куда он едет? Это ведь уже другой округ!
Еще кто-то замолотил кулаками по стеклу кабины:
– Остановись, сука!
Но шофер точно рехнулся, и грузовик несся дальше, подбрасывая нас на разбитой дороге, охая и вздыхая, точно обезумевшее животное, и мотор надсадно гудел так, что крики сидевших в кузове сливались в один монотонный гул.
Туман начал постепенно подниматься, и я увидела, что дорога уходит в холмы, и над грузовиком, над холмами и дальней грядой гор раскинулось мягко светящееся синее небо, обещающее замечательный теплый день. Наконец, покрытие стало ровнее, глаже, обочина заросла кустарником, и вдоль дороги потянулись редкие узловатые деревья, и все вокруг было пусто – ни человека больше, ни единого живого существа.
До какого-то момента.
* * *
Они ударили автоматной очередью по колесам и в кабину грузовика. Что там произошло, я не успела заметить, но ответных выстрелов не последовало, а грузовичок наш въехал в дерево и остановился. А больше я почти ничего не видела, потому что кто-то, кажется Томас, ткнул меня мордой в тюки. Потом, когда выстрелы стихли, я осторожно подняла голову, и на этот раз увидела того, кто нас обстреливал.
Он стоял на прогретом бетоне, широко расставив ноги, в той уверенной позе, которая теперь часто бывает у людей, владеющих оружием или просто таскающих его с собой, и орал:
– Выходите все отсюда!
За таким криком могло последовать все, что угодно, тем более что он и вправду был вооружен. Так что мы полезли из грузовика под пустое синее небо. Тихо, молча, словно надеялись, что если мы не будем шуметь, они нас не заметят. В придорожных зарослях пела какая-то птица.
Он был тут не один – понятное дело, а то бы он все же не вел себя так уверенно, – дорогу перегородил автобус, самый обычный, красный такой автобус, который когда-то был рейсовым, и около него стояли еще несколько ребят в пятнистых комбинезонах и крепких военных ботинках. Это совершенно явно была боевая группа – очень боевая группа, потому что одежда у них была добротной, и выглядели они сытыми. Непонятно только, что им было нужно. Или мы и вправду заехали в какой-то другой военный округ и уже находимся с кем-то в состоянии войны?
От черной автобусной тени отделился еще один боевик, тоже с автоматом наперевес, и тот, первый, поводя стволом, сказал:
– Пересаживайтесь в автобус. Тут только у людей началась реакция – женщина позади меня заплакала, кто-то длинно и виртуозно выругался. Я оглянулась на своих – они молчали. В принципе, подсознательно, всегда ожидаешь от окружающих каких-то решительных действий, направленных на всеобщее спасение, – притом, что заведомо именно от окружающих, а не от себя лично. Наверное, все так думают.
Так что мы неохотно двинулись к автобусу, а эти двое расступились, оказавшись от нас слева и справа. Томас держался за плечо.
– Тебя сильно ранило? – говорю.
– Нет, – ответил он, – ерунда. Просто, мне все это не нравится.
– А что можно сделать? – пробормотал Игорь, который шел за нами. Видимо, в голове у него крутились те же мысли.
Словом, нас загнали в этот автобус – внутри он выглядел точно таким же, как и снаружи – ободранным, но знавшим лучшие времена, – и велели разместиться на сиденьях.
– Хочешь к окошку? – спросил Томас.
Я кивнула, подавив истерический смешок, и устроилась у окна.
Сами они заняли проход – я насчитала всего человек десять, потому что на задней площадке увидела еще нескольких, все вооружены, и автобус тронулся. Нас везли неизвестно куда, точно скот на бойню. Я глядела в окно – в другое время я сочла бы дорогу красивой, потому что автобус поднимался по серпантину в горы. В результате у меня начало закладывать уши – видимо, мы забрались довольно высоко.
Ехали мы долго – часа четыре, и под конец я уже думала единственно о том, что у меня вот-вот лопнет мочевой пузырь. Такие вот житейские вещи способны делать ситуацию особенно унизительной – никакой дух не может парить сам по себе в условиях физической нечистоты, и люди, воняющие немытым телом, завшивленные и голодные, гораздо легче пересекают ту границу, за которой человек перестает быть человеком и в каком-то ином, более абстрактном смысле. Физические лишения, которые почему-то принято называть испытаниями, на самом деле никогда никого не делают лучше. Они лишь мерзки и тягостны, и счастлив тот, кто, пройдя через все это, может возвратиться, когда судьба станет к людям более благосклонной, хотя бы к статусу-кво.
Наконец, автобус еще раз куда-то свернул, уже на меньшей скорости, прокатил еще немного, остановился, и я сквозь грязное оконное стекло увидела чугунную ограду, за которой возвышались стволы деревьев – парк? Ворота распахнулись, и мы въехали внутрь, миновав вооруженного часового, который, видимо, ворота эти и открыл.
Судя по тому, что я успела разглядеть из окна автобуса, это и вправду был парк, место здорово смахивало на санаторий или дом отдыха – теперь-то тут устроили какую-то базу. Старомодные здания с колоннами, террасами и стрельчатыми окнами покрыты облупившейся розовой и желтой краской, в пролетах между колоннами ветер намел прошлогоднюю листву. Около одного из корпусов был даже фонтан – не действующий, разумеется, с облезлой гипсовой женщиной на постаменте. Бассейн тоже завален листвой и сухими ветками. Все спокойное, мирное. Сквозь ветки пиний на землю падали косые солнечные лучи.
Нас выставили из автобуса и согнали в кучу около одного из корпусов. Он был низким, двухэтажным, первый этаж весь забран решетками – наверное, потому они его и выбрали. Когда нас, покрикивая, загнали внутрь – я уже полностью чувствовала себя обреченной скотинкой, и каково же им приходится, беднягам, – то поняла, что раньше это был спортзал – шведская стенка, какие-то снаряды, все такое... В углу грудой свалены маты. На полу тоже постелены маты, и на них сидят какие-то люди. Человек десять, наверное. Все, как и мы, – явно случайные пленные. Я каким-то шестым чувством, которое в определенные периоды обостряется феноменально, угадала дверь, ведущую в сортир, и двинулась туда. Один из сопровождающих ткнул в меня своей пушкой.
– Ты куда? – говорит.
– В сортир. Не здесь же мне делать.
Он что-то пробормотал, но пропустил. Сортиры при этих общественных залах все одинаковы – кафель, открытые сверху кабинки, под потолком маленькое окошко. Тут еще были два умывальника, и вода из крана тоже шла – тоненькой, правда, струйкой. Я сделала свои дела и даже умудрилась слепка вымыться – пока все остальные не сообразили, что хотят тога же самого.
Когда я вернулась в спортзал, все уже устроились вповалку на паркетном, когда-то натертом мастикой полу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
– Он что, с ума сошел! – заорал мой сосед. – Куда он едет? Это ведь уже другой округ!
Еще кто-то замолотил кулаками по стеклу кабины:
– Остановись, сука!
Но шофер точно рехнулся, и грузовик несся дальше, подбрасывая нас на разбитой дороге, охая и вздыхая, точно обезумевшее животное, и мотор надсадно гудел так, что крики сидевших в кузове сливались в один монотонный гул.
Туман начал постепенно подниматься, и я увидела, что дорога уходит в холмы, и над грузовиком, над холмами и дальней грядой гор раскинулось мягко светящееся синее небо, обещающее замечательный теплый день. Наконец, покрытие стало ровнее, глаже, обочина заросла кустарником, и вдоль дороги потянулись редкие узловатые деревья, и все вокруг было пусто – ни человека больше, ни единого живого существа.
До какого-то момента.
* * *
Они ударили автоматной очередью по колесам и в кабину грузовика. Что там произошло, я не успела заметить, но ответных выстрелов не последовало, а грузовичок наш въехал в дерево и остановился. А больше я почти ничего не видела, потому что кто-то, кажется Томас, ткнул меня мордой в тюки. Потом, когда выстрелы стихли, я осторожно подняла голову, и на этот раз увидела того, кто нас обстреливал.
Он стоял на прогретом бетоне, широко расставив ноги, в той уверенной позе, которая теперь часто бывает у людей, владеющих оружием или просто таскающих его с собой, и орал:
– Выходите все отсюда!
За таким криком могло последовать все, что угодно, тем более что он и вправду был вооружен. Так что мы полезли из грузовика под пустое синее небо. Тихо, молча, словно надеялись, что если мы не будем шуметь, они нас не заметят. В придорожных зарослях пела какая-то птица.
Он был тут не один – понятное дело, а то бы он все же не вел себя так уверенно, – дорогу перегородил автобус, самый обычный, красный такой автобус, который когда-то был рейсовым, и около него стояли еще несколько ребят в пятнистых комбинезонах и крепких военных ботинках. Это совершенно явно была боевая группа – очень боевая группа, потому что одежда у них была добротной, и выглядели они сытыми. Непонятно только, что им было нужно. Или мы и вправду заехали в какой-то другой военный округ и уже находимся с кем-то в состоянии войны?
От черной автобусной тени отделился еще один боевик, тоже с автоматом наперевес, и тот, первый, поводя стволом, сказал:
– Пересаживайтесь в автобус. Тут только у людей началась реакция – женщина позади меня заплакала, кто-то длинно и виртуозно выругался. Я оглянулась на своих – они молчали. В принципе, подсознательно, всегда ожидаешь от окружающих каких-то решительных действий, направленных на всеобщее спасение, – притом, что заведомо именно от окружающих, а не от себя лично. Наверное, все так думают.
Так что мы неохотно двинулись к автобусу, а эти двое расступились, оказавшись от нас слева и справа. Томас держался за плечо.
– Тебя сильно ранило? – говорю.
– Нет, – ответил он, – ерунда. Просто, мне все это не нравится.
– А что можно сделать? – пробормотал Игорь, который шел за нами. Видимо, в голове у него крутились те же мысли.
Словом, нас загнали в этот автобус – внутри он выглядел точно таким же, как и снаружи – ободранным, но знавшим лучшие времена, – и велели разместиться на сиденьях.
– Хочешь к окошку? – спросил Томас.
Я кивнула, подавив истерический смешок, и устроилась у окна.
Сами они заняли проход – я насчитала всего человек десять, потому что на задней площадке увидела еще нескольких, все вооружены, и автобус тронулся. Нас везли неизвестно куда, точно скот на бойню. Я глядела в окно – в другое время я сочла бы дорогу красивой, потому что автобус поднимался по серпантину в горы. В результате у меня начало закладывать уши – видимо, мы забрались довольно высоко.
Ехали мы долго – часа четыре, и под конец я уже думала единственно о том, что у меня вот-вот лопнет мочевой пузырь. Такие вот житейские вещи способны делать ситуацию особенно унизительной – никакой дух не может парить сам по себе в условиях физической нечистоты, и люди, воняющие немытым телом, завшивленные и голодные, гораздо легче пересекают ту границу, за которой человек перестает быть человеком и в каком-то ином, более абстрактном смысле. Физические лишения, которые почему-то принято называть испытаниями, на самом деле никогда никого не делают лучше. Они лишь мерзки и тягостны, и счастлив тот, кто, пройдя через все это, может возвратиться, когда судьба станет к людям более благосклонной, хотя бы к статусу-кво.
Наконец, автобус еще раз куда-то свернул, уже на меньшей скорости, прокатил еще немного, остановился, и я сквозь грязное оконное стекло увидела чугунную ограду, за которой возвышались стволы деревьев – парк? Ворота распахнулись, и мы въехали внутрь, миновав вооруженного часового, который, видимо, ворота эти и открыл.
Судя по тому, что я успела разглядеть из окна автобуса, это и вправду был парк, место здорово смахивало на санаторий или дом отдыха – теперь-то тут устроили какую-то базу. Старомодные здания с колоннами, террасами и стрельчатыми окнами покрыты облупившейся розовой и желтой краской, в пролетах между колоннами ветер намел прошлогоднюю листву. Около одного из корпусов был даже фонтан – не действующий, разумеется, с облезлой гипсовой женщиной на постаменте. Бассейн тоже завален листвой и сухими ветками. Все спокойное, мирное. Сквозь ветки пиний на землю падали косые солнечные лучи.
Нас выставили из автобуса и согнали в кучу около одного из корпусов. Он был низким, двухэтажным, первый этаж весь забран решетками – наверное, потому они его и выбрали. Когда нас, покрикивая, загнали внутрь – я уже полностью чувствовала себя обреченной скотинкой, и каково же им приходится, беднягам, – то поняла, что раньше это был спортзал – шведская стенка, какие-то снаряды, все такое... В углу грудой свалены маты. На полу тоже постелены маты, и на них сидят какие-то люди. Человек десять, наверное. Все, как и мы, – явно случайные пленные. Я каким-то шестым чувством, которое в определенные периоды обостряется феноменально, угадала дверь, ведущую в сортир, и двинулась туда. Один из сопровождающих ткнул в меня своей пушкой.
– Ты куда? – говорит.
– В сортир. Не здесь же мне делать.
Он что-то пробормотал, но пропустил. Сортиры при этих общественных залах все одинаковы – кафель, открытые сверху кабинки, под потолком маленькое окошко. Тут еще были два умывальника, и вода из крана тоже шла – тоненькой, правда, струйкой. Я сделала свои дела и даже умудрилась слепка вымыться – пока все остальные не сообразили, что хотят тога же самого.
Когда я вернулась в спортзал, все уже устроились вповалку на паркетном, когда-то натертом мастикой полу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32