Когда мы с Набэсимой, поклонившись, вошли в зал, маленький японец юркнул в дальнюю от центра зала колонну из пяти человек с белыми поясами, мне же жестами было показано, что надо занять место в одном ряду с обладателями коричневых поясов. Слева от меня располагался только один ряд – все с черными поясами. Позднее мне объяснили, что критерий для ранжирования один – курс, на котором учится студент, а не уровень мастерства. По моему возрасту меня должны были поставить в левый ряд – с черными поясами, но в апреле они заканчивали учебу в университете, а мне предстояло учиться почти год. Так я и попал в один ряд с третьекурсниками. Все молча и терпеливо ждали прихода Старшего ученика. Но он появился не один, а вместе с самим Сайто-Сэнсэем. Видимо, одолело его любопытство – как иностранец у них будет заниматься.
Первая тренировка оказалась тяжелой. Многократное повторение простых базовых движений под счет – например, сто прямых ударов руками (цуки) считалось легким разминочным упражнением – было непривычным и утомляющим. В «Сэнэ» удары в таких количествах никогда не практиковались, там упор больше делался на разнообразие технических приемов.
Построение в круг также не давало возможности хоть как-то перевести дух – постоянно на виду у всех, «черные пояса» внимательно смотрят за каждым движением и тут же делают замечания. Сэмпай и вовсе периодически выходит из круга и начинает править ошибки, не особенно церемонясь с первокурсниками – вплоть до грубого крика и подзатыльников.
Общий принцип тренировок был «делать через „не могу“ – считалось, что только так можно поставить правильную технику и закалить дух. Любое упражнение делалось максимально возможное количество раз, а потом еще десять-пятнадцать.
Поначалу все было непривычно. После выполнения, скажем, упражнения на отработку ударов ногами – по пятьдесят раз – следовало: «Все плохо! Медленно! Все сначала!» Вот тут-то и начинались непроизвольные крики «киай», без которых выполнить упражнение до конца было бы просто невозможно. Вообще, замечание «Медленно!» (по-японски «Осой!») было одним из самых ходовых во время тренировок и врезалось в память именно в таких резких, срывающихся на визг интонациях.
В конце первой тренировки Сэнсэй подошел ко мне, слегка хлопнул по плечу и сказал вполне серьезно: «Будешь терпеть и стараться – сможешь стать черным поясом!» За время тренировки Сэнсэй сделал всего лишь несколько движений – резких, концентрированных, взрывных. Но даже непосвященному становилось ясно, что этот человек с лицом добродушного любителя выпить гораздо опаснее тех крепких, коротко стриженных неулыбчивых ребят с набитыми кулачищами, которых мне доводилось видеть в Москве.
После тренировки я дотащился до общежития, залез в душ, потом погрузился в ванну – фуро. И о чудо! – через пять минут я чувствовал себя бодрым и свежим! Оставалось только соорудить себе ужин и сесть за уроки…
Я стал ходить на тренировки каждый день. По воскресеньям я отсыпался, делал уроки на понедельник, играл с однокурсниками в футбол. Будний день я начинал с утренней пробежки – около трех километров по тенистым аллеям университета. После этого следовало отбывание всеобщей повинности для советских студентов – просмотр новостей в 8:30 утра и политинформация, когда каждый по очереди должен был делать обзор японских газет. Приехавший с запозданием в месяц руководитель группы строго следил за тем, чтобы все собирались вовремя, иногда ему приходилось звонить по интерфону прямо в комнату кому-нибудь из заспавшихся студентов, и тот появлялся через минуту в конференц-зале, с мятым лицом, всклокоченный и зевающий.
В 9:30 начинались занятия, с часа до двух – перерыв на обед. Мы часто с Сергеем Ч. ходили в студенческую столовую, расположенную в том же здании, где и магазин, в котором работал Сэнсэй. Как-то раз мы шли к этой столовой, оживленно что-то обсуждая. Вдруг, как черт из коробочки, откуда-то выскочил Набэсима, замер передо мной, отвесил поклон, громко прокричал приветствие и снова исчез куда-то. Сергей корчился от смеха, и чем больше я пытался ему объяснить установки и предписания для первокурсников, обязывающие их приветствовать старших по клубу каратэ даже на улице, тем веселее ему становилось. К концу обеденного перерыва вся наша группа только и говорила о том, что Натарову японцы уже начали бить поклоны прямо на улице.
Пример Набэсимы, которого постоянно донимали замечаниями, подзатыльниками, вечно отстающего во время кроссов, но упорно не бросающего каратэ, был для меня веским аргументом: как бы тяжко ни было мне на тренировках, есть люди, кому еще труднее. Сама фамилия этого маленького японца вызывала у меня смешанные чувства: с одной стороны, это громкая самурайская фамилия, окутанная множеством легенд, что-то вроде нашего Добрыни Никитича, а с другой – «набэ» по-японски означает «кастрюля». И когда со всех сторон раздавалось: «Эй, Набэ, протри-ка пол! Эй, Набэ, надо стараться!» – я мысленно переводил его имя на русский, получалось очень забавно.
За редким исключением тренировки начинались с пробежек по территории университета. Мы переодевались в доги, строились в колонну по двое у входа в будокан и босиком, средним темпом бежали, издавая при этом разнообразные крики, смысл которых мне так и не удалось постичь. Бегущий впереди, как правило сэмпай, первым громко выкрикивал что-то вроде: «Сёсёррраа!», и все вместе в ответ: «Гёкудзоо!» – или просто: «Ээй!». По всей территории университета после занятий передвигались такие же группки бегущих дзюдоистов, футболистов, кэндоистов, легкоатлетов. Около получаса над кампусом висел непрерывный гул. Пробежки бывали укороченными и более длинными – с многочисленными ускорениями в горку и подъемом на девятый этаж одного из учебных корпусов университета, у которого вместо обычной лестницы вверх шел спиралевидный пандус. С площадки на крыше этого корпуса в ясную погоду открывался прекрасный вид на гору Фудзи, но подъем на нее сопровождался разнообразными упражнениями – прыжками на одной ноге, на двух, гусиным шагом, ускорениями – наверху было уже не до красот. Мысли были заняты только тем, как бы до конца отстоять последующую тренировку в зале.
Примерно раз в три месяца в спортзале появлялся седовласый японец лет пятидесяти, довольно крепкого телосложения, с живыми карими глазами. Его встречали с невероятной помпой: построение происходило не в зале, а у входа в будокан, сэмпай буквально на полусогнутых ногах бежал навстречу, почтительно брал из его рук сумку, провожал в раздевалку. Это был Оцука, сын основателя стиля «Вадо-рю». Позднее, после смерти отца, он стал во главе этого стиля каратэ, и его стали называть Оцука Второй.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10