И сваливается вниз.
Объятый пламенем вертолет врезается в реку, и водяные струи утаскивают его на дно.
Муравей не шевелится. Муравей выпускает еще один магазин одной длинной очередью. Муравей палит в небо.
Двум оставшимся вертолетам надоело палить по плавающим в реке трупам, они переходят в атаку на муравья.
Муравей не торопясь покидает берег.
Канонерки бьют по берегу и песчаным дюнам изо всего оружия, что у них на борту. Они кружат, кружат и кружат, как хищные птицы. А потом, израсходовав боеприпасы и горючее, с жужжанием уносятся прямиком к линии горизонта и пропадают из вида.
Рота «Дельта» аплодирует, свистит, издает восхищенные вопли.
– На тебе! Намба ван! Охер-образ-цово! Откат – п...ц всему!
Алиса говорит: «Этот мужик – реальный хряк».
В ожидании вертолетов, которые должны прибыть и перевезти нас обратно через реку Благовонную, мы рассуждаем о том, что этот северовьетнамский хряк – охеренно крутой тип, о том, как было бы здорово, если б он приехал в Америку и женился на всех наших сестренках, и о том, как все мы надеемся, что он будет жить до ста лет, потому что с его уходом этот мир помельчает.
На следующее утро мы со Стропилой получаем от зеленых упырей координаты массового захоронения и топаем туда, чтобы привезти капитану Джэнюери его фотографии с жестокостями.
У массового захоронения реально жуткий запах – запах крови, вонь червей, разложившихся людских тел. Арвинские собаки, которые раскапывают ее на школьном дворе, пообвязывали лица нижними рубашками защитного цвета, но все равно несут тяжелые потери вследствие неконтролируемого блевания.
Мы видим трупы вьетнамских мирных жителей, которые были похоронены заживо, их лица застыли в оборванном вопле, руки как клешни, ногти окровавлены, на них заговнась влажная земля. Все мертвецы улыбаются жуткой безрадостной улыбкой людей, до которых дошел смысл великой шутки, которые узрели ужасные секреты земли. Вместе с ними валяется даже труп собаки, которую Виктор-Чарли не смогли оторвать от хозяина.
Трупов с руками, завязанными за спиной, нет. Однако зеленые упыри уверяют нас, что в другом месте такие трупы видели. Поэтому я одалживаю немного саперного провода у арвинских собак и, нажимая коленом на застывшие тела, пока не трескаются кости, связываю накрепко семью, которую подбираю наугад из множества людей мужчина, его жена, маленький мальчик, маленькая девочка и, само собой, их собачка. Наношу на картину последний штрих, связывая ноги собаке.
Полуденное время на пункте MAC-V. Мы прощаемся с Ковбоем и отделением «Кабаны».
Ковбой нашел бродячего щенка и таскает костлявое маленькое животное под рубашкой. Ковбой говорит мне: «Задницу свою не высовывай, братан. Ходят слухи, кабанье отделение отправляют в Ке-Сань, а место там очень опасное. Но не бзди, мы прорвемся. А может, у них там и лошади есть. Короче, если почувствуешь, что стал достаточно крут, чтобы быть настоящим морпехом, хряком, шлепай к нам».
Я глажу ковбойского песика. «Хрен когда. Но ты-то будь осторожен, засранец. У меня свидание с твоей сестренкой намечено, и упускать его я не хочу».
Стропила прощается с Алисой и другими ребятами в отделении Ковбоя. Он жмет руку Ковбою и гладит его щенка. Своим лучшим фирменным голосом Джона Уэйна я говорю: «До встречи, Звер».
Зверодер отвечает: «Увижу тебя первым – тебе не до встречи будет».
Мы со Стропилой шлепаем по 1-му шоссе на юг, к Фу-Бай. Мы топаем по убийственной жаре часами, ожидаем попутки. Но солнце по-прежнему неумолимо, и колонн не видать.
Усаживаемся в тени на обочине. «Жарко. – говорю я. – Очень жарко. Вот бы ту старую мамасану сюда. Я бы ей за одну Коку боку денег засувенирил...».
Стропила поднимается. «Нефиг делать. Сейчас найду...». Стропила шлепает по дороге.
Я собираюсь сказать ему что-нибудь в том смысле, что неплохо бы нам держаться вместе. В этих местах все еще полно отбившихся от своих солдат СВА. «Строп...» Но тут я вспоминаю, что Стропила себе на счет одного уже записал. Стропила может сам о себе позаботиться.
Палуба начинает дрожать. Танк? Я поднимаю глаза, но на дороге ничего не видать.
И все же ничто на земле не бывает мощнее танка по звуку, ничто кроме танка не издает столь ужасающего грохота металла. Он него начинают трястись мои кости. Я вскакиваю на ноги, оружие наготове. Оглядываю дорогу в обе стороны. Ничего нет. Но все вокруг заполнено звуками гремящего по дороге металла и запахом дизельного топлива.
Стропила переходит дорогу. Он не слышит невидимого танка. Он не ощущает этого железного землетрясения.
Я бегу к нему.
– Строп!
Стропила оборачивается. Улыбается. И вдруг мы оба его замечаем. Танк – нечто тяжелое и металлическое, выкованное из холодного мрака, бесплотное привидение. Черный металлический призрак надвигается на нас, как мрачная эманация духа, вызванная медиумом посреди солнечного дня. Белокурый командир танка стоит в башенном люке, глядя прямо перед собой, вглядываясь в нечто потустороннее, смеясь.
Стропила оборачивается.
Я говорю ему: «Не двигайся!»
Но Строп смотрит на меня в паническом испуге.
Я хватаю его за плечо.
Стропила вырывается и убегает.
Танк надвигается на меня. Я не двигаюсь с места.
Танк виляет, не зацепив меня, с ревом проносится мимо как большой железный дракон. Танк сбивает Стропилу и расплющивает его под стальными гусеницами.
И исчезает из вида.
Стропила лежит в дорожной пыли на спине, как раздавленный машиной пес, выползающий из своей шкуры. Стропила смотрит на меня таким же взглядом, каким глядел в тот день у лавки на Фридом Хилл на Высоте 327 в Да-Нанге. Его глаза молят меня объяснить ему, что же произошло.
Стропилу разрезало напополам как раз ниже его нового ремня пехотинца СВА. Его кишки как розовые канаты валяются повсюду на палубе. Он пытается запихнуть себя обратно, но не получается. Кишки у него мокрые и скользкие, и они выскальзывают из рук, когда он хочет засунуть их вовнутрь. Он пытается вставить вывалившиеся кишки обратно в разрезанное тело, изо всех сил стараясь при этом не выпачкать их в дорожной пыли.
Стропила оставляет попытки спасти себя самого и лишь глядит на меня с таким выражением, какое может возникнуть на лице у человека, который проснулся и обнаружил, дохлую птицу во рту.
– Сарж...
– Не называй меня «Сарж».
Я наклоняюсь и подбираю черный «Никон» Стропа. Я говорю: «Я расскажу Мистеру Откату и про ремень твой, и про СКС...» Мне дико хотелось бы сейчас заплакать, но заплакать я не смогу – слишком я для этого крут.
Я больше ничего не говорю Стропиле, потому что Стропила мертв. Нездоровая это привычка для живого человека – разговаривать с мертвыми, а в последнее время что-то слишком часто веду я беседы с мертвецами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
Объятый пламенем вертолет врезается в реку, и водяные струи утаскивают его на дно.
Муравей не шевелится. Муравей выпускает еще один магазин одной длинной очередью. Муравей палит в небо.
Двум оставшимся вертолетам надоело палить по плавающим в реке трупам, они переходят в атаку на муравья.
Муравей не торопясь покидает берег.
Канонерки бьют по берегу и песчаным дюнам изо всего оружия, что у них на борту. Они кружат, кружат и кружат, как хищные птицы. А потом, израсходовав боеприпасы и горючее, с жужжанием уносятся прямиком к линии горизонта и пропадают из вида.
Рота «Дельта» аплодирует, свистит, издает восхищенные вопли.
– На тебе! Намба ван! Охер-образ-цово! Откат – п...ц всему!
Алиса говорит: «Этот мужик – реальный хряк».
В ожидании вертолетов, которые должны прибыть и перевезти нас обратно через реку Благовонную, мы рассуждаем о том, что этот северовьетнамский хряк – охеренно крутой тип, о том, как было бы здорово, если б он приехал в Америку и женился на всех наших сестренках, и о том, как все мы надеемся, что он будет жить до ста лет, потому что с его уходом этот мир помельчает.
На следующее утро мы со Стропилой получаем от зеленых упырей координаты массового захоронения и топаем туда, чтобы привезти капитану Джэнюери его фотографии с жестокостями.
У массового захоронения реально жуткий запах – запах крови, вонь червей, разложившихся людских тел. Арвинские собаки, которые раскапывают ее на школьном дворе, пообвязывали лица нижними рубашками защитного цвета, но все равно несут тяжелые потери вследствие неконтролируемого блевания.
Мы видим трупы вьетнамских мирных жителей, которые были похоронены заживо, их лица застыли в оборванном вопле, руки как клешни, ногти окровавлены, на них заговнась влажная земля. Все мертвецы улыбаются жуткой безрадостной улыбкой людей, до которых дошел смысл великой шутки, которые узрели ужасные секреты земли. Вместе с ними валяется даже труп собаки, которую Виктор-Чарли не смогли оторвать от хозяина.
Трупов с руками, завязанными за спиной, нет. Однако зеленые упыри уверяют нас, что в другом месте такие трупы видели. Поэтому я одалживаю немного саперного провода у арвинских собак и, нажимая коленом на застывшие тела, пока не трескаются кости, связываю накрепко семью, которую подбираю наугад из множества людей мужчина, его жена, маленький мальчик, маленькая девочка и, само собой, их собачка. Наношу на картину последний штрих, связывая ноги собаке.
Полуденное время на пункте MAC-V. Мы прощаемся с Ковбоем и отделением «Кабаны».
Ковбой нашел бродячего щенка и таскает костлявое маленькое животное под рубашкой. Ковбой говорит мне: «Задницу свою не высовывай, братан. Ходят слухи, кабанье отделение отправляют в Ке-Сань, а место там очень опасное. Но не бзди, мы прорвемся. А может, у них там и лошади есть. Короче, если почувствуешь, что стал достаточно крут, чтобы быть настоящим морпехом, хряком, шлепай к нам».
Я глажу ковбойского песика. «Хрен когда. Но ты-то будь осторожен, засранец. У меня свидание с твоей сестренкой намечено, и упускать его я не хочу».
Стропила прощается с Алисой и другими ребятами в отделении Ковбоя. Он жмет руку Ковбою и гладит его щенка. Своим лучшим фирменным голосом Джона Уэйна я говорю: «До встречи, Звер».
Зверодер отвечает: «Увижу тебя первым – тебе не до встречи будет».
Мы со Стропилой шлепаем по 1-му шоссе на юг, к Фу-Бай. Мы топаем по убийственной жаре часами, ожидаем попутки. Но солнце по-прежнему неумолимо, и колонн не видать.
Усаживаемся в тени на обочине. «Жарко. – говорю я. – Очень жарко. Вот бы ту старую мамасану сюда. Я бы ей за одну Коку боку денег засувенирил...».
Стропила поднимается. «Нефиг делать. Сейчас найду...». Стропила шлепает по дороге.
Я собираюсь сказать ему что-нибудь в том смысле, что неплохо бы нам держаться вместе. В этих местах все еще полно отбившихся от своих солдат СВА. «Строп...» Но тут я вспоминаю, что Стропила себе на счет одного уже записал. Стропила может сам о себе позаботиться.
Палуба начинает дрожать. Танк? Я поднимаю глаза, но на дороге ничего не видать.
И все же ничто на земле не бывает мощнее танка по звуку, ничто кроме танка не издает столь ужасающего грохота металла. Он него начинают трястись мои кости. Я вскакиваю на ноги, оружие наготове. Оглядываю дорогу в обе стороны. Ничего нет. Но все вокруг заполнено звуками гремящего по дороге металла и запахом дизельного топлива.
Стропила переходит дорогу. Он не слышит невидимого танка. Он не ощущает этого железного землетрясения.
Я бегу к нему.
– Строп!
Стропила оборачивается. Улыбается. И вдруг мы оба его замечаем. Танк – нечто тяжелое и металлическое, выкованное из холодного мрака, бесплотное привидение. Черный металлический призрак надвигается на нас, как мрачная эманация духа, вызванная медиумом посреди солнечного дня. Белокурый командир танка стоит в башенном люке, глядя прямо перед собой, вглядываясь в нечто потустороннее, смеясь.
Стропила оборачивается.
Я говорю ему: «Не двигайся!»
Но Строп смотрит на меня в паническом испуге.
Я хватаю его за плечо.
Стропила вырывается и убегает.
Танк надвигается на меня. Я не двигаюсь с места.
Танк виляет, не зацепив меня, с ревом проносится мимо как большой железный дракон. Танк сбивает Стропилу и расплющивает его под стальными гусеницами.
И исчезает из вида.
Стропила лежит в дорожной пыли на спине, как раздавленный машиной пес, выползающий из своей шкуры. Стропила смотрит на меня таким же взглядом, каким глядел в тот день у лавки на Фридом Хилл на Высоте 327 в Да-Нанге. Его глаза молят меня объяснить ему, что же произошло.
Стропилу разрезало напополам как раз ниже его нового ремня пехотинца СВА. Его кишки как розовые канаты валяются повсюду на палубе. Он пытается запихнуть себя обратно, но не получается. Кишки у него мокрые и скользкие, и они выскальзывают из рук, когда он хочет засунуть их вовнутрь. Он пытается вставить вывалившиеся кишки обратно в разрезанное тело, изо всех сил стараясь при этом не выпачкать их в дорожной пыли.
Стропила оставляет попытки спасти себя самого и лишь глядит на меня с таким выражением, какое может возникнуть на лице у человека, который проснулся и обнаружил, дохлую птицу во рту.
– Сарж...
– Не называй меня «Сарж».
Я наклоняюсь и подбираю черный «Никон» Стропа. Я говорю: «Я расскажу Мистеру Откату и про ремень твой, и про СКС...» Мне дико хотелось бы сейчас заплакать, но заплакать я не смогу – слишком я для этого крут.
Я больше ничего не говорю Стропиле, потому что Стропила мертв. Нездоровая это привычка для живого человека – разговаривать с мертвыми, а в последнее время что-то слишком часто веду я беседы с мертвецами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41