у него были круглые очки и огромные сине-зеленые глаза, лицо в оспинках, но красивое.
Он пристально на меня посмотрел, а затем сказал:
– Чао, это о тебе столько говорили?
Я взглянула вопросительно и сказала:
– Зависит от того, кто тебе это говорил… А о чем, в частности, говорили?
– Ну… мы знаем, что ты очень молодая, я лично не верю, что тебе уже восемнадцать. Нe потому, что ты так не выглядишь, а потому, что я это чувствую… Короче, мне сказали, что ты уже много раз принимала участие в вечеринках, как сегодня, но только с одними мужчинами…
Я покраснела и захотела выяснить.
– Кто тебе это говорил? – спросила я.
– Ну… какая разница… слухи разные ходят… ты хорошенькая писюшка, да? – И он заулыбался.
Я попыталась сохранить спокойствие и находиться в игре, не испортив ничего.
– Мне никогда не нравились схемы. Я согласилась на это, потому что хотела…
Он на меня посмотрел, прекрасно сознавая, что я вру, и заявил:
– Да здравствуют схемы: есть люди, чьи схемы просты и понятны, а есть другие, сплошной каприз в стиле рококо…
– Тогда моя схема – нечто среднее, – сказала я, очарованная его ответом.
Подошел Валерио и сказал, чтобы я к нему присоединилась на диване.
Я кивнула тому мужчине, увильнув от прощания, потому что была уверена, что в середине вечеринки мы окажемся внутри друг друга.
На диване уже сидели молодой человек спортивного вида и две женщины, довольно вульгарные, с чрезмерным макияжем, обе с копной светлых волос оттенка платины.
Я и проф оказались в центре этого огромного дивана, он залез рукой мне под кофточку и стал гладить мою грудь, это меня привело в смущение и замешательство.
– Ну Валерио… неужели именно мы должны начинать?
– А почему бы и нет, ты не согласна? – спросил он, покусывая мочку моего уха.
– Я так не думаю… У нее на лице уже проштамповано желание, – сказал с амбицией спортивный парень.
– С чего это ты взял? – спросила я с вызовом.
Он не ответил, а только запустил руку мне под юбку между ляжками и стал с напором меня целовать. Я начала поддаваться, этот тупой напор меня все увлекал и увлекал за собой. Я приподнялась, чтобы дотянуться до него и поцеловать, проф воспользовался этим и стал поглаживать мою задницу сначала медленно и нежно, по затем его движения трансформировались, превратившись в решительные и горячие. Люди вокруг меня перестали существовать, даже если они были там и наблюдали за мной, в ожидании того, что один из мужчин по обе стороны от меня начнет в меня проникать.
Пока парень меня целовал, одна из двух женщин обхватила его грудь и стала целовать в затылок. В какой-то момент Валерио поднял мою юбку, все стали любоваться моей задницей и моей половой щелью, выставленными напоказ на незнакомом диване среди незнакомых людей. Моя спина изогнулась наподобие арки, и я полностью предложилась ему, в то время как незнакомый парень впереди меня держал мои груди и сильно их сжимал.
– М-м-м, ты пахнешь, как молодой персик, – сказал какой-то мужчина, подошедший меня понюхать, – ты гладкая и нежная, как свежий персик, только что вымытый. Молодой персик созреет, потеряет свой цвет, затем вкус, и, наконец, его кожица станет вялой и морщинистой. В самом конце он сгниет, и черви высосут из него всю мякоть.
Я выпучила глаза, лицо мое покраснело, я рывком обернулась к учителю и сказала:
– Пойдем отсюда, я не хочу.
Это случилось как раз в тот миг, когда мое тело начало полностью расслабляться…
Бедный Флавио, бедный спортивный парень, бедные все и бедная я.
Я поставила в тупик всех, и себя тоже; я со слезами на глазах побежала прочь по длинному коридору, открыла входную дверь и пошла к машине.
Стекла машины были полностью запотевшими от чрезмерной влажности, в которую были погружены и дом, и я.
По дороге домой не было произнесено ни слова. Перед самым подъездом я сказала:
– Ты все еще ничего не сказал о моем письме.
Долгие секунды молчания и затем лишь:
– Прощай, Лолита.
20 июня, 6:50
Я прикоснулась губами к телефонной трубке и услышала его голос, едва пробудившийся.
– Я хочу быть с тобой, – прошептала я тихо-тихо.
24 июня
Сейчас мочь, дорогой дневник, и я на террасе своего дома.
Я любуюсь морем.
Оно такое спокойное, тихое, меленое; теплый воздух смягчает волны, и я слышу их отдаленный шум, мирный и деликатный… Луна немного спряталась и, кажется, наблюдает за мной взглядом сочувствующим и прощающим.
Я спрашиваю ее, что я должна делать. Она мне говорит, что трудно удалить коросты от ран из сердца.
Мое сердце… я не помнила, что оно всего лишь одно у меня. А может, я этого никогда не знала.
Какая-нибудь волнующая сцена в кино никогда по-настояшему меня не взволновала, какая-нибудь хорошая песня никогда меня не растрогала, а в любовь я всегда верила наполовину, полагая, что, скорее всего, невозможно узнать ее по-настоящему. Я никогда не была циничной, нет. Просто никто меня не научил, как помочь выйти наружу моей любви, которую я держала внутри себя упрятанной, скрытой от других. Но она была где-то, нужно было ее разрыть… И я искала, устремившись в тот мир, откуда любовь была выслана напрочь; и никто, повторяю, никто меня не остановил на этом пути и не сказал:
– Нет, малышка, здесь нельзя пройти.
Мое сердце было закрыто в ледяной келье, было опасным делом разрушить ее одним ударом: сердце могло бы остаться навеки со следами от ран.
Но приходит солнце, не это сицилийское – оно обжигает, пышет огнем, порождает пожары, а иное – мягкое, хорошее, доброе, которое полегоньку растапливает лед и не создает опасности залить внезапно обильным потоком мою иссушенную душу.
Поначалу мне казалось уместным спросить, когда мы займемся любовью. Но в момент, когда я собиралась это спросить, я вдруг стала кусать губы. Он сразу понял, что у меня что-то не так:
– Что случилось, Мелисса?
Он меня зовет по имени, для него я Мелисса, для него я – человек, сущность, а не предмет и не тело.
Я покачала головой:
– Ничего, Клаудио, правда, ничего.
Тогда он взял мою руку и положил себе на грудь.
Я перевела дух и пролепетала:
– Я спрашивала себя, когда бы тебе захотелось заняться любовью…
Он помолчал, а я умирала от стыда и чувствовала, как мои щеки пылают.
– Нет, Мелисса, нет, дорогая… Это не я должен решать, когда мы будем этим заниматься, мы это решим вместе, когда и где. Но это мы вдвоем решим, ты и я. – И он улыбнулся.
Я смотрела на него пораженная, и он понял, что мой растерянный взгляд просил его продолжать.
– Потому что, видишь ли… Когда двое соединяются, то это – вершина духовности, и этого можно достигнуть только тогда, когда между ними есть любовь. Это как будто воронка, которая втягивает в себя тела, и тогда никто не принадлежит сам себе, но каждый находится внутри другого самым интимным образом, самым внутренним, самым прекрасным образом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
Он пристально на меня посмотрел, а затем сказал:
– Чао, это о тебе столько говорили?
Я взглянула вопросительно и сказала:
– Зависит от того, кто тебе это говорил… А о чем, в частности, говорили?
– Ну… мы знаем, что ты очень молодая, я лично не верю, что тебе уже восемнадцать. Нe потому, что ты так не выглядишь, а потому, что я это чувствую… Короче, мне сказали, что ты уже много раз принимала участие в вечеринках, как сегодня, но только с одними мужчинами…
Я покраснела и захотела выяснить.
– Кто тебе это говорил? – спросила я.
– Ну… какая разница… слухи разные ходят… ты хорошенькая писюшка, да? – И он заулыбался.
Я попыталась сохранить спокойствие и находиться в игре, не испортив ничего.
– Мне никогда не нравились схемы. Я согласилась на это, потому что хотела…
Он на меня посмотрел, прекрасно сознавая, что я вру, и заявил:
– Да здравствуют схемы: есть люди, чьи схемы просты и понятны, а есть другие, сплошной каприз в стиле рококо…
– Тогда моя схема – нечто среднее, – сказала я, очарованная его ответом.
Подошел Валерио и сказал, чтобы я к нему присоединилась на диване.
Я кивнула тому мужчине, увильнув от прощания, потому что была уверена, что в середине вечеринки мы окажемся внутри друг друга.
На диване уже сидели молодой человек спортивного вида и две женщины, довольно вульгарные, с чрезмерным макияжем, обе с копной светлых волос оттенка платины.
Я и проф оказались в центре этого огромного дивана, он залез рукой мне под кофточку и стал гладить мою грудь, это меня привело в смущение и замешательство.
– Ну Валерио… неужели именно мы должны начинать?
– А почему бы и нет, ты не согласна? – спросил он, покусывая мочку моего уха.
– Я так не думаю… У нее на лице уже проштамповано желание, – сказал с амбицией спортивный парень.
– С чего это ты взял? – спросила я с вызовом.
Он не ответил, а только запустил руку мне под юбку между ляжками и стал с напором меня целовать. Я начала поддаваться, этот тупой напор меня все увлекал и увлекал за собой. Я приподнялась, чтобы дотянуться до него и поцеловать, проф воспользовался этим и стал поглаживать мою задницу сначала медленно и нежно, по затем его движения трансформировались, превратившись в решительные и горячие. Люди вокруг меня перестали существовать, даже если они были там и наблюдали за мной, в ожидании того, что один из мужчин по обе стороны от меня начнет в меня проникать.
Пока парень меня целовал, одна из двух женщин обхватила его грудь и стала целовать в затылок. В какой-то момент Валерио поднял мою юбку, все стали любоваться моей задницей и моей половой щелью, выставленными напоказ на незнакомом диване среди незнакомых людей. Моя спина изогнулась наподобие арки, и я полностью предложилась ему, в то время как незнакомый парень впереди меня держал мои груди и сильно их сжимал.
– М-м-м, ты пахнешь, как молодой персик, – сказал какой-то мужчина, подошедший меня понюхать, – ты гладкая и нежная, как свежий персик, только что вымытый. Молодой персик созреет, потеряет свой цвет, затем вкус, и, наконец, его кожица станет вялой и морщинистой. В самом конце он сгниет, и черви высосут из него всю мякоть.
Я выпучила глаза, лицо мое покраснело, я рывком обернулась к учителю и сказала:
– Пойдем отсюда, я не хочу.
Это случилось как раз в тот миг, когда мое тело начало полностью расслабляться…
Бедный Флавио, бедный спортивный парень, бедные все и бедная я.
Я поставила в тупик всех, и себя тоже; я со слезами на глазах побежала прочь по длинному коридору, открыла входную дверь и пошла к машине.
Стекла машины были полностью запотевшими от чрезмерной влажности, в которую были погружены и дом, и я.
По дороге домой не было произнесено ни слова. Перед самым подъездом я сказала:
– Ты все еще ничего не сказал о моем письме.
Долгие секунды молчания и затем лишь:
– Прощай, Лолита.
20 июня, 6:50
Я прикоснулась губами к телефонной трубке и услышала его голос, едва пробудившийся.
– Я хочу быть с тобой, – прошептала я тихо-тихо.
24 июня
Сейчас мочь, дорогой дневник, и я на террасе своего дома.
Я любуюсь морем.
Оно такое спокойное, тихое, меленое; теплый воздух смягчает волны, и я слышу их отдаленный шум, мирный и деликатный… Луна немного спряталась и, кажется, наблюдает за мной взглядом сочувствующим и прощающим.
Я спрашиваю ее, что я должна делать. Она мне говорит, что трудно удалить коросты от ран из сердца.
Мое сердце… я не помнила, что оно всего лишь одно у меня. А может, я этого никогда не знала.
Какая-нибудь волнующая сцена в кино никогда по-настояшему меня не взволновала, какая-нибудь хорошая песня никогда меня не растрогала, а в любовь я всегда верила наполовину, полагая, что, скорее всего, невозможно узнать ее по-настоящему. Я никогда не была циничной, нет. Просто никто меня не научил, как помочь выйти наружу моей любви, которую я держала внутри себя упрятанной, скрытой от других. Но она была где-то, нужно было ее разрыть… И я искала, устремившись в тот мир, откуда любовь была выслана напрочь; и никто, повторяю, никто меня не остановил на этом пути и не сказал:
– Нет, малышка, здесь нельзя пройти.
Мое сердце было закрыто в ледяной келье, было опасным делом разрушить ее одним ударом: сердце могло бы остаться навеки со следами от ран.
Но приходит солнце, не это сицилийское – оно обжигает, пышет огнем, порождает пожары, а иное – мягкое, хорошее, доброе, которое полегоньку растапливает лед и не создает опасности залить внезапно обильным потоком мою иссушенную душу.
Поначалу мне казалось уместным спросить, когда мы займемся любовью. Но в момент, когда я собиралась это спросить, я вдруг стала кусать губы. Он сразу понял, что у меня что-то не так:
– Что случилось, Мелисса?
Он меня зовет по имени, для него я Мелисса, для него я – человек, сущность, а не предмет и не тело.
Я покачала головой:
– Ничего, Клаудио, правда, ничего.
Тогда он взял мою руку и положил себе на грудь.
Я перевела дух и пролепетала:
– Я спрашивала себя, когда бы тебе захотелось заняться любовью…
Он помолчал, а я умирала от стыда и чувствовала, как мои щеки пылают.
– Нет, Мелисса, нет, дорогая… Это не я должен решать, когда мы будем этим заниматься, мы это решим вместе, когда и где. Но это мы вдвоем решим, ты и я. – И он улыбнулся.
Я смотрела на него пораженная, и он понял, что мой растерянный взгляд просил его продолжать.
– Потому что, видишь ли… Когда двое соединяются, то это – вершина духовности, и этого можно достигнуть только тогда, когда между ними есть любовь. Это как будто воронка, которая втягивает в себя тела, и тогда никто не принадлежит сам себе, но каждый находится внутри другого самым интимным образом, самым внутренним, самым прекрасным образом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31