Тёмные створки распахнулись, Федор едва различил за ними смутный овал лица. Зашептала:
— Ну, чего тебе? Уходи!
— Я же… — неоплаченное стремление к ней душило его, сбивало голос на хрип. — Я же пришёл! Не видишь? — Федор ударил кулаком в грудь.
— Лучше б и не приходил такой… Иди проспись.
Он лёг на подоконник, царапая крашеное дерево.
Под руку попалась какая-то книга, он вцепился в неё, как в добычу.
— Слуш-шай, ты! Аня! Пос-следний раз говорю!
— Отец же!… — чуть не плача взмолилась Нюшка.
В глубине хаты скрипнула дверь, кашлянул мужской голос. И тотчас тонкая, оголённая рука несмело и мягко оттолкнула его, свела и притянула створки.
— Пере-вос-питалась, шалава… — заругался Федор.
Нет, окна разбивать он не стал. Пьяно качнулся и побрёл по тёмной улице искать свой дом. А книжку с подоконника он всё же стянул, назло ей, чтобы помнила!
Непомерно длинная улица вновь привела Федора к речке. Но уже к другому месту, где качалась огненная гирлянда буровой. Хмель брал своё, и Федору даже показалось, что сама вышка шагает ему навстречу, прёт к нему через тёмную луговину, по кустам и вырубкам.
Нет, вышка покуда стояла на месте, просто огни прыгали у него в глазах. Ткнувшись в мостки, он уловил нетерпеливую дрожь буровой, расслышал мощное дыхание дизелей и насосов. В круглый, неподвижный стол воткнута четырёхгранная труба, а рядом у лебёдки — человек.
Человек был под стать буровой — большой и крепкий, в тяжёлой брезентовой робе, шахтёрской каске и заляпанных глиной сапогах. Расставив ноги и положив руку на железный рычаг лебёдки, он будто сросся с дубовым настилом пола, с рубленым постаментом для труб, со всей механикой, окружавшей его. Круглый стол-ротор был неподвижен, но где-то в глубине, в недрах шла работа — это чувствовал Федор по мощному гулу и дрожанию труб.
Человек не двигался, словно каменная баба.
— Один? — удивлённо спросил Федор, залезая на мостки.
Бурильщик удивился не меньше Федора. Добрую минуту рассматривал его, потом повесил на рычаг тормоза связку железяк, взял Федора под локоть и повёл тихонько к концу мостков.
— Сюда не положено посторонним, — мирно сказал он. — Гуляй, парень, где-нибудь подальше. Иди.
— Это кто, я посторонний? — удивился Федор. — Да ты!…
Рука бурильщика крепко и надёжно сжала ему локоть.
— Слушай, иди, брат, без разговоров. Тут разведка, в продуктивные пласты входим, шутить не положено.
— Раз-вед-ка?…
Словцо ударило Федора, задело своей потаённой значимостью.
— А я, значит, посторонний? — снова упёрся он не твёрдыми ногами. — Да я, может, самый причастный! я…
— Оно и видно! За версту. Короче, мотай, тебе говорят!
Тут уж налицо было оскорбление, но Федор сделал вид, что ничего такого не заметил. Уж больно крепко стоял на дубовых мостках этот брезентовый парняга, заводиться рискованно.
— Слуш-шай, а ежели я к вам надумаю, а? Кто запретит?
— Э-э, брат, да ты совсем… Тут же вахта, у каждого своё место… — он отводил Федора все дальше от скважины. — Если нужно, приходи завтра по-трезвому.
А сейчас, брат, не время: у нас в таких интервалах и выбросы бывают. После не расхлебаешь…
О технике безопасности Федор и сам кое-что знал, но привычка плевать на все брала верх:
— А-а, куда она денется!
Махнул рукой и, покачиваясь, побрёл в темноту.
— Р-раз-ведка… Все разведчики стали… В трёх соснах! — с презрением бормотал он.
Высокие огни били в спину. Федор шёл неровно, растаптывая собственную тень. И чем дальше уходил он, тем длиннее и невесомей становилась тень, он не поспевал за нею.
13
В леспромхозе Федору не повезло, не нашёл общего языка с отделом кадров. Последняя надежда рухнула, возвращался, что называется, не солоно хлебавши. О ночном разговоре с буровиком Федор и не вспоминал, это в расчёт не шло.
А около почты на высоком столбе играло радио. Репродуктор, включённый на полную мощность, раскатывал над станицей песни для молодёжи. Куда-то звал бодрый, волнующий припев:
В флибустьерском, дальнем синем море
Бригантина поднимает паруса!…
Федор хотел спрятаться от этой пиратской песни дома, но и там кричал на стенке запылившийся динамик: все дома в станице успели к его приезду радиофицировать.
Кума Дуська заметала у печки сор, бесшумно водила веником по высветленным, сучковатым половицам.
Федор плюхнулся за стол, сказал просительно:
— Выключила бы, что ль, эту музыку, а? Голова трещит.
Кума Дуська выпрямилась изумлённо:
— Чегой-то ты, Федя? Хорошо ж поют-то. И нехай… Я его весь день слухаю, все не так скучно. Грамотно говорят люди, чего ж не послухать? А поют, так не хуже, чем у нас, бывало, на посиделках!
— Поют они здорово, сам знаю. Токо без передыху, и в будни и в праздники. А тут голова трещит с утра, — сказал Федор.
— Так кто ж тебе виноват, Федя? Рази это дело — чуть не кажный день?
Кума Дуська ещё раз провела по сучкам и отставила веник в угол:
— Чего ж сказали? В лесоскладе-то?
Он лёг на стол, положил подбородок на кулаки.
— Не в лесоскладе, а в леспромхозе я был. Ничего хорошего!
— Как же эт так? Работы, значит, нету?
— Есть. Всякая неподходящая.
Кума Дуська как-то постно вытерла сморщенные губы уголком платка:
— Да время ли выбирать-то, Федя? Никто ж тебя там ещё не знает, брался бы за любую, а потом уж…
— Ну да! За тридцать километров ездить, нижние склады строить, буду я им мотаться!
— Кому им-то, Федя? Ты бы для себя, для себя!
Динамик уже пропел и о дальних маршрутах, и о пыльных тропинках далёких планет, потом запнулся, будто соображая, как быть дальше.
Федор расцепил руки, волосы ощупал вскользь — подросли или нет. Шевелюра была ещё короткая и жёсткая, каждый волосок, точно намагниченный, стоял торчком. Никакой скафандр на такую голову не наденешь.
Локтем свалил с подоконника какую-то книжку в газетной обёртке. Поднял, открыл лениво толстую картонную обложку.
«Кавалер Золотой Звезды». Когда-то читал, но за давностью уже и позабыл, о чём шла в книжке речь.
— Откуда она у нас? — спросил он, с любопытством глядя на куму Дуську. Уж не она ли ударилась в художественную литературу?
— Не знаю, Федя. Может, ты занёс как? С библиотеки?
А-а, так это он у Нюшки вчера… Это он, значит, для дальнейших отношений захватил вчера по пьянке! И на буровую с этой книжкой заходил. Хорошо, что темно было, а то бурильщик со смеху бы упал. Конечно, смешней вряд ли чего придумаешь — человек лыка не вяжет, а в руках толстая книга. Уворованная для наведения контактов с окружающими… А какие могут быть контакты? Денег же нету ни копейки.
— Тётя Дуся, — вяло окликнул Федор старуху. — Кому бы ватник и кирзы мои загнать, а? На дорогу денег у меня нету.
Она собиралась выходить, обернулась чересчур быстро, с тревогой.
— Никак сызнова куда-то сбираешься, Федя?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
— Ну, чего тебе? Уходи!
— Я же… — неоплаченное стремление к ней душило его, сбивало голос на хрип. — Я же пришёл! Не видишь? — Федор ударил кулаком в грудь.
— Лучше б и не приходил такой… Иди проспись.
Он лёг на подоконник, царапая крашеное дерево.
Под руку попалась какая-то книга, он вцепился в неё, как в добычу.
— Слуш-шай, ты! Аня! Пос-следний раз говорю!
— Отец же!… — чуть не плача взмолилась Нюшка.
В глубине хаты скрипнула дверь, кашлянул мужской голос. И тотчас тонкая, оголённая рука несмело и мягко оттолкнула его, свела и притянула створки.
— Пере-вос-питалась, шалава… — заругался Федор.
Нет, окна разбивать он не стал. Пьяно качнулся и побрёл по тёмной улице искать свой дом. А книжку с подоконника он всё же стянул, назло ей, чтобы помнила!
Непомерно длинная улица вновь привела Федора к речке. Но уже к другому месту, где качалась огненная гирлянда буровой. Хмель брал своё, и Федору даже показалось, что сама вышка шагает ему навстречу, прёт к нему через тёмную луговину, по кустам и вырубкам.
Нет, вышка покуда стояла на месте, просто огни прыгали у него в глазах. Ткнувшись в мостки, он уловил нетерпеливую дрожь буровой, расслышал мощное дыхание дизелей и насосов. В круглый, неподвижный стол воткнута четырёхгранная труба, а рядом у лебёдки — человек.
Человек был под стать буровой — большой и крепкий, в тяжёлой брезентовой робе, шахтёрской каске и заляпанных глиной сапогах. Расставив ноги и положив руку на железный рычаг лебёдки, он будто сросся с дубовым настилом пола, с рубленым постаментом для труб, со всей механикой, окружавшей его. Круглый стол-ротор был неподвижен, но где-то в глубине, в недрах шла работа — это чувствовал Федор по мощному гулу и дрожанию труб.
Человек не двигался, словно каменная баба.
— Один? — удивлённо спросил Федор, залезая на мостки.
Бурильщик удивился не меньше Федора. Добрую минуту рассматривал его, потом повесил на рычаг тормоза связку железяк, взял Федора под локоть и повёл тихонько к концу мостков.
— Сюда не положено посторонним, — мирно сказал он. — Гуляй, парень, где-нибудь подальше. Иди.
— Это кто, я посторонний? — удивился Федор. — Да ты!…
Рука бурильщика крепко и надёжно сжала ему локоть.
— Слушай, иди, брат, без разговоров. Тут разведка, в продуктивные пласты входим, шутить не положено.
— Раз-вед-ка?…
Словцо ударило Федора, задело своей потаённой значимостью.
— А я, значит, посторонний? — снова упёрся он не твёрдыми ногами. — Да я, может, самый причастный! я…
— Оно и видно! За версту. Короче, мотай, тебе говорят!
Тут уж налицо было оскорбление, но Федор сделал вид, что ничего такого не заметил. Уж больно крепко стоял на дубовых мостках этот брезентовый парняга, заводиться рискованно.
— Слуш-шай, а ежели я к вам надумаю, а? Кто запретит?
— Э-э, брат, да ты совсем… Тут же вахта, у каждого своё место… — он отводил Федора все дальше от скважины. — Если нужно, приходи завтра по-трезвому.
А сейчас, брат, не время: у нас в таких интервалах и выбросы бывают. После не расхлебаешь…
О технике безопасности Федор и сам кое-что знал, но привычка плевать на все брала верх:
— А-а, куда она денется!
Махнул рукой и, покачиваясь, побрёл в темноту.
— Р-раз-ведка… Все разведчики стали… В трёх соснах! — с презрением бормотал он.
Высокие огни били в спину. Федор шёл неровно, растаптывая собственную тень. И чем дальше уходил он, тем длиннее и невесомей становилась тень, он не поспевал за нею.
13
В леспромхозе Федору не повезло, не нашёл общего языка с отделом кадров. Последняя надежда рухнула, возвращался, что называется, не солоно хлебавши. О ночном разговоре с буровиком Федор и не вспоминал, это в расчёт не шло.
А около почты на высоком столбе играло радио. Репродуктор, включённый на полную мощность, раскатывал над станицей песни для молодёжи. Куда-то звал бодрый, волнующий припев:
В флибустьерском, дальнем синем море
Бригантина поднимает паруса!…
Федор хотел спрятаться от этой пиратской песни дома, но и там кричал на стенке запылившийся динамик: все дома в станице успели к его приезду радиофицировать.
Кума Дуська заметала у печки сор, бесшумно водила веником по высветленным, сучковатым половицам.
Федор плюхнулся за стол, сказал просительно:
— Выключила бы, что ль, эту музыку, а? Голова трещит.
Кума Дуська выпрямилась изумлённо:
— Чегой-то ты, Федя? Хорошо ж поют-то. И нехай… Я его весь день слухаю, все не так скучно. Грамотно говорят люди, чего ж не послухать? А поют, так не хуже, чем у нас, бывало, на посиделках!
— Поют они здорово, сам знаю. Токо без передыху, и в будни и в праздники. А тут голова трещит с утра, — сказал Федор.
— Так кто ж тебе виноват, Федя? Рази это дело — чуть не кажный день?
Кума Дуська ещё раз провела по сучкам и отставила веник в угол:
— Чего ж сказали? В лесоскладе-то?
Он лёг на стол, положил подбородок на кулаки.
— Не в лесоскладе, а в леспромхозе я был. Ничего хорошего!
— Как же эт так? Работы, значит, нету?
— Есть. Всякая неподходящая.
Кума Дуська как-то постно вытерла сморщенные губы уголком платка:
— Да время ли выбирать-то, Федя? Никто ж тебя там ещё не знает, брался бы за любую, а потом уж…
— Ну да! За тридцать километров ездить, нижние склады строить, буду я им мотаться!
— Кому им-то, Федя? Ты бы для себя, для себя!
Динамик уже пропел и о дальних маршрутах, и о пыльных тропинках далёких планет, потом запнулся, будто соображая, как быть дальше.
Федор расцепил руки, волосы ощупал вскользь — подросли или нет. Шевелюра была ещё короткая и жёсткая, каждый волосок, точно намагниченный, стоял торчком. Никакой скафандр на такую голову не наденешь.
Локтем свалил с подоконника какую-то книжку в газетной обёртке. Поднял, открыл лениво толстую картонную обложку.
«Кавалер Золотой Звезды». Когда-то читал, но за давностью уже и позабыл, о чём шла в книжке речь.
— Откуда она у нас? — спросил он, с любопытством глядя на куму Дуську. Уж не она ли ударилась в художественную литературу?
— Не знаю, Федя. Может, ты занёс как? С библиотеки?
А-а, так это он у Нюшки вчера… Это он, значит, для дальнейших отношений захватил вчера по пьянке! И на буровую с этой книжкой заходил. Хорошо, что темно было, а то бурильщик со смеху бы упал. Конечно, смешней вряд ли чего придумаешь — человек лыка не вяжет, а в руках толстая книга. Уворованная для наведения контактов с окружающими… А какие могут быть контакты? Денег же нету ни копейки.
— Тётя Дуся, — вяло окликнул Федор старуху. — Кому бы ватник и кирзы мои загнать, а? На дорогу денег у меня нету.
Она собиралась выходить, обернулась чересчур быстро, с тревогой.
— Никак сызнова куда-то сбираешься, Федя?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33