Но до каких пор? До рассвета? А что принесет рассвет? Ведь когда рассветет, нас обнаружат наверняка! И что тогда?.. Вступить в бой?.. Что ж, наверное, так и придется сделать!
Держа автомат наготове, связист осторожно выглянул из-за сосны. Я тоже снял свой пистолет с предохранителя.
– Товарищ лейтенант, посмотрите туда!.. Там, кажется, есть траншея, – вдруг обрадовано зашептал связист и показал на углубление, которое темнело невдалеке. – Разрешите, пойду посмотрю.
Я пригляделся: действительно, траншея. До утра можно было бы затаиться там.
– Давай, только поосторожней, – шепнул я в ответ.
Солдат опустился на землю и пополз к траншее. Я, еще крепче сжав рукоятку пистолета, следил за ним.
Связист скользнул в траншею. Я подождал. Никакого шума /оттуда не послышалось. Минуты три спустя он высунулся и махнул мне рукой. Я тоже пополз в сторону траншеи.
– Сюда, товарищ лейтенант, там вода, – поймал мою руку над бруствером связист и потянул меня в правый угол траншеи.
Видно, вырытая давно, она остро пахла сыростью, плесенью, стены были мокрыми. Что и говорить, убежище оказалось не очень уютным и конечно же не таким уж и надежным. Но выбирать нам не приходилось, приходилось думать, что будем делать, когда рассветет. В том, что без схватки не обойтись, я уже не сомневался. Конечно, можно было попытаться пробиться сейчас, в темноте, но мы со связистом просто не понимали, в какую сторону податься, где наши, где немцев больше, где меньше. Сдвинешься – и, как в трясине, увязнешь еще глубже, угодишь прямо в лапы или погибнешь ни за грош. Рассвет же давал нам шанс продать свои жизни подороже.
Прижавшись друг к другу в углу траншеи, мы ждали утра. У меня все не выходило из головы: как мы могли попасть в такую западню? Если начальник штаба знал, что в лесу у села немцы, зачем он послал нас сюда? Какой был смысл в этом? Не хотел же он нашей гибели… Эта мысль, словно вспышка молнии, прямо-таки ослепила меня.
Я вспомнил случай, который произошел месяц назад.
Наш полк на несколько дней отвели на отдых. По вечерам офицеры и служившие в полку девушки-связистки ходили на танцы, которые организовывались в расположившемся неподалеку медсанбате. Танцевать я научился еще в военном училище. Не хочу хвастать, но танцевал я неплохо. У нас служила телефонисткой красивая девушка с простым русским именем Маша. Она хорошо чувствовала музыку, в танце была как пушинка, водить ее было легко, и поэтому несколько вечеров я с удовольствием танцевал только с ней. Но продолжалось это недолго. Почему-то начальник штаба полка майор Атаманов вскоре запретил нам ходить на танцы. А однажды даже позволил себе отпустить по поводу танцев колкость. Произошло это на тактических занятиях. Я сидел в заднем ряду и записывал то, что говорил майор. Но вдруг у меня сломался карандаш. Я попросил у товарища ножик и стал затачивать поломанный стержень. Тут майор поднял меня и спросил:
– Чем вы заняты, Гиясзаде?
– Точу карандаш, товарищ майор.
– Поменьше увлекайтесь танцами, – сказал он, – чтобы у вас оставалось время точить карандаши и готовиться к занятиям.
Не поняв, почему майор так язвительно говорит со мной, я смолчал. После занятий товарищ, который дал мне ножик, спросил:
– Знаешь, почему майор не в настроении? Я пожал плечами. Откуда мне было знать?
– Ревнует… Когда ты танцевал с Машей, я видел, как он смотрел на вас, как нервничал. Сигарету за сигаретой вынимал… Поэтому и на танцы запретил ходить…
– Разве Атаманов встречается с Машей? – удивился я тогда.
– Встречался. А потом они поссорились. Вот он и решил, что ты дорогу перешел… что Маша тобой увлеклась…
Честно говоря, я и не думал встречаться с Машей, и никакой любви между нами не было, но после того разговора почувствовал, что мой товарищ в чем-то прав: во время наступления мы несколько раз сталкивались с майором, и он всегда находил повод придраться ко мне.
Я не знал, из-за чего расстроились отношения у начальника штаба с телефонисткой, да меня это п не интересовало, не любитель я вмешиваться в чужие дела, но одно удивляло: как могла Маша встречаться с человеком, который по возрасту годился ей в отцы? И потом, телефонистка слыла самой красивой девушкой в полку, майора же едва ли кто мог назвать симпатичным: у него было вытянутое лицо, челюсти выдавались вперед, шея, казалось,
тонула в плечах, а глубоко сидящие большие глаза смотрели угрожающе. "Наверное, и необоснованная ревность у него возникла из-за того, что он понимает разницу в возрасте, сознает, что далеко не красавец, – подумал я тогда. – Ну, а ревность, известно, ослепляете.
Теперь, сидя в траншее, я перебирал в памяти все, что касалось наших взаимоотношений с начштаба, и все чаще возвращался к мысли: неужели Атаманов не знал, "уда посылает нас, не знал, что в этом селе и в лесу вокруг него немцы?.. Может быть, таким образом он хотел посчитаться со мной за Машу?..
Связисту, конечно же, я ничего об этом не сказал.
Только начало рассветать, на лес, где мы прятались, яа маленькое село, расположенное перед нами и уже просматривавшееся сквозь редкие деревья, обрушился шквал нашего артиллерийского огня. Мы прижались к стенкам траншеи. Вокруг тряслась земля, валились деревья, рядом со стуком падали комья глины, осколки. Запахло тротилом, каленым металлом, дымом…
"Худо дело, – мелькнула мысль. – Свои бьют куда основательнее немцев. Того и гляди угодит снаряд в траншею, и тогда – прощай, мама!" Обидно было до слез. Еще бы, избежать вражеской пули для того, чтобы угодить под снаряд, может быть, своей же родной батареи! И снова пришлось помянуть недобрым словом начштаба.
Еще не стих огонь артиллерии, как в утреннем тумане показались наши танки. Они приближались к нам, стреляя на ходу. Выскочив из траншеи, мы тоже начали стрелять по бегущим фашистским солдатам. И вдруг я споткнулся. Сильная боль в ноге заставила охнуть. Деревья в глазах зашатались, закрутились, я упал и потерял сознание…
Пришел в себя только в медсанбате. Рана моя была уже перевязана. Здесь, узнав у хирурга название населенного пункта, я понял, что это мы со связистом ошиблись. Оказывается, у края леса было два прижавшихся друг к другу села. Расположенное с правого края и в самом деле утром заняли наши части. Мы же в ночной тем ноте ошиблись и вышли к селу, еще не занятому наши ми, прямо к фашистам в лапы.
В ГОСПИТАЛЕ
Когда из операционной меня перевезли в палату, где лежали другие раненые офицеры, я весь дрожал. В госпитале не было холодно, но меня сильно знобило.
Медсестры уложили меня в постель, укрыли двумя одеялами, но прошло немало времени, прежде чем я согрелся.
Ранен я был в разгар схватки, поэтому меня поздно вынесли с поля боя. Потерял много крови. Утром, после того как в медсанбате мне была оказана первая помощь, меня перевезли в госпиталь, сделали переливание крови – ввели два шприца по двести пятьдесят граммов каждый.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14
Держа автомат наготове, связист осторожно выглянул из-за сосны. Я тоже снял свой пистолет с предохранителя.
– Товарищ лейтенант, посмотрите туда!.. Там, кажется, есть траншея, – вдруг обрадовано зашептал связист и показал на углубление, которое темнело невдалеке. – Разрешите, пойду посмотрю.
Я пригляделся: действительно, траншея. До утра можно было бы затаиться там.
– Давай, только поосторожней, – шепнул я в ответ.
Солдат опустился на землю и пополз к траншее. Я, еще крепче сжав рукоятку пистолета, следил за ним.
Связист скользнул в траншею. Я подождал. Никакого шума /оттуда не послышалось. Минуты три спустя он высунулся и махнул мне рукой. Я тоже пополз в сторону траншеи.
– Сюда, товарищ лейтенант, там вода, – поймал мою руку над бруствером связист и потянул меня в правый угол траншеи.
Видно, вырытая давно, она остро пахла сыростью, плесенью, стены были мокрыми. Что и говорить, убежище оказалось не очень уютным и конечно же не таким уж и надежным. Но выбирать нам не приходилось, приходилось думать, что будем делать, когда рассветет. В том, что без схватки не обойтись, я уже не сомневался. Конечно, можно было попытаться пробиться сейчас, в темноте, но мы со связистом просто не понимали, в какую сторону податься, где наши, где немцев больше, где меньше. Сдвинешься – и, как в трясине, увязнешь еще глубже, угодишь прямо в лапы или погибнешь ни за грош. Рассвет же давал нам шанс продать свои жизни подороже.
Прижавшись друг к другу в углу траншеи, мы ждали утра. У меня все не выходило из головы: как мы могли попасть в такую западню? Если начальник штаба знал, что в лесу у села немцы, зачем он послал нас сюда? Какой был смысл в этом? Не хотел же он нашей гибели… Эта мысль, словно вспышка молнии, прямо-таки ослепила меня.
Я вспомнил случай, который произошел месяц назад.
Наш полк на несколько дней отвели на отдых. По вечерам офицеры и служившие в полку девушки-связистки ходили на танцы, которые организовывались в расположившемся неподалеку медсанбате. Танцевать я научился еще в военном училище. Не хочу хвастать, но танцевал я неплохо. У нас служила телефонисткой красивая девушка с простым русским именем Маша. Она хорошо чувствовала музыку, в танце была как пушинка, водить ее было легко, и поэтому несколько вечеров я с удовольствием танцевал только с ней. Но продолжалось это недолго. Почему-то начальник штаба полка майор Атаманов вскоре запретил нам ходить на танцы. А однажды даже позволил себе отпустить по поводу танцев колкость. Произошло это на тактических занятиях. Я сидел в заднем ряду и записывал то, что говорил майор. Но вдруг у меня сломался карандаш. Я попросил у товарища ножик и стал затачивать поломанный стержень. Тут майор поднял меня и спросил:
– Чем вы заняты, Гиясзаде?
– Точу карандаш, товарищ майор.
– Поменьше увлекайтесь танцами, – сказал он, – чтобы у вас оставалось время точить карандаши и готовиться к занятиям.
Не поняв, почему майор так язвительно говорит со мной, я смолчал. После занятий товарищ, который дал мне ножик, спросил:
– Знаешь, почему майор не в настроении? Я пожал плечами. Откуда мне было знать?
– Ревнует… Когда ты танцевал с Машей, я видел, как он смотрел на вас, как нервничал. Сигарету за сигаретой вынимал… Поэтому и на танцы запретил ходить…
– Разве Атаманов встречается с Машей? – удивился я тогда.
– Встречался. А потом они поссорились. Вот он и решил, что ты дорогу перешел… что Маша тобой увлеклась…
Честно говоря, я и не думал встречаться с Машей, и никакой любви между нами не было, но после того разговора почувствовал, что мой товарищ в чем-то прав: во время наступления мы несколько раз сталкивались с майором, и он всегда находил повод придраться ко мне.
Я не знал, из-за чего расстроились отношения у начальника штаба с телефонисткой, да меня это п не интересовало, не любитель я вмешиваться в чужие дела, но одно удивляло: как могла Маша встречаться с человеком, который по возрасту годился ей в отцы? И потом, телефонистка слыла самой красивой девушкой в полку, майора же едва ли кто мог назвать симпатичным: у него было вытянутое лицо, челюсти выдавались вперед, шея, казалось,
тонула в плечах, а глубоко сидящие большие глаза смотрели угрожающе. "Наверное, и необоснованная ревность у него возникла из-за того, что он понимает разницу в возрасте, сознает, что далеко не красавец, – подумал я тогда. – Ну, а ревность, известно, ослепляете.
Теперь, сидя в траншее, я перебирал в памяти все, что касалось наших взаимоотношений с начштаба, и все чаще возвращался к мысли: неужели Атаманов не знал, "уда посылает нас, не знал, что в этом селе и в лесу вокруг него немцы?.. Может быть, таким образом он хотел посчитаться со мной за Машу?..
Связисту, конечно же, я ничего об этом не сказал.
Только начало рассветать, на лес, где мы прятались, яа маленькое село, расположенное перед нами и уже просматривавшееся сквозь редкие деревья, обрушился шквал нашего артиллерийского огня. Мы прижались к стенкам траншеи. Вокруг тряслась земля, валились деревья, рядом со стуком падали комья глины, осколки. Запахло тротилом, каленым металлом, дымом…
"Худо дело, – мелькнула мысль. – Свои бьют куда основательнее немцев. Того и гляди угодит снаряд в траншею, и тогда – прощай, мама!" Обидно было до слез. Еще бы, избежать вражеской пули для того, чтобы угодить под снаряд, может быть, своей же родной батареи! И снова пришлось помянуть недобрым словом начштаба.
Еще не стих огонь артиллерии, как в утреннем тумане показались наши танки. Они приближались к нам, стреляя на ходу. Выскочив из траншеи, мы тоже начали стрелять по бегущим фашистским солдатам. И вдруг я споткнулся. Сильная боль в ноге заставила охнуть. Деревья в глазах зашатались, закрутились, я упал и потерял сознание…
Пришел в себя только в медсанбате. Рана моя была уже перевязана. Здесь, узнав у хирурга название населенного пункта, я понял, что это мы со связистом ошиблись. Оказывается, у края леса было два прижавшихся друг к другу села. Расположенное с правого края и в самом деле утром заняли наши части. Мы же в ночной тем ноте ошиблись и вышли к селу, еще не занятому наши ми, прямо к фашистам в лапы.
В ГОСПИТАЛЕ
Когда из операционной меня перевезли в палату, где лежали другие раненые офицеры, я весь дрожал. В госпитале не было холодно, но меня сильно знобило.
Медсестры уложили меня в постель, укрыли двумя одеялами, но прошло немало времени, прежде чем я согрелся.
Ранен я был в разгар схватки, поэтому меня поздно вынесли с поля боя. Потерял много крови. Утром, после того как в медсанбате мне была оказана первая помощь, меня перевезли в госпиталь, сделали переливание крови – ввели два шприца по двести пятьдесят граммов каждый.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14