.. так... Но ведь дело-то не в самом же учении? Ведь не собираюсь я посвятить всю жизнь одной науке... как таковой... Дело в том, для чего все это делается, так?.. Ну, вот, когда я спросил себя, для чего? У меня никакого ответа не получилось.
- Как же это так? - поднимая голову, спросила Дора.
- Да вот так... Никакого!.. Знаете, я даже старался придумать... то есть просто надуть себя, но ничего не придумал!.. Вы только послушайте...
Ларионов вскочил и развел руками, точно чему-то испуганно удивился. Пенсне не держалось на его коротком носу, и он ежеминутно поправлял его.
- Ну, я, знаете, говорю себе так: для служения народу... Хорош-ш-о, так... Это говорят всегда очень уверенно и громко... это даже очень легко сказать... Но возможно ли вообще служить народу, - этого в сущности никто не знает!.. Вот, видите ли, какая штука: я, например, медик и, следовательно, должен быть доктором и лечить больных... Так?
Он остановился, вопросительно глядя поверх пенсне.
- Допустим... - шутливо, благосклонным тоном согласился Андреев.
- Нет, ты не шути, я серьезно говорю! - обиделся Ларионов.
- Да я не шучу! - тем же тоном возразил Андреев.
Ларионов с минуту недоуменно смотрел на него, потом добродушно махнул рукой.
- Ну, хорошо... Так вот какая штука: буду я доктором и буду лечить больных... Если бы я был какой-нибудь особо даровитый человек, я обогатил бы науку открытиями...
- Где тебе! - презрительно подсказал Андреев.
- И действительно, где же мне! - покорно и совершенно серьезно согласился Ларионов. - Ну, значит, буду я лечить больных... Хорошо... Многих я вылечу, многих не вылечу и главным образом не потому, что болезнь сильнее науки, а потому, что много болезней происходит от таких причин, которые вообще... как это называется?..
Ларионов пощелкал пальцами.
- Валяй: по независящим обстоятельствам! - иронически, серьезно подсказал Андреев.
- Ну, да... пусть... Так вот, видите, какая штука: буду я лечить одного, другого, третьего, сотого, без конца... Всю жизнь буду лечить всяких людей, и хороших, которым искренно, положим, желаю добра, и тех, которых считаю вредными... сволочь всякую... Я не могу их не лечить, потому что и они страдают и имеют право на помощь... вот какая штука!..
- Ну, это положим!.. - возразил Андреев.
- Нет, не положим... Ты сам меня первый подлецом назовешь, если я не пойду к больному, а начну справляться, кто он, да что он...
- Конечно... - поддержала Дора.
- Ну, вот! - обрадовался Ларионов. - Значит, надо безразлично смотреть на больных, только как на больных... так?.. Знаете, казалось бы, что это очень хорошо, человеколюбиво и прочее... а на самом деле это - отсутствие живой, сознательной любви, и только... Какая-то чепуха!..
- Да, - оживленно отозвалась Дора, радуясь, что ей пришла в голову удачная мысль, - я сама думала об этом: выходит же так, что я одних лечу потому, что жизнь устроена скверно, а сама же вылечиваю тех, которые создали и поддерживают это зло!..
- Совершенно верно! - закусив усы, усмехнулся Андреев.
- Ну, вот видите, какая штука!.. Значит, я просто буду врачом по ремеслу, ремесленником, и между мною и людьми не будет никакой сознательной связи. Я, знаете, на днях внимательно прочел биографию Гааза и вижу, что все это чепуха!.. Столько же пользы, сколько и вреда!.. Да... Потом, я как-то чуть не попал в заговор, мне уже даже револьвер дали... Браунинга, что ли... черный такой, тяжелый... Ну, я, было, и подумал: вот оно!.. начинается настоящее дело!.. А потом вижу, что и это не то... Надо убивать, а потом и тебя самого повесят... Значит, такая штука: я убью, скажем, человека, которому хочется жить, потом убьют меня, - мне тоже хочется жить!.. И то, и другое совсем неприятно: смерть, а не жизнь... Форменное несчастье и только!..
Ларионов высоко поднял толстые, как у женщины, плечи, и его близорукое, доброе лицо выразило отчаяние.
- Тут у меня в душе пошла такая разладица, что я чуть не удавился!.. С одной стороны, дело большое, несомненно важное, а с другой стороны - с какой стати? Кто смеет требовать от меня моей жизни и... чтобы я сделался убийцей?.. И... и... я, кажется, скоро совсем перестану понимать, в чем тут дело!.. Вот, ведь какая штука... что хорошего ни придумаешь, для всего требуется либо жертва, либо самопожертвование!.. И... и вообще... Я не могу объяснить всего, но... Когда я начал, то думал, что легко высказаться, а теперь вижу, что не выходит... Ну, да вы поймете...
В комнате было жарко и душно. Лампа горела уныло, освещая небольшой круг, в котором желтели стаканы с жидким чаем и тускло блестели ложечки. Над лампой ходил синий табачный дым, и было трудно дышать в нем. Хотелось открыть форточку, но почему-то никто не догадывался сделать это. Ларионов молчал и вопросительно глядел на всех поверх пенсне, и на его круглом потном лице было написано страдание и недоумение. Дора положила подбородок на подставленные руки и задумалась, глядя на огонь лампы. Андреев дергал и крутил усы, а Лиза сидела на кровати и ее не было ни слышно, ни видно. Ей было до слез жаль Ларионова и хотелось приласкать его как мальчика и утешить, но она не умела ничего сказать и молчала.
- Да, жизнь сложная... тяжелая штука! - задумчиво проговорила Дора.
Ларионов быстро сел и испуганно посмотрел на нее.
- И удивительно же, - продолжала Дора медленно и раздумчиво: - всего какой-нибудь год... меньше, полгода всего тому назад, ехала же я сюда с таким восторгом! И, главное, что представляла я себе именно то, что и нашла... Все это тут и есть: газеты и наука, и сходки, и театры... все то, о чем я всегда слышала и читала. И вот все-таки, полгода прошло, а у меня в душе одна пустота и все надоело, опротивело! Так иногда все противно, что я, кажется, скоро Паше Афанасьеву завидовать начну...
Она замолчала, и стало совсем тихо. За стеной вдруг послышались голоса и звон посуды.
- Я иногда припоминаю теперь, как я два года занималась в одной школе и каким бедным и невыносимо скучным казалось мне тогда все... Деревня такая серая, мужики пьяницы, ребятишки глупые... существование мое такое же серенькое, глупое... А "там", думаю себе, где-то идет жизнь!.. А теперь все это кажется мне иногда таким милым... до слез!.. И деревня, и лесок березовый, в который я каждый день от скуки ходила гулять, и ребятишки... особенно один... мальчуган там был... И не понимаю себя, как это я могла обнимать березы и плакать от тоски?.. Ну, начинаю думать, может быть, я себе ошибалась и надо ехать назад, жить, как жила? Нет же!.. Опять становится скучно... и не то, что скучно, а обидно же: неужели так и прозябать там всю жизнь?
Лиза глубоко вздохнула в своем уголке.
- Ну, хорошо!.. - сказал Андреев, кусая усы. - Что же, собственно, вы воображали, когда ехали сюда?.. Чего вам хотелось?
Как чего! - удивилась Дора. - Жизни... только! - добавила она с иронией.
Андреев сердито дернул себя за усы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
- Как же это так? - поднимая голову, спросила Дора.
- Да вот так... Никакого!.. Знаете, я даже старался придумать... то есть просто надуть себя, но ничего не придумал!.. Вы только послушайте...
Ларионов вскочил и развел руками, точно чему-то испуганно удивился. Пенсне не держалось на его коротком носу, и он ежеминутно поправлял его.
- Ну, я, знаете, говорю себе так: для служения народу... Хорош-ш-о, так... Это говорят всегда очень уверенно и громко... это даже очень легко сказать... Но возможно ли вообще служить народу, - этого в сущности никто не знает!.. Вот, видите ли, какая штука: я, например, медик и, следовательно, должен быть доктором и лечить больных... Так?
Он остановился, вопросительно глядя поверх пенсне.
- Допустим... - шутливо, благосклонным тоном согласился Андреев.
- Нет, ты не шути, я серьезно говорю! - обиделся Ларионов.
- Да я не шучу! - тем же тоном возразил Андреев.
Ларионов с минуту недоуменно смотрел на него, потом добродушно махнул рукой.
- Ну, хорошо... Так вот какая штука: буду я доктором и буду лечить больных... Если бы я был какой-нибудь особо даровитый человек, я обогатил бы науку открытиями...
- Где тебе! - презрительно подсказал Андреев.
- И действительно, где же мне! - покорно и совершенно серьезно согласился Ларионов. - Ну, значит, буду я лечить больных... Хорошо... Многих я вылечу, многих не вылечу и главным образом не потому, что болезнь сильнее науки, а потому, что много болезней происходит от таких причин, которые вообще... как это называется?..
Ларионов пощелкал пальцами.
- Валяй: по независящим обстоятельствам! - иронически, серьезно подсказал Андреев.
- Ну, да... пусть... Так вот, видите, какая штука: буду я лечить одного, другого, третьего, сотого, без конца... Всю жизнь буду лечить всяких людей, и хороших, которым искренно, положим, желаю добра, и тех, которых считаю вредными... сволочь всякую... Я не могу их не лечить, потому что и они страдают и имеют право на помощь... вот какая штука!..
- Ну, это положим!.. - возразил Андреев.
- Нет, не положим... Ты сам меня первый подлецом назовешь, если я не пойду к больному, а начну справляться, кто он, да что он...
- Конечно... - поддержала Дора.
- Ну, вот! - обрадовался Ларионов. - Значит, надо безразлично смотреть на больных, только как на больных... так?.. Знаете, казалось бы, что это очень хорошо, человеколюбиво и прочее... а на самом деле это - отсутствие живой, сознательной любви, и только... Какая-то чепуха!..
- Да, - оживленно отозвалась Дора, радуясь, что ей пришла в голову удачная мысль, - я сама думала об этом: выходит же так, что я одних лечу потому, что жизнь устроена скверно, а сама же вылечиваю тех, которые создали и поддерживают это зло!..
- Совершенно верно! - закусив усы, усмехнулся Андреев.
- Ну, вот видите, какая штука!.. Значит, я просто буду врачом по ремеслу, ремесленником, и между мною и людьми не будет никакой сознательной связи. Я, знаете, на днях внимательно прочел биографию Гааза и вижу, что все это чепуха!.. Столько же пользы, сколько и вреда!.. Да... Потом, я как-то чуть не попал в заговор, мне уже даже револьвер дали... Браунинга, что ли... черный такой, тяжелый... Ну, я, было, и подумал: вот оно!.. начинается настоящее дело!.. А потом вижу, что и это не то... Надо убивать, а потом и тебя самого повесят... Значит, такая штука: я убью, скажем, человека, которому хочется жить, потом убьют меня, - мне тоже хочется жить!.. И то, и другое совсем неприятно: смерть, а не жизнь... Форменное несчастье и только!..
Ларионов высоко поднял толстые, как у женщины, плечи, и его близорукое, доброе лицо выразило отчаяние.
- Тут у меня в душе пошла такая разладица, что я чуть не удавился!.. С одной стороны, дело большое, несомненно важное, а с другой стороны - с какой стати? Кто смеет требовать от меня моей жизни и... чтобы я сделался убийцей?.. И... и... я, кажется, скоро совсем перестану понимать, в чем тут дело!.. Вот, ведь какая штука... что хорошего ни придумаешь, для всего требуется либо жертва, либо самопожертвование!.. И... и вообще... Я не могу объяснить всего, но... Когда я начал, то думал, что легко высказаться, а теперь вижу, что не выходит... Ну, да вы поймете...
В комнате было жарко и душно. Лампа горела уныло, освещая небольшой круг, в котором желтели стаканы с жидким чаем и тускло блестели ложечки. Над лампой ходил синий табачный дым, и было трудно дышать в нем. Хотелось открыть форточку, но почему-то никто не догадывался сделать это. Ларионов молчал и вопросительно глядел на всех поверх пенсне, и на его круглом потном лице было написано страдание и недоумение. Дора положила подбородок на подставленные руки и задумалась, глядя на огонь лампы. Андреев дергал и крутил усы, а Лиза сидела на кровати и ее не было ни слышно, ни видно. Ей было до слез жаль Ларионова и хотелось приласкать его как мальчика и утешить, но она не умела ничего сказать и молчала.
- Да, жизнь сложная... тяжелая штука! - задумчиво проговорила Дора.
Ларионов быстро сел и испуганно посмотрел на нее.
- И удивительно же, - продолжала Дора медленно и раздумчиво: - всего какой-нибудь год... меньше, полгода всего тому назад, ехала же я сюда с таким восторгом! И, главное, что представляла я себе именно то, что и нашла... Все это тут и есть: газеты и наука, и сходки, и театры... все то, о чем я всегда слышала и читала. И вот все-таки, полгода прошло, а у меня в душе одна пустота и все надоело, опротивело! Так иногда все противно, что я, кажется, скоро Паше Афанасьеву завидовать начну...
Она замолчала, и стало совсем тихо. За стеной вдруг послышались голоса и звон посуды.
- Я иногда припоминаю теперь, как я два года занималась в одной школе и каким бедным и невыносимо скучным казалось мне тогда все... Деревня такая серая, мужики пьяницы, ребятишки глупые... существование мое такое же серенькое, глупое... А "там", думаю себе, где-то идет жизнь!.. А теперь все это кажется мне иногда таким милым... до слез!.. И деревня, и лесок березовый, в который я каждый день от скуки ходила гулять, и ребятишки... особенно один... мальчуган там был... И не понимаю себя, как это я могла обнимать березы и плакать от тоски?.. Ну, начинаю думать, может быть, я себе ошибалась и надо ехать назад, жить, как жила? Нет же!.. Опять становится скучно... и не то, что скучно, а обидно же: неужели так и прозябать там всю жизнь?
Лиза глубоко вздохнула в своем уголке.
- Ну, хорошо!.. - сказал Андреев, кусая усы. - Что же, собственно, вы воображали, когда ехали сюда?.. Чего вам хотелось?
Как чего! - удивилась Дора. - Жизни... только! - добавила она с иронией.
Андреев сердито дернул себя за усы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17