Она хотела, чтобы возле нее кто-то постоянно сидел, жаловалась на то, что медсестра приходит не сразу, как только ее позовут. Многим няням она сильно надоела. Каждые пятнадцать или двадцать минут Бабушка выкрикивала: «Няня!» У нее было много недоброжелательности в отношении других людей за то, что они не могли облегчить ей страдания. «Не может ли доктор сделать что-нибудь?» «Не может ли сестра дать мне что-то еще?» «Не можете ли вы что-нибудь сделать?» «Почему они ничего не делают?»
Что же, было понятно, к чему это все. Бабушка боролась со смертью. Поэтому она каждый раз спрашивала как бы в воздух:
– Думаешь ли ты, что мне когда-нибудь станет лучше?
– Ваше тело болеет, и доктор сделал все, что мог, – отвечала я ей.
– Почему доктор не приходит?
– Потому что он ничего не может сделать. – Считается, что в больнице очень неэтично говорить человеку: «Бабушка, вы умираете».
Но она должна была это знать. Все поддерживают иллюзию о том, что ей вот-вот станет лучше, и это удесятеряет страдания. И вот после нескольких разговоров со мной она наконец понимает это. Мы говорим о «Господе» (ее слово), и я направляю ее к Нему, а не к доктору за утешением и поддержкой. Она перестает бороться и говорит что-то наподобие следующего: «О, какое облегчение! Наконец-то я знаю, что меня ждет. И с этим ничего нельзя поделать».
В течение всего дня я прихожу по ее первому требованию, любовно делаю все, что нужно делать по уходу за ней, обнимаю ее, целую, и она говорит:
– Я рада, что они приписали тебя ко мне.
– Меня не приписали, – отвечаю я. – Я здесь, потому что я люблю вас.
– Ты мне нравишься, потому что ты добра и заботлива, и я чувствую в тебе любовь Иисуса, – говорит она.
И я говорю ей, что я люблю ее и что ее любовь ко мне и моя к ней – это Иисус, и поэтому мы чувствуем Его здесь. И она успокаивается и говорит, что осознает присутствие Господа, и я знаю, что это так, потому что мы просто вышли в открытое пространство, и между нами больше нет разделения, и ее сияющая душа предстает передо мной, а моя – перед ней, и мы глубоко понимаем друг друга без слов. Поэтому мы молимся вместе, и слова нам больше не нужны. Мы просто присутствуем. Я стою на коленях возле ее кровати, она прижимает мои руки к сердцу, и мы парим во свете. Когда входят ее родственники, первые их слова: «Что, что-то не так?» Просто смешно. Я говорю им, что все прекрасно, что мы просто молимся и что они сами могут видеть спокойствие Бабушки. Они говорят «Да благословит тебя Господь!» и «Спасибо», и я выхожу из комнаты. Бабушка говорит «Ты сделала для меня больше добра, чем любой врач». И я знаю, что она получила то, для чего две недели постоянно вызывала медсестру. Я знаю также, что это провинциальная больница и что ни ее родственники, ни кто-либо другой не помогут ей утвердиться в новой реальности. Все они убеждают ее, что она скоро поправится, рассказывают ей о внуках, которые ждут ее дома. Ей нужен кто-то, кто бы подтвердил, что она умирает, кто бы молился с ней, просто был с ней, чтобы она могла обратиться к Богу. Как может она принять смерть, когда никто рядом даже не признает, что она умирает?
Некоторое время я общалась только с людьми, которые были «на пути», которые по крайней мере стремились познать Бога. В течение трех лет я была директором ашрама, пока не обнаружила, что ничего не знаю. Затем три года я провела в Индии и в Соединенных Штатах. Я практически не почувствовала переход от этой святой жизни в гранитную не-реальность больницы. И там, и там мой ум оставался свободным в одних местах и привязывался в других. Но больница оказалась идеальным учителем. Там, где окружение не подтверждало реальности Бога, я должна была искать истину в себе, не опираясь на внешний мир. Я должна была жить в ней и быть ею. Никакие слова, никакие идеи не могли заменить ее здесь. Ничто, кроме подлинного, ничто, кроме безусловной любви, здесь вообще не реально. Люди всегда открываются ей, поворачиваются к ней, как цветы к солнцу. Вы не можете имитировать любовь, общаясь с глухой старушкой, которая выжила из ума настолько, что не знает, как пройти в ванную.
Одна интересная особенность работы с существом в старом теле состоит в том, что оно не имеет ни малейшего представления о том, за кого вас принимать. Вы можете стать для старого человека матерью, дочерью, священником, нянюшкой. Но они окунаются в вашу любовь. Они не бывают слишком старыми или слишком больными, чтобы не почувствовать ее. Они устремляются к ней, как мошки к огню. Они знают свет. Чем большая тьма их окружает, тем быстрее они устремляются к свету. Я много работаю с пожилыми. (Недалеко от больницы находится богадельня, прикрепленная к ней.) Для них важнее отказаться от своей обычной роли, чем для людей, которые обычно попадают в больницу.
Итак, если у вас есть какое-то место для меня в вашем Проекте по работе с умирающими, я бы хотела работать в нем и учиться. Могу ухаживать за лежачими больными.
С Божьей любовью,
Марджи Коэниг.
ГЛАВА 14
КТО УМИРАЕТ?
Вы боитесь смерти потому, что верите, что родились. Но кто тот, кто родился? Кто тот, кто умирает? Посмотрите внутрь. Какое было у вас лицо до рождения? На самом деле вы то, что не рождается и не умирает. Откажитесь от того, кем вы себя считаете, и станьте тем, кем вы всегда были.
Мы верим, что родились, и поэтому считаем себя этим телом. Мы ожидаем смерти и полагаем, что тело – это все, что у нас есть. Но во сне, когда тело теряет чувствительность, осознание по-прежнему существует. Сон жизни продолжается за пределами тела.
«Когда я умру, я перестану существовать». Так говорит «я» нашего ума, который видит сон этой жизни. Мы боимся очнуться от этого сна, мы боимся, что ум не сможет больше плести свою фантазию.
В той мере, в которой мы отождествляемся с телом как со «мной» или с «моим», мы боимся смерти. Тело умирает – в этом не может быть сомнений. Распад тела становится заметным вскоре после смерти. Но распадается ли при этом энергия, которая раньше оживляла тело?
Когда «я» называет себя телом, оно предчувствует непостоянство. Когда «я» отождествляется с умом, оно боится исчезновения. Хотя рассматриваемый ум постоянно кажется нам растворяющимся и воссоздающимся. Постоянное умирание и возрождение, от мгновения к мгновению.
Когда мы думаем о себе как о теле или как об уме, мы смущаемся, поскольку видим, что ни в уме, ни в теле нет ничего постоянного. Все везде меняется. Когда мы думаем о «я» как об уме, какая мысль есть «я», эта или последующая? Или же и то и другое противоречащие друг Другу мысли? Что есть то «я», которое грустит или радуется? Или все это непостоянные проявления ума? Мысли, которые мыслятся сами.
Мы сидим в удобном кресле, поглощены чтением книги, и тут в комнату входит друг и предлагает нам стакан воды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98
Что же, было понятно, к чему это все. Бабушка боролась со смертью. Поэтому она каждый раз спрашивала как бы в воздух:
– Думаешь ли ты, что мне когда-нибудь станет лучше?
– Ваше тело болеет, и доктор сделал все, что мог, – отвечала я ей.
– Почему доктор не приходит?
– Потому что он ничего не может сделать. – Считается, что в больнице очень неэтично говорить человеку: «Бабушка, вы умираете».
Но она должна была это знать. Все поддерживают иллюзию о том, что ей вот-вот станет лучше, и это удесятеряет страдания. И вот после нескольких разговоров со мной она наконец понимает это. Мы говорим о «Господе» (ее слово), и я направляю ее к Нему, а не к доктору за утешением и поддержкой. Она перестает бороться и говорит что-то наподобие следующего: «О, какое облегчение! Наконец-то я знаю, что меня ждет. И с этим ничего нельзя поделать».
В течение всего дня я прихожу по ее первому требованию, любовно делаю все, что нужно делать по уходу за ней, обнимаю ее, целую, и она говорит:
– Я рада, что они приписали тебя ко мне.
– Меня не приписали, – отвечаю я. – Я здесь, потому что я люблю вас.
– Ты мне нравишься, потому что ты добра и заботлива, и я чувствую в тебе любовь Иисуса, – говорит она.
И я говорю ей, что я люблю ее и что ее любовь ко мне и моя к ней – это Иисус, и поэтому мы чувствуем Его здесь. И она успокаивается и говорит, что осознает присутствие Господа, и я знаю, что это так, потому что мы просто вышли в открытое пространство, и между нами больше нет разделения, и ее сияющая душа предстает передо мной, а моя – перед ней, и мы глубоко понимаем друг друга без слов. Поэтому мы молимся вместе, и слова нам больше не нужны. Мы просто присутствуем. Я стою на коленях возле ее кровати, она прижимает мои руки к сердцу, и мы парим во свете. Когда входят ее родственники, первые их слова: «Что, что-то не так?» Просто смешно. Я говорю им, что все прекрасно, что мы просто молимся и что они сами могут видеть спокойствие Бабушки. Они говорят «Да благословит тебя Господь!» и «Спасибо», и я выхожу из комнаты. Бабушка говорит «Ты сделала для меня больше добра, чем любой врач». И я знаю, что она получила то, для чего две недели постоянно вызывала медсестру. Я знаю также, что это провинциальная больница и что ни ее родственники, ни кто-либо другой не помогут ей утвердиться в новой реальности. Все они убеждают ее, что она скоро поправится, рассказывают ей о внуках, которые ждут ее дома. Ей нужен кто-то, кто бы подтвердил, что она умирает, кто бы молился с ней, просто был с ней, чтобы она могла обратиться к Богу. Как может она принять смерть, когда никто рядом даже не признает, что она умирает?
Некоторое время я общалась только с людьми, которые были «на пути», которые по крайней мере стремились познать Бога. В течение трех лет я была директором ашрама, пока не обнаружила, что ничего не знаю. Затем три года я провела в Индии и в Соединенных Штатах. Я практически не почувствовала переход от этой святой жизни в гранитную не-реальность больницы. И там, и там мой ум оставался свободным в одних местах и привязывался в других. Но больница оказалась идеальным учителем. Там, где окружение не подтверждало реальности Бога, я должна была искать истину в себе, не опираясь на внешний мир. Я должна была жить в ней и быть ею. Никакие слова, никакие идеи не могли заменить ее здесь. Ничто, кроме подлинного, ничто, кроме безусловной любви, здесь вообще не реально. Люди всегда открываются ей, поворачиваются к ней, как цветы к солнцу. Вы не можете имитировать любовь, общаясь с глухой старушкой, которая выжила из ума настолько, что не знает, как пройти в ванную.
Одна интересная особенность работы с существом в старом теле состоит в том, что оно не имеет ни малейшего представления о том, за кого вас принимать. Вы можете стать для старого человека матерью, дочерью, священником, нянюшкой. Но они окунаются в вашу любовь. Они не бывают слишком старыми или слишком больными, чтобы не почувствовать ее. Они устремляются к ней, как мошки к огню. Они знают свет. Чем большая тьма их окружает, тем быстрее они устремляются к свету. Я много работаю с пожилыми. (Недалеко от больницы находится богадельня, прикрепленная к ней.) Для них важнее отказаться от своей обычной роли, чем для людей, которые обычно попадают в больницу.
Итак, если у вас есть какое-то место для меня в вашем Проекте по работе с умирающими, я бы хотела работать в нем и учиться. Могу ухаживать за лежачими больными.
С Божьей любовью,
Марджи Коэниг.
ГЛАВА 14
КТО УМИРАЕТ?
Вы боитесь смерти потому, что верите, что родились. Но кто тот, кто родился? Кто тот, кто умирает? Посмотрите внутрь. Какое было у вас лицо до рождения? На самом деле вы то, что не рождается и не умирает. Откажитесь от того, кем вы себя считаете, и станьте тем, кем вы всегда были.
Мы верим, что родились, и поэтому считаем себя этим телом. Мы ожидаем смерти и полагаем, что тело – это все, что у нас есть. Но во сне, когда тело теряет чувствительность, осознание по-прежнему существует. Сон жизни продолжается за пределами тела.
«Когда я умру, я перестану существовать». Так говорит «я» нашего ума, который видит сон этой жизни. Мы боимся очнуться от этого сна, мы боимся, что ум не сможет больше плести свою фантазию.
В той мере, в которой мы отождествляемся с телом как со «мной» или с «моим», мы боимся смерти. Тело умирает – в этом не может быть сомнений. Распад тела становится заметным вскоре после смерти. Но распадается ли при этом энергия, которая раньше оживляла тело?
Когда «я» называет себя телом, оно предчувствует непостоянство. Когда «я» отождествляется с умом, оно боится исчезновения. Хотя рассматриваемый ум постоянно кажется нам растворяющимся и воссоздающимся. Постоянное умирание и возрождение, от мгновения к мгновению.
Когда мы думаем о себе как о теле или как об уме, мы смущаемся, поскольку видим, что ни в уме, ни в теле нет ничего постоянного. Все везде меняется. Когда мы думаем о «я» как об уме, какая мысль есть «я», эта или последующая? Или же и то и другое противоречащие друг Другу мысли? Что есть то «я», которое грустит или радуется? Или все это непостоянные проявления ума? Мысли, которые мыслятся сами.
Мы сидим в удобном кресле, поглощены чтением книги, и тут в комнату входит друг и предлагает нам стакан воды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98