– А какой он? – спросил я. И сразу же предложил: – Нет, не рассказывайте. Я сам скажу. Он высокий, плотный, с головой, словно втянутой в плечи, и с большими мохнатыми бровями?…
– Да, – ответили мне. – А вы, выходит, его знаете?…
Я взял с собой уполномоченного СМЕРШа (так в войну называли контрразведку), инженера – моего помощника, и сейчас же выехал в Брендорф. Ни уполномоченному, ни помощнику я не рассказал об основной цели поездки.
В Брендорфе была расположена такая же ремонтная база, как наша. Начальник ее, мой коллега, инженер-полковник, принял нас радушно. Я ему сказал, что хотел познакомиться с тем, как у него организована работа, так как мы только разворачивались, а у него уже был солидный опыт. Из беседы с ним и с инженерами, которых он пригласил, мы извлекли большую пользу. Но вот перед отъездом я сказал:
– Я слышал, что у вас работает Шмидт, который прежде был на заводе, где теперь расположена наша база.
– Работает, – подтвердил мой коллега. – Только я его назад к вам не отпущу.
– Почему?
– Самому нужен. Он по-русски хорошо говорит, а у меня с переводчиками – туго.
– Я его и не собираюсь забирать, – возразил я. – Только хотел посоветоваться. Он, как мне рассказывали, был обер-мастером на мощном прессе, и мне хотелось выяснить у него некоторые детали технологии.
– Это можно, – согласился начальник базы. – Сейчас мы его вызовем.
Кабинетом начальника ремонтной базы служила огромная комната, прежде предназначенная для заседания совета акционеров завода. Мы сидели у стола хозяина кабинета в таком порядке: в центре – инженер-полковник, начальник базы, рядом с ним – слева – уполномоченный СМЕРШа и мой помощник, а справа, немного в стороне, – я. Причем, длинная ковровая дорожка, которая шла от двери, была положена наискосок и как бы вела к тому месту, где я сидел.
Но вот открылась дверь, и на пороге показался Шмидт Я сразу узнал его. Это был – Петров. Он еще больше потолстел и шел по дорожке самоуверенный, спокойный, как всегда, глядя вниз из-под слегка насупленных мохнатых бровей.
И вдруг он увидел меня. Я никогда не представлял себе, что человек может так испугаться. Лицо у Петрова стало совершенно белым. И на этом белом лице выделялись еще более белые, чем лицо, губы.
Он подошел прямо ко мне, протянул руку и сказал:
– Здравствуйте, Борис Андреевич.
– С предателями Родины я не здороваюсь, – ответил я.
Товарищи вскочили со своих мест, удивленно переглядываясь, стараясь понять, откуда он знает мое имя, какой родины он предатель, если он, Шмидт, австриец.
– Куда ты дел партийный билет? – Уж не знаю, почему, но таким был первый вопрос, который я ему задал.
Глядя вниз, Шмидт ответил:
– Сжег. Когда остался на оккупированной территории – сжег.
Он искоса посмотрел на меня, так как, очевидно, не знал, что мне о нем известно.
– А где Фанечка и ребенок?
– Я их отправил.
– Куда? На тракторный завод?
На тракторном заводе немцы расстреливали евреев.
– Нет. В эвакуацию отправил.
– Что это значит? – не выдержал инженер-полковник, начальник базы.
– Шмидт, он же Петров, – просто шпион, – ответил я. – Я прошу его задержать… А затем расскажу, в чем дело.
Шмидт был арестован. Австрийцы-вольнонаемные, которые работали в мастерских, после его ареста, покачивая головами, говорили:
– О, это был гросс наци!
Все они были настолько запуганы Шмидтом-Петровым, что при нем не решались и пикнуть…
Костер наш совсем погас. Светало. От Днепра тянуло холодным предутренним ветерком. Пора было ставить донки, но никто не двигался с места.
– А кто же все-таки стрелял в вашем парадном? – нетерпеливо спросил человек в мешковатом костюме, который недавно подошел к нам.
– Позже, на допросе, как мне рассказали, выяснилось, что Шмидт (это тоже не его настоящая фамилия) не австриец, а немец – Людвиг фон Гамбах – был немецким резидентом в Харькове, – ответил Борис Андреевич. – Им был завербован счетный работник, которого мы нашли на лестнице. В день начала войны по заданию Петрова он должен был произвести какую-то диверсию, но отказался. По словам Петрова, отказ этот был вызван тем, что завербованный им человек струсил, но трудно было через столько лет понять, что происходило в действительности. Может быть, ему совесть не позволила этого сделать – он был недавно завербован Петровым. Во всяком случае он отказался и хотел уйти (разговор происходил в квартире у Петрова). Петров пытался задержать его. Он вырвался и пошел к двери. Тогда Петров догнал его и вонзил ему в спину иглу со шприцом. Немецкая разведка снабжала своих агентов такими шприцами, представляющими собой иглу, одетую на свинцовый тюбик на манер тех, в которых художники держат масляные краски. А в тюбике сильнодействующий яд. Человек, которого Петров уколол, знал, что это значит. Он выбежал в парадное и выстрелил три раза, чтоб кого-нибудь вызвать. Но Петров успел забрать у него оружие и рассыпать яд по лестнице.
– Вот – подлец! – ахнул Павел Данилович. Широкое лицо его с добрыми морщинками вокруг глаз выражало негодование и нетерпение. – А что же потом с ним сделали? – заторопил он рассказчика.
– Судили, – ответил Борис Андреевич. – Он был осужден на двадцать лет, и, что особенно интересно, мне товарищи рассказывали, что правительство ФРГ, когда вело переговоры о возвращении военнопленных, особенно настаивало, чтоб им был возвращен Людвиг фон Гамбах.
– И вернули? – заволновался Павел.
– Не знаю.
Борис Андреевич поднялся, посмотрел на реку, где уже во всех направлениях двигались моторки, весельные лодки и рыбацкие челны, и сказал:
– Что ж, товарищи, пора и за дело браться.
– Подождите, – хрипло и хмуро сказал Тадеуш. – Как же так? Ведь он шпион. Почему же его не расстреляли?
– Не знаю, – ответил Борис Андреевич, – Но мне говорили как-то, что, если шпион во всем чистосердечно признается, его могут помиловать.
– А как же девушка эта? – вспомнил Тадеуш. – Фанечка? Эвакуировалась она?
– Эвакуировалась. Оказалось, что Петров хотел ее задержать, но она уехала против его воли.
…Вверх по Днепру маленький черный буксир тащил длинный воз плотов. Его догнал сверкающий свежей краской пассажирский теплоход. Над берегом басовито прокатился сигнал обгона – два коротких и один длинный гудок, На буксире повременили и неохотно ответили длинным гудком – согласием на обгон.
– Как же она не разгадала, что рядом с ней – враг? – не хотел мириться с услышанной историей Павел.
– А как мы не догадались? – ответил Борис Андреевич. – Конечно, можно просто объяснить – бдительности не хватило. Но почему ее не хватило. Почему он смог нас так долго обманывать? Мне кажется потому, что этот фон Гамбах сумел ловко использовать то особенное доверие и уважение, каким у нас окружен рабочий, да еще и старый член партии, что он сыграл на самых лучших наших чувствах…
…Мы поздно поставили закидушки.
1 2 3 4 5