TaKir
«Я иду за носорогом»: Детская литература; Москва; 1967
Аннотация
Из книги "Я иду за носорогом"
Юрий Яковлевич Яковлев
В гостях у собаки
Вам когда-нибудь случалось скучать по собаке? По милому четвероногому существу, которое осталось далеко дома? Это чувство — горькое, но удивительно светлое — подстерегает меня в чужом городе, в неуютном гостиничном номере, когда я остаюсь один. Мне вдруг начинает недоставать холодного носа, который тычется в руку, длинного розового языка, который норовит лизнуть меня в щёку, преданных глаз, частого дыхания, запаха чистой собачьей шерсти.
Мне хотелось открыть окно и громко позвать:
— Доня! Донюша…
Я знаю, если бы мой зов долетел до собаки, она примчалась бы не раздумывая. По сугробам, по шпалам, вплавь, как угодно. Без отдыха, без сна, без вкусной похлёбки.
Я звоню домой. В Москву, на Пушкинскую улицу. Едва успеваю поздороваться и сразу спрашиваю:
— Как Доня?
— Ничего.
— Скучает?
— Спит на твоём диване.
— Передай ей привет.
На том конце провода не смеются. Там всё понимают и говорят:
— Хорошо. Передам. Когда ты приедешь?
Когда я приеду! Закончу дела и тут же — на вокзал. Если я скучаю по своей собаке, значит, мне не хватает целого мира — близких, рабочего стола, звонка над дверью, всего, что меня окружает дома.
Междугородный разговор кончился. Я кладу трубку и снова поднимаю её. Я набираю номер своего здешнего друга.
— Слушай, своди меня в гости.
— Приходи ко мне.
— Да нет, своди меня в гости к собаке.
На другом конце провода покашливание.
— То есть как к собаке?
— Есть у тебя знакомые с собакой?
— Надо подумать.
Я кручу телефонный шнур.
— Может быть, кто-нибудь держит. Хотя бы дворняжку.
Друг дышит в трубку. Думает. И вдруг он восклицает:
— Слушай!
Вероятно, он вспомнил про какую-то добрую душу, которая держит собаку.
— Ну?!
— В нашем цирке сейчас работает Наташа Дурова. Знаешь её?
— Знаю.
Перед глазами возникает моя старая знакомая: щеголеватая молодая женщина, рано поседевшая, с тонким покатым носом, с серыми глазами, расположенными близко к переносице. Энергичная, самостоятельная, вечно чем-то озабоченная…
Мой друг с подъёмом кричит в трубку:
— У неё морские львы, моржи, еноты, индюки…
— Стой! Не нужны мне индюки. Мне нужна собака. Есть у неё собака?
Молчание. Потом мой друг нерешительно говорит:
— Наверное, есть… У неё всё есть. Поезжай.
— Ладно, пусть морские львы. Поеду.
Я быстро собираюсь и еду, в надежде уехать от самого себя. Хотя бы к моржам.
И вот я попадаю в цирк. Не в праздничный бархатный амфитеатр, заполненный смеющейся публикой, а за кулисы. Иду по незнакомым каменным лабиринтам. Здесь полутемно. Холодно. Несёт звериным духом. Здесь в неприглядных серых помещениях трудом и потом создаются удивительные живые картины, которые в свете прожекторов сменяют одна другую в круглой раме манежного барьера.
Я нахожу конюшни. Это одно только название — конюшни. Здесь не слышно ржания лошадей, а ревут львы, медведи, кричат птицы.
Совсем как в джунглях. И в самом деле я иду не просто по коридору, а по тропе, по которой ходят львы и тигры. На манеж, как на водопой.
И вдруг с тигриной тропы доносится Наташин голос:
— Простой рыбий жир не годится. Для Васи нужен витаминизированный. Вы понимаете?
Нет, второй — мужской — голос не понимает:
— Не всё ли равно какой рыбий жир.
— Ваш не годится, он с осадком. А Вася маленькая, ей одиннадцать месяцев. И потом, она морж.
Морж — она, а зовут её — Вася. Я пропускаю мимо ушей это несоответствие. Когда моя собака была маленькой, ей тоже давали витаминизированный. Мне сразу становится любопытно посмотреть на Васю, которой, как и моей Доне, не годится простой рыбий жир, с осадком. Я прибавляю шагу.
— Ладно, — примирительно говорит Наташа, — куплю на свои деньги.
И тут я подхожу и здороваюсь. И сразу меня окружает особое гостеприимство, которое, оказывают питомцы внучки дедушки Дурова.
— Вася! Васенька!
Передо мной огромное, беззащитное в своей неподвижности существо. Розовато-коричневая шкура с перламутровым отливом. Ласты плоские, словно вылепленные из теста, а потом раскатанные катком.
В светлой оправе тёмные круглые глаза. А вокруг рта усы, висят как макаронины. Это Вася, Василиса. Малютка весом в семьсот килограммов. Она вылезает из «моря» на «берег», и каждое движение стоит ей огромных усилий. Вася вздыхает. Она таращит свои добрые глазищи и вздыхает. Что с тобой? Может быть, у тебя что-нибудь болит, а может быть, прорезаются зубки?
Из-под усов видны небольшие клыки. Пройдет время, и они станут бивнями. Бивни похожи на соху. Ими моржи перепахивают дно моря, извлекают раковины, а потом несут их на усах к берегу. И раскалывают клыками, как грецкие орехи.
Вася разглядывает меня, а я — Васю. И мне кажется, что она страдает оттого, что не может говорить. Я всегда подмечал это чувство в собаках. Но собаку, которая днём и ночью рядом с тобой, легче понять. А как узнать, что за тонкие переживания скрыты под толстой кожей этой морской царевны?
Из-за плеча на моржиху смотрит Наташа:
— Что тебе, доченька?
Доченька вздыхает. Как человек — только сильней и глубже. Потом переворачивается на спину, ловко подхватывает ластом мячик и начинает перекатывать его по животу. И я угадываю в этом странном существе что-то наивно детское, что звери хранят дольше и бережнее, чем люди. Капля за каплей я вбираю в себя это доброе детское начало, и мне становится легче.
А потом я подхожу к морскому льву. Он чёрный и гладкий, как бритый чёрт. Движения плавные, волнообразные. Ни одного острого угла. Кажется, что Лель не движется, а ласкается. Он топорщит белые капроновые усы и лает.
— Не скрипи! — командует Наташа. — Разговаривай мягче. А теперь накажи себя.
Лель всё понимает. Он начинает легонько — хитрец! — похлопывать себя ластом по мягкому месту. Впрочем, у него все места мягкие.
Чёрные глазки. Крохотные уши. И весь он такой самостоятельный, умный, понимающий.
— Я думала, что он не выживет, — словно сама себе, говорит Наташа. — У него был авитаминоз. Всё тело в нарывах. Совсем угасал. Он жил тогда у меня дома, в ванной. А я бегала по рынкам, доставала ему свежую рыбу.
За спиной раздается тяжёлый вздох. Это вздыхает Вася. Ревнует к Лелю. И косит в нашу сторону шарообразным глазом.
— Пойдём?
И вдруг я ловлю себя на том, что мне не хочется уходить от этих ласковых питомцев моря. Какое-то чувство проклюнулось во мне и уже дало робкий всход.
— Можно дать им сахара?
— Нет, дай лучше рыбы.
Рыбы у меня нет. Но Наташа суёт мне в руку серебристые слитки салаки. Я беру их и кормлю Леля, а потом Васю. Запах рыбы приближает море. Наташа улыбается. В волосах у неё застряла рыбья чешуйка.
1 2