И наноси в фургон побольше сена.
–. Для лошадей?
– И для меня, – сказал Виктор. – А то по этим Дорогам…с раненой ногой…
И снова фургон с красными звездами, переваливаясь с боку на бок, покатил по размытой дождем прифронтовой дороге.
7
Гаубичная батарея стояла на пригорке, неподалеку от осинника, который успел пожелтеть и в лучах утреннего солнца трепетал легкой золотистой листвой. Четыре орудия с короткими, запрокинутыми вверх стволами стояли в ряд. Окрашенные в цвет жухлой травы орудия казались мирными, не имеющими отношения к войне, а скорее принадлежащими к природе. Неподалеку от них, сзади, стояли зарядные ящики с боевыми выстрелами.
Пленных привели к командиру.
– Кто такие? – строго спросил командир, разглядывая красноармейца и мальчика.
Красноармеец ничего особенного собой не представлял. Мальчик же, одетый в белую рубаху и синие шаровары, в красном фригийском колпаке, с трехцветным французским знаменем, выглядел странно, подозрительно.
– Я – красноармеец Яшечкин, – ответил боец, вынимая из кармана документ. – А малой – из революционного театра.
– Из какого еще театра? Здесь война и никаких театров нет! – категорически сказал командир.
– Есть театр, – твердо сказал Котя. – Мы выступали на станции…
– Станция занята белыми, – спокойно сказал командир. – Выходит, вы из театра, да не из нашего.
– Из нашего! – заволновался Котя. – Честное благородное, из нашего! Хотите, я вам покажу?
– Нечего показывать! – отрезал командир. – В штабе полка будете давать показания. Артисты!
В это время рядом с командиром оказался человек в кожаной куртке и в шлеме. Пожевывая травинку, он слушал разговор командира с пленными. И решил вмешаться в их разговор.
– Пусть покажут, – сказал он. – Мы и увидим, для кого играет театр: для красных или для белых.
– Я покажу! – сказал Котя. Командир сдвинул фуражку на глаза.
– Ладно, военлет! – сказал он человеку в кожаной куртке. – Пусть покажут.
Котя подхватил знамя и отошел в сторонку.
– А ты что стоишь? – обратился командир к Яшечкину. – Давай тоже.
– Не артист я, а артиллерист, – хмуро сказал Яшечкин, продолжая стоять на месте.
– Артиллеристы находятся при орудиях, а не путешествуют по горам и долам, – недружелюбно сказал командир и отвернулся от растерянного Яшечкина.
А Котя уже развернул трехцветное знамя. И громко, словно находился не на опушке леса, а в большом зале, начал:
– Мы вам покажем спектакль из французской жизни. Восставшие санкюлоты, то есть пролетарии, штурмуют королевскую тюрьму Бастилию. Мой папа, держа в руке старинное кремневое ружье, говорит:
Мы ждем подкрепленья,
Победа за нами!
Пусть мальчик поднимет
Трехцветное знамя!
Но моя мама не согласна. Она стоит на сцене с двумя пистолетами.
Как можно ребенка
Подставить под пули?
Не дремлют стрелки
Короля в карауле.
Котя читал стихи. Показывал, рассказывал. Он один играл за целый театр. Привлеченные неожиданным представлением, артиллеристы столпились вокруг мальчика. А его голос, похожий на мамин, звучал громко, чуть напевно:
Пусть знамя народа
На площади реет.
В ребенка стрелять
И король не посмеет!
Он играл, маленький артист Героического рабочего театра, а в это время в осиннике появился конный разъезд белых. Ротмистр, худой, горбоносый офицер, поднес к глазам бинокль, и то, что он увидел, поразило его.
Орудия стояли на огневой позиции без прислуги.
Весь же личный состав красной батареи окружил мальчика, который почему-то размахивал французским флагом. Некоторое время ротмистр рассматривал это странное зрелище, соображая, что бы это могло значить. Потом оторвал от глаз бинокль и, повернувшись к солдатам, тихо сказал:
– Приготовиться к атаке. Мы сейчас захватим красную батарею голыми руками! Только тихо. Тихо!
А на батарее шел спектакль. И никто не видел, как за зеленоватыми стволами осин появился вражеский разъезд. Никто, кроме Яшечкина.
Старый боец подошел к командиру батареи и что-то шепнул ему на ухо. Глаза командира сузились, и он сразу насторожился.
Стараясь не перебивать Котю, он сказал:
– Играй, артист, играй. Размахивай знаменем. Там, в роще, белые. Хотят застать нас врасплох. По команде – все расчеты к орудиям и огонь по белым. Но пусть они подойдут поближе. Играй, артист, играй!
И тогда Котя крикнул:
На гребень забраться
Ему помогите!
Смотрите,
Он держится смело.
Смотрите!
С этими словами мальчик подбежал к ближайшему орудию и, ловко забравшись на лафет, замахал флагом. А наводчик под его прикрытием уже наводил орудие на золотистый осинник, и в руках у заряжающего медью сверкнул заряд.
– Заряжай! – тихо скомандовал командир. – Шнур натянуть!
Маленький артист продолжал спектакль. Он играл свободно и бесстрашно, словно рядом не было белых, готовых атаковать красную батарею.
– Гремят барабаны. Бам, бам, бам! Стреляют ружья. Все подбрасывают шапки. А мой папа, размахивая кремневым ружьем, кричит:
Ударьте, ребята,
По лбам барабанов.
Республике – слава!
На плаху – тиранов!
И в это время из осинника выскочили белые конники. Впереди, сверкая узкой полосой сабли, мчался ротмистр. За ним – весь разъезд.
– Прыгай, парень, в сторону! – крикнул Коте командир.
И едва Котя успел соскочить с лафета, как раздалась команда: «Огонь!» Грохот оглушил мальчика. А мимо него уже бежали к своим орудиям остальные артиллеристы.
– Картечью… Прицел… Трубка… Огонь!
Звучали слова команды, и, заглушая их, гремели выстрелы. А в поле перед золотым осинником метались растерянные кони и вырастали черные кусты разрывов.
– Огонь! Огонь!
Вечером в расположение батареи привезли бочку бензина для заправки аэроплана. Вместе с бензином военлет Семенов получил приказ: утром следующего дня вылететь в район боев на трофейном аэроплане и произвести бомбометание.
Весь день он провел около аэроплана, тщательно исследовал его и даже с помощью двух красноармейцев завел двигатель. Аэроплан был исправен и готов в боевому вылету. Это радовало военлета Семенова.
Но не только он радовался исправности аэроплана.
– Он завелся! Он в порядке! Отлично, – радостно шептал брату Виктор, слушая, как яростно стрекочет ожившая машина. Братья наблюдали за аэропланом из фургона, который загнали в кустарник и сверху прикрыли ольховыми ветками. – Завтра, едва рассветет, мы полетим. Снимем часового. И – адью, красные!
Виктор был радостно возбужден. Единственно, что его озадачивало, хватит ли в баке бензина, чтобы дотянуть до аэродрома. Когда же вечером к аэроплану подъехала телега с бочкой, Виктор сказал брату:
– Благодари бога. Мы спасены!
Этот день был для братьев тревожным. Начался он хорошо. Братья встретились и, несмотря на все невзгоды, почувствовали себя счастливыми.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13
–. Для лошадей?
– И для меня, – сказал Виктор. – А то по этим Дорогам…с раненой ногой…
И снова фургон с красными звездами, переваливаясь с боку на бок, покатил по размытой дождем прифронтовой дороге.
7
Гаубичная батарея стояла на пригорке, неподалеку от осинника, который успел пожелтеть и в лучах утреннего солнца трепетал легкой золотистой листвой. Четыре орудия с короткими, запрокинутыми вверх стволами стояли в ряд. Окрашенные в цвет жухлой травы орудия казались мирными, не имеющими отношения к войне, а скорее принадлежащими к природе. Неподалеку от них, сзади, стояли зарядные ящики с боевыми выстрелами.
Пленных привели к командиру.
– Кто такие? – строго спросил командир, разглядывая красноармейца и мальчика.
Красноармеец ничего особенного собой не представлял. Мальчик же, одетый в белую рубаху и синие шаровары, в красном фригийском колпаке, с трехцветным французским знаменем, выглядел странно, подозрительно.
– Я – красноармеец Яшечкин, – ответил боец, вынимая из кармана документ. – А малой – из революционного театра.
– Из какого еще театра? Здесь война и никаких театров нет! – категорически сказал командир.
– Есть театр, – твердо сказал Котя. – Мы выступали на станции…
– Станция занята белыми, – спокойно сказал командир. – Выходит, вы из театра, да не из нашего.
– Из нашего! – заволновался Котя. – Честное благородное, из нашего! Хотите, я вам покажу?
– Нечего показывать! – отрезал командир. – В штабе полка будете давать показания. Артисты!
В это время рядом с командиром оказался человек в кожаной куртке и в шлеме. Пожевывая травинку, он слушал разговор командира с пленными. И решил вмешаться в их разговор.
– Пусть покажут, – сказал он. – Мы и увидим, для кого играет театр: для красных или для белых.
– Я покажу! – сказал Котя. Командир сдвинул фуражку на глаза.
– Ладно, военлет! – сказал он человеку в кожаной куртке. – Пусть покажут.
Котя подхватил знамя и отошел в сторонку.
– А ты что стоишь? – обратился командир к Яшечкину. – Давай тоже.
– Не артист я, а артиллерист, – хмуро сказал Яшечкин, продолжая стоять на месте.
– Артиллеристы находятся при орудиях, а не путешествуют по горам и долам, – недружелюбно сказал командир и отвернулся от растерянного Яшечкина.
А Котя уже развернул трехцветное знамя. И громко, словно находился не на опушке леса, а в большом зале, начал:
– Мы вам покажем спектакль из французской жизни. Восставшие санкюлоты, то есть пролетарии, штурмуют королевскую тюрьму Бастилию. Мой папа, держа в руке старинное кремневое ружье, говорит:
Мы ждем подкрепленья,
Победа за нами!
Пусть мальчик поднимет
Трехцветное знамя!
Но моя мама не согласна. Она стоит на сцене с двумя пистолетами.
Как можно ребенка
Подставить под пули?
Не дремлют стрелки
Короля в карауле.
Котя читал стихи. Показывал, рассказывал. Он один играл за целый театр. Привлеченные неожиданным представлением, артиллеристы столпились вокруг мальчика. А его голос, похожий на мамин, звучал громко, чуть напевно:
Пусть знамя народа
На площади реет.
В ребенка стрелять
И король не посмеет!
Он играл, маленький артист Героического рабочего театра, а в это время в осиннике появился конный разъезд белых. Ротмистр, худой, горбоносый офицер, поднес к глазам бинокль, и то, что он увидел, поразило его.
Орудия стояли на огневой позиции без прислуги.
Весь же личный состав красной батареи окружил мальчика, который почему-то размахивал французским флагом. Некоторое время ротмистр рассматривал это странное зрелище, соображая, что бы это могло значить. Потом оторвал от глаз бинокль и, повернувшись к солдатам, тихо сказал:
– Приготовиться к атаке. Мы сейчас захватим красную батарею голыми руками! Только тихо. Тихо!
А на батарее шел спектакль. И никто не видел, как за зеленоватыми стволами осин появился вражеский разъезд. Никто, кроме Яшечкина.
Старый боец подошел к командиру батареи и что-то шепнул ему на ухо. Глаза командира сузились, и он сразу насторожился.
Стараясь не перебивать Котю, он сказал:
– Играй, артист, играй. Размахивай знаменем. Там, в роще, белые. Хотят застать нас врасплох. По команде – все расчеты к орудиям и огонь по белым. Но пусть они подойдут поближе. Играй, артист, играй!
И тогда Котя крикнул:
На гребень забраться
Ему помогите!
Смотрите,
Он держится смело.
Смотрите!
С этими словами мальчик подбежал к ближайшему орудию и, ловко забравшись на лафет, замахал флагом. А наводчик под его прикрытием уже наводил орудие на золотистый осинник, и в руках у заряжающего медью сверкнул заряд.
– Заряжай! – тихо скомандовал командир. – Шнур натянуть!
Маленький артист продолжал спектакль. Он играл свободно и бесстрашно, словно рядом не было белых, готовых атаковать красную батарею.
– Гремят барабаны. Бам, бам, бам! Стреляют ружья. Все подбрасывают шапки. А мой папа, размахивая кремневым ружьем, кричит:
Ударьте, ребята,
По лбам барабанов.
Республике – слава!
На плаху – тиранов!
И в это время из осинника выскочили белые конники. Впереди, сверкая узкой полосой сабли, мчался ротмистр. За ним – весь разъезд.
– Прыгай, парень, в сторону! – крикнул Коте командир.
И едва Котя успел соскочить с лафета, как раздалась команда: «Огонь!» Грохот оглушил мальчика. А мимо него уже бежали к своим орудиям остальные артиллеристы.
– Картечью… Прицел… Трубка… Огонь!
Звучали слова команды, и, заглушая их, гремели выстрелы. А в поле перед золотым осинником метались растерянные кони и вырастали черные кусты разрывов.
– Огонь! Огонь!
Вечером в расположение батареи привезли бочку бензина для заправки аэроплана. Вместе с бензином военлет Семенов получил приказ: утром следующего дня вылететь в район боев на трофейном аэроплане и произвести бомбометание.
Весь день он провел около аэроплана, тщательно исследовал его и даже с помощью двух красноармейцев завел двигатель. Аэроплан был исправен и готов в боевому вылету. Это радовало военлета Семенова.
Но не только он радовался исправности аэроплана.
– Он завелся! Он в порядке! Отлично, – радостно шептал брату Виктор, слушая, как яростно стрекочет ожившая машина. Братья наблюдали за аэропланом из фургона, который загнали в кустарник и сверху прикрыли ольховыми ветками. – Завтра, едва рассветет, мы полетим. Снимем часового. И – адью, красные!
Виктор был радостно возбужден. Единственно, что его озадачивало, хватит ли в баке бензина, чтобы дотянуть до аэродрома. Когда же вечером к аэроплану подъехала телега с бочкой, Виктор сказал брату:
– Благодари бога. Мы спасены!
Этот день был для братьев тревожным. Начался он хорошо. Братья встретились и, несмотря на все невзгоды, почувствовали себя счастливыми.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13