Горький Максим
Пузыри
А.М.Горький
Пузыри
Рассказ
Ежегодно, с той поры, как он стал "нашим известным и талантливым беллетристом", Иван Иванович Иванов устраивает для себя ёлку...
Вот почему, вечером 31 декабря 1890 года, луна, взойдя в небеса, неподвижно остановилась среди них, изумлённая. Высоко подняв брови и раскрыв губы, дрожащие от сдерживаемой улыбки, она смотрела на землю и, казалось, не верила своим глазам. Она смотрела в окно квартиры Ивана Ивановича и - вот что она видела там.
Среди большой комнаты стояла высокая ель, и в тёмной зелени её весело сверкали огни свеч, а вокруг ёлки медленными шагами расхаживал, заложив руки за спину, Иван Иванович, одетый по-праздничному и ясно, счастливо улыбавшийся.
Кроме свеч, на ёлке не было никаких украшений, - она вся была увешана лишь вырезками из газет, да кое-где на ветках её висели резиновые игрушки, изображавшие собак, ослов, свиней и прочих животных. Иван Иванович одиноко ходил вокруг ёлки, порой останавливался против одной из бумажек, тщательно расправлял её руками и, откашлявшись, начинал читать вслух сладостно трепетавшим голосом:
- "Новый рассказ нашего известного и талантливого беллетриста г. И.И.Иванова ещё раз свидетельствует о благородстве его воззрений на явления жизни, о его горячей любви к людям и подтверждает наше мнение о глубине его таланта..."
Иван Иванович счастливо улыбался, аккуратно складывал бумажку и, поставив себе на ладонь резиновую собачку, повешенную за хвост, глядя на неё с искренним сожалением, говорил ей тоже вслух и убедительно:
- Слыхал? А ты вот не признаёшь во мне таланта! А ты всё ругаешься... всё разносишь меня... ах ты! Ведь это ты из зависти, я знаю! Тебе завидно, что у меня такой большой талант... Нехорошо завидовать!.. Вот ты мне завидуешь, а я тебя за хвостик на ёлку повесил,- да-а!
Он сбрасывал собачку с ладони, и она долго трепетала в воздухе, болтаясь на нитке, точно ей было больно висеть в такой неудобной позе.
А Иван Иванович уже читал другую бумажку:
- "Русская литература обогатилась в лице И.И.Иванова ещё одним крупным талантом..."
- Хе-хе-хе! - смеялся талантливый Иван Иванович и, взяв в руки резиновую свинку, говорил ей: - Что? Висишь? Ну, вот видишь ты, как опасно быть несправедливой! Вот ты пишешь про меня, что я - так себе писателишка, а другие говорят, что я - почти Тургенев... И других-то больше, да-а! Вот оно что! Вот сосчитай-ка: здесь на ёлке висят шестьдесят две лестные рецензии, а вас всех, которые меня ругают, - только семеро... Что!
Иван Иванович щёлкнул свинью пальцем в рыло и снова начал читать рецензию:
- "Когда пессимисты кричат об оскудении русской литературы, - мне кажется, что они просто не знают её, ибо разве такое явление нашей литературы, как гениальный Иван Иванов..."
Иван Иванович почувствовал, что у него даже спина покраснела. Он оглянулся вокруг, счастливо смущённый, но в комнате, кроме него, никого не было. Эта рецензия была самой дорогой для него. Получив её, он - вообще человек весьма равнодушный к религии - отправился в церковь и отслужил молебен за здоровье неизвестного критика.
А теперь, прочитав свидетельство о своей гениальности вслух, всё до конца, он глубоко вздохнул и благоговейно облобызал его... А затем, обращаясь к повешенным на ёлке изображениям критиков, недовольных его творениями, он, внушительно подняв палец кверху, сказал им глубоким голосом:
- Р-разумейте, языцы!..
Затем он начал снимать их с ёлки и, связав в пучок, бросил в угол комнаты. Но ему было грустно расстаться с рецензиями... Он смотрел на них и мигал глазами. Хотелось ещё насладиться ими. Но как? Он несколько минут стоял в раздумье. И, наконец, ясно улыбнувшись, стал снимать их и расстилать на диване, стоявшем в углу комнаты. Покрыв ими весь диван, он потушил свечи на ёлке, разделся и лёг на эти бумажки, полные хвалебных отзывов о нём...
В комнате было темно и тихо. Порой шуршала бумага, мягким таким, ласкающим ухо звуком. Порой раздавался тихий, счастливый смех:
- Хе, хе-хе-е! И-ги!
Затем послышалось тихое всхрапывание...
Луна в небесах надула щёки и поплыла своим путём, едва удерживая смех...
Снилось ему, что лежит он на куче рецензий и дремлет, а у ложа его стоит хор критиков и поёт на голос "баюшки-баю":
А пиши-пиши-пиши,
Для души пиши-пиши!
Лица у критиков были всё такие светлые, ласковые, и - странное дело! ни у одного из них не было зубов! Тёмные дыры их открытых ртов напоминали собой печные душники и - больше ничего. Из них веяло снотворным теплом и лилась шипящая ласковая мелодия:
А пиши-пиши-пиши,
А шиши-шиши-шиши...
Иван Иванович смотрел на них и тронутым голосом говорил:
- Благодарю вас! Покорнейше вас благодарю! Я, ей-богу, сконфужен... мне неловко... я ведь... что же? Я готов... Очень благодарен! Я - тронут! Я вам напишу... роман, очень хороший... Спасибо, спасибо, господа!
И он чувствовал, что по всему его телу разлилась какая-то горячая струя, омывая его пылкой лаской...
И вдруг якобы все фигуры критиков объединились в одну яркую фигуру. Это была женщина.
Полная, с обрюзглым лицом, сильно разрисованным, она играла подведёнными глазами, и её слишком яркие губы фамильярно улыбались Ивану Ивановичу. Костюм её соединял цвета жёлтый, красный и зелёный...
В одной руке она держала веточку, похожую на розгу, а в другой что-то вроде венка, от которого пахло лавровым листом.
- Что такое? - обеспокоился Иван Иванович, кутаясь в одеяло. - Я... что вам угодно? Я, кажется, уже встречал вас... Вы кто?
И вдруг - она, громко засмеявшись, сказала ему:
- Не узнал? Я - Слава!
- И-извините! - воскликнул Иван Иванович.- Но - бога ради! Я не могу встать пред вами... я не одет... то есть я - раздет! Визит ваш... неожиданный и так приятный мне...
- Не смущайся, Ванечка! - сказала Слава тоном доброй матери. - Я ведь не считаюсь с приличиями... Я пришла венчать тебя... Прими же мой поцелуй!..
Она, склонясь над ним, впилась в его уста своими раскрашенными губами, и Иван Иванович почувствовал, что поцелуй её пахнет типографской краской.
- Иван! - говорила Слава, обняв его одной рукой за шею, а другою натягивая венок на череп ему, как обруч на бочонок. - Иван! Идём со мною на Парнас! Пора! Тебя там ждут!
- Сударыня! Позвольте мне одеться, - сказал Иван Иванович, трепеща от восторга.
- Иван! Поверь, что гений не должен ничего скрывать от мира!
- А я не простужусь? - спросил Иван Иванович.
- О, нет! - сказала Слава.
Она выдернула его из-под одеяла и, схватив в объятия, стала покрывать лицо его поцелуями. Иван Иванович чувствовал себя так, точно он таял на груди её, таял и - вскипал. Ему казалось, что на его теле вздуваются пузыри, как от ожогов, и что - о, боже мой! - он весь, всё существо его надувается, превращаясь в огромный водянистый пузырь.
1 2