А печник любил беседы в ночной тишине и во тьме, - тьма и тишина делают улицу, землю и всю жизнь более благообразной.
Там, где забор Карахановых загибался тупым углом к неровной линии домов, у забора лежал толстый обрубок липы, сажени полторы длиною, он лежал на трёх сучьях, ушедших в землю по основание, и был похож на безголовую лошадь о трёх ногах.
На нём и сидели друзья - наиболее бессонные и беспокойные люди Мало-Суетинской.
- Что, Коляга, как дела? - спрашивал Чмырёв, поглядывая на реку, а река - точно бездонная пропасть, налитая густым воздухом.
- Да так, ничего, - отвечает Коля, зажигая папиросу. Он тоже смотрит вдаль голубоватыми глазами, его скромное, невесёлое лицо задумчиво, как всегда.
- Ну, а с девицами - как?
- Всё так же...
- Играешь?
- Со старшими. В винт.
Чмырёв добродушно смеётся.
- Винт! Это - картёж, я понимаю... Я спросил в простом смысле - как, мол, - трогаешь?
Коля молчит, глядя на красный угасающий огонёк папиросы, потом с досадой, жалобно рассказывает:
- Они сами всё заигрывают со мной, особливо - Софья, она и коленками под столом и ногами... А мне она не нравится. Мне - Надежда нравится, она самая кроткая и всему верит. Только - капризная она чрезвычайно: обожаю, говорит, финики. А принесёшь ей - фыркает: я, говорит, терпеть не могу фиников, а только винные ягоды... Удивительная... Остальные - бог с ними!
- Вот, Надежду и приспособь, - доброжелательно советует печник. - Всё едино - замуж им никоторой не выскочить, перестарки они и немилые...
Ему нравится учить юношу обращению с девицами, он говорит охотно, с большими подробностями, как человек, который знает и любит дело.
Семь звёзд Большой Медведицы высоко в небе сверкают так ярко, точно рады видеть весеннюю землю и широкий водный поток среди неё.
Медлительно покуривая, Коля говорит:
- Какой я жених? У меня - чахотка...
- Разве я про то? - удивлённо восклицает Чмырёв. - Али ты не слушал? Я тебя в женихи не прочу, а так советую - поиграй, веселей будет! Им - всё едино...
Внизу, в городе, ещё не заснули - торопливо катятся пролётки по камням, хлопают двери. Слышится глухое сердитое рычание, тяжёлая возня, посвистывают пароходы на реке, кто-то шлёпает по воде широкими ладонями.
- Жалко мне их, Василий Лукич! - говорит Коля с тихой досадой. - Кабы можно, то есть если бы я был здоровый человек и распутный, то я бы со всеми ими связался - честное слово!
Печник добродушно смеётся.
- Со всеми? Ах ты...
- Ей же богу! С одной, с другой... Вот - пожалуйте! - семь любовниц в одном доме.
- Ну, смешной ты!
- Это ведь верно, я вижу - замуж им очень хочется! Природа требует послушания, на неё не цыкнешь, природа-то - не собака, сами знаете! А мужчин около них - двое, я да штабс-капитан Заточилов, а ему - пятьдесят, и робкий он...
- Добряга ты, Коля! - задумчиво говорит Чмырёв. - Доброму человеку трудно жить!
Коля просто соглашается:
- Да, трудно! Если бы не мамаша, я бы уехал куда-нибудь. В Астрахань, например...
- Отчего - в Астрахань?
- Всё-таки... там - персиане!
- Н-да, персиане - другой народ...
- Мамаша очень стесняет меня. Конечно, у неё ноги отнялись и может она только салфеточки вязать, но меня - она связала удивительно. Из-за неё и реального не кончил я, из-за болезни мамашиной. И товарищей нет. Товарищ требует расхода, а я даже в библиотеку записаться не могу...
Чмырёв слушает, запустив пальцы в бороду; ночью борода его кажется грязной, как паутина. Внизу, по гладкой темноте ползёт большой чёрный таракан с огненными лапами, - ползет против течения масляной воды, оставляя за собою серую тень, и дышит искрами. В луга - далеко - выехали рыбаки, лучить рыбу, плавают в пустоте огни.
Звучит тихий голос:
- Ежели бы я был здоровый человек, то полюбил бы какую-нибудь очень тихую девушку, и лежала бы она у меня на коленях, а я бы ей рассказывал всё, о чём душа моя думает... Я бы с нею, знаете, стихами говорил обо всём, ей-богу, честное слово!
- Это - ничего, стихи девице всегда по душе, - одобряет Чмырёв вполголоса.
- Странно это мне, Василий Лукич, родятся люди, живут в беспокойстве и вопреки судьбе, а - к чему? Какой же смысл? Я думаю - каждая жизнь должна иметь свой смысл...
- Д-да! - говорит печник уверенно, как Братягин, но мягче, ласковее. Верно, смысел не понять, расчёту - не видно! Вся эта улица наша - ни к чему, сгореть бы ей дотла!.. Лавочник - собака в душе своей, а говорит правильно: живут люди наподобие скотов! То есть - до чего я не люблю улицу эту, сказать не могу!.. Грязища, пьянство, распутство, ни тебе дети - при уходе, ни старики - в чести! А - бабы? Дотронуться нельзя! Всякая гулящая аккуратней живёт, чище держит себя... положим - у наших баб работа, а те... ну всё-таки жа! Надо жа себя маленько уважать... а то - в деревнях лучше живут! Там, брат, всё-таки...
Подумав, он добавляет:
- Там немножко жалости есть друг ко другу...
- Здесь - не жалеют, - соглашается Коля, снова зажигая папиросу, и круглыми глазами смотрит в чёрно-синюю глубину. - Надо мной - смеются, над вами - тоже...
- Смеются - не беда! Кабы умели! А ведь не умеют смеяться-та! Али смешно штаны с пьяного снять, рожу ему смолой намазать или, скажем, обругать человека? В чём тут веселье? Они, брат, не от веселья смеются, а от дикой своей скуки - вот что! Эх, не уважаю эту улицу, гори она дотла!
- И я не люблю, - снова соглашается Коля.
Оба долго молчат. Потом юноша тихо мечтает:
- Как только мамаша скончается...
Но печник безутешно прерывает его:
- С твоей душой, брат, тебе везде одинаково будет, душа у тебя девичья...
Огонь папиросы, вспыхивая всё чаще, дрожит. Откуда-то из города, сверху, доносится пение, тихий плеск медных струн рояля - неясные, малознакомые звуки другой жизни.
- Я говорю ей, - вдруг начинает Коля, - что же вы, Надежда Измаиловна, на рояле не играете? А она - для кого же, говорит, мне играть? Для вас? Так вы в музыке ничего не понимаете.
- Ишь какая, - замечает Чмырёв, усмехаясь.
- Да. Они все такие. Очень злые и обо всём говорят прямо, даже стыдно слушать иной раз. Образование получили, а грубостей не презирают... А ведь верно - для кого играть?
- Нет, - говорит Чмырёв, - это не так! Всегда кто-нибудь найдётся, ты поищи! Нет, браток, надо размышлять иначе. Человек должен жить сердечно, даже в церкви говорится: возводи сердце в гору! А мы его - в грязь, а то прячем! Ты сердца не скрывай, эдак-та никакого соединения не будет.
Чмырёв говорит долго, с великим напряжением, но понять его трудно. Коля и не заботится об этом - не впервые слушает он запутанную речь, и ему тоже, как Братягину, иногда кажется, что печник говорит "юрунду". Но понимая, что за тёмными словами живёт какое-то доброе чувство к людям, к нему, Коля изредка сочувственно, как можно ласковее вздыхает.
- Да. Конечно...
- Ежели что строится, так оно - не зря. Это - надо понять, а без понятия - всё будет вроде твоих бесплодных девиц, все люди - бесплодные и больше ничего.
1 2 3 4 5 6 7