- Зовут тебя как? - спросил издатель, вынув из кармана записную книжку.
- Николка Гвоздев! - быстро объявил метранпаж.
- А ты, Иуда, молчи, когда тебя не спрашивают, - сурово взглянув на метранпажа, сказал наборщик. - У меня свой язык есть, я сам за себя отвечу... Зовут меня Николай Семенович Гвоздев... Жительство...
- Найдем! - пообещал издатель. - А теперь убирайся к черту! Все идите!..
Громко топая, наборщики пошли вон. Гвоздев шел сзади всех.
- Постой... позволь... - сказал редактор тихо, но ясно и протянул руку вслед Гвоздеву.
Гвоздев обернулся к нему, ленивым движением прислонился к косяку двери и, покручивая бородку, уставился в лицо редактора дерзкими глазами.
- Я тебя вот о чем спрошу, - начал редактор. Он хотел быть спокойным, но это не удавалось ему: голос его срывался, переходил в крик. - Ты сознался... что, делая этот скандал... имел в виду меня. Да? Значит, это что же? - месть мне? Я тебя спрашиваю - за что? Ты понимаешь это? Можешь ты мне ответить?
Гвоздев передернул плечами, скривил губы и, опустив голову, помолчал с минуту. Издатель нетерпеливо притоптывал ногой, метранпаж вытянул вперед шею, а редактор кусал губы и нервно хрустел пальцами. Все ждали.
- Я, пожалуй, скажу... Только, как я необразованный человек, то, пожалуй, непонятно будет... Ну, уж извините тогда!.. Нот, стало быть, в чем дело. Вы пишете разные статьи, человеколюбие всем советуете и прочее такое... Не умею я сказать вам все это подробно - грамоту плохо знаю... Вы, чай, сами знаете, про что речи ведете каждый день... Ну, вот я и читаю эти ваши статьи. Вы про нашего брата рабочего толкуете... а я все читаю... И противно мне читать, потому что все это пустяки одни. Одни слова бесстыжие, Митрий Павлыч!.. Потому что вы пишете - не грабь, а в типографии-то у вас что? Кирьяков на прошлой недели работал три с половиной дня, выработал три восемь гривен и захворал. Жена приходит в контору за деньгами, а управляющий ей говорит, что не ей дать, а с нее нужно рубль двадцать получить - штрафу. Вот те и не грабь! Вы что же про эти порядки не пишете? И как управляющий лается и мальчишек дует за всякую малость?.. Вам этого нельзя писать, потому что вы и сами-то этой же политики держитесь... Пишете, что людям плохо жить на свете, - и потому ни, я вам скажу, все это пишете, что ничего больше делать не умеете. Вот и все... И потому под носом у себя вы никаких зверств не видите, а про турецкие зверства очень хорошо рассказываете. Разве это не пустяки - статьи-то ваши? Давно уж мне хотелось, стыда вашего ради, истинные слова в ваши статьи вклеить. И не так бы еще надо.
Гвоздев гордо выпятил грудь, высоко поднял голову и, не скрывая своего торжества, в упор смотрел на редактора. А редактор плотно прижался к столу, вцепившись в него руками, откинулся назад и то бледнел, то краснел и все улыбался презрительно, смущенно и болезненно. Широко открытые глаза его часто моргали.
- Социалист? - с боязнью и интересом спросил издатель, вполголоса обращаясь к редактору. Тот улыбнулся, но ничего не ответил, склонив голову.
Метранпаж ушел к окну, где стояла кадка с филодендроном, бросавшая на пол комнаты теневой узор, стал за кадку и смотрел оттуда на всех маленькими черными и подвижными, как у мыши, глазами. В них было какое-то нетерпеливое ожидание и порой вспыхивал радостный огонек. Издатель смотрел на редактора. Тот почувствовал это, поднял голову и с беспокойным блеском в глазах, с нервной дрожью в лице крикнул вслед уходившему Гвоздеву:
- Позвольте... постойте! Вы оскорбили меня. Но вы не вправе... я надеюсь, вы это чувствуете? Я благодарен вам за... в-вашу... прямоту, с которой вы высказались, но, повторяю...
Он хотел говорить с иронией, но вместо иронии в словах его звучало что-то бледное и фальшивое, и он сделал паузу, желая настроить себя к отпору, достойному и его и этого судьи, о праве которого судить его, редактора, он никогда еще не думал.
- Известно! - качнул головой Гвоздев. - Тот только и прав, кто много сказать может.
И, стоя в дверях, он оглянулся вокруг себя с таким выражением на лице, которое ясно показывало его нетерпеливое желание уйти отсюда.
- Нет, позвольте! - повышая тон и поднимая руку кверху, заявил редактор. - Вы выдвинули против меня обвинение, а раньше этого самовольно наказали меня за мою якобы вину пред вами... Я имею право защищаться, и я прошу вас слушать.
- Да вам какое до меня дело? Вы перед издателем защищайтесь, коли нужно. А со мной-то о чем говорить? Обидел я вас, так к мировому тащите. А то - защищаться! - Он круто поворотился и, заложив руки за спину, пошел.
На ногах у него были тяжелые сапоги с большими каблуками, он громко стучал ими, и шаги его гулко раздавались в большой, сараеобразной комнате редакции.
- Вот так история с географией! - воскликнул издатель, когда Гвоздев захлопнул за собою дверь.
- Василий Иванович, я тут ни при чем, в этом деле... - заговорил метранпаж, виновато разводя руками, и осторожными коротенькими шагами подошел к издателю. - Я верстаю набор и никак не могу знать, что мне дежурный сунет. Я-с целую ночь на ногах... нахожусь здесь, а дома у меня жена хворает, дети без присмотра... трое... Я, можно сказать, кровью истекаю за тридцать рублей в месяц-то... А Федору Павловичу, когда они нанимали Гвоздева, я говорил: "Федор Павлович, говорю, я Николку с мальчишек знаю и должен вам сказать, что Николка озорник и вор, без совести человек. Его уже у мирового судили, говорю, сидел в тюрьме даже..."
- За что сидел? - задумчиво спросил редактор, не глядя на рассказчика.
- За голубей-с... то есть не за голубей, а за взломы замков. В семи голубятнях сломал замки в одну ночь-с... и все охоты выпустил на волю - всю птицу разогнал-с! И у меня тоже пара смурых, один турман с игрой да скобарь так и пропали. Очень ценные птицы.
- Украл? - любопытно осведомился издатель.
- Нет, этим не балуется. Судился и за воровство, да оправдали. Так он - озорник... Распустил птицу и рад, надсмехается над нами, охотниками... Били уж его не однажды. Раз после битья в больнице даже лежал... А вышел у кумы моей в печи чертей развел.
- Чертей? - изумился издатель.
- Чушь какая! - пожал плечами редактор, наморщив лоб, и, снова кусая губы, задумался.
- Это совершенная истина, только сказал не так, - сконфузился метранпаж. - Он, видите, печник, Николка-то. Он на все руки: по литографской части смекает, гравер, водопроводчиком был тоже... Так вот кума - у нее свой дом, она из духовного звания - и наняла его печь переложить. Ну, он переложил, все как следует; но только, подлый человек, в стену-то печи вмазал бутылку со ртутью и с иголками... и еще чего-то кладется там. От этого происходит звук - особый этакий, знаете, как бы стон и вздох, и тогда говорят - черти в доме завелись. Печь-то вытопят, ртуть в бутылке нагреется и пойдет там бродить.
1 2 3 4 5 6