И Кузин упрекнул:
- Да уж! Разве можно такое-то говорить?
Но Алёша стоял на своём:
- Он! А если этого не он, другого кого-нибудь зарежет, вот увидите!
Алексей говорил так уверенно, что мне стало холодно и все замолчали.
Прошло недели две, и наступил один из тех дней, когда события, ручьями сбегаясь отовсюду, образуют как бы водоворот некий, охватывают человека и кружат его в неожиданном хаосе своём до потери разума. В каждой жизни есть такие дни.
В тот день мы с Егором были в Василеве, объясняли мужикам, собравшимся в овине, что такое чёрная сотня и чего она добивается. Возвращались вечером, было темно и пасмурно, шли по дну Останкина лога, и вдруг сверху из холодного сумрака раздался хриплый крик;
- Эй, Егор Петров! Поди сюда!
- Не ходи! - советует мне Егор, схватив за руку.
- Как же не пойдёшь? - говорю, видя на краю невысокого взгорья голову лошади и тёмное лицо стражника, наклонившееся вниз.
- Иди скорей! - зовёт он. - А ты, Досекин, ступай, куда идёшь!
- Ружьём балует, дьявол! - шепчет мне Егор.
Я полез вверх, цепляясь за кусты, и, когда поравнялся с конём, стражник спросил:
- Тот - ушёл?
- Ушёл.
- Мне надо сказать тебе два слова - одному тебе! Иди! Н-но, бревно!
Тронув коня, он отъехал в сторону, остановился, прислушался к чему-то и, наклоняясь к башке лошади - я стоял у морды её - говорит тихо, вяло, как сквозь сон:
- Беседа - минутная! Видишь - скоро зима. Значит - пора тебе уезжать отсюда. Уезжай, а Варвару мне уступи!
Гладил я шею коня, и рука моя, задрожав, бессильно упала.
- Что ты? В уме? - спрашиваю его. - Разве она овца?
- Отступись от неё! - продолжает он деревянным голосом, и голос этот всё больше пугает меня.
Сухим языком говорю, вздрагивая:
- Подумай, что предлагаешь!
Но он как бы не слышит моих слов.
- Для меня отступись. Прошу!
Действительно - просит, и это очень неприятно мне, странно: он вдвое сильнее меня и с оружием.
- Отступись!
У меня дрожат ноги, я боюсь его, обидно мне, и едва могу сдержать злобу, схватившую меня за сердце. Громко отвечаю ему:
- Это - нельзя.
Услышал, должно быть. Выпрямился в седле.
- Я тебя Христа ради прошу!
Не знаю, что сказать ему. Молчу, держась рукой за седло, а он медленно тянет, точно верёвками скручивая меня бездушными словами:
- Ты подумай. Вот ты - всяко в руке у меня. Опасный человек, и дана мне власть над тобой. Зашибу тебя до смерти, а скажу - сопротивлялся, и ничего не будет.
"Пьяный? - думается мне. - Сходит с ума?"
Но вином пахнет от него слабо, на коне он держится будто хорошо, речь его кажется мне связной. Мне было бы, наверное, легче, если б он сердился, кричал, ругал меня, но видеть его таким - невыносимо. Говорю:
- Брось, Семён, что это такое?
- Я знаю, что ты ничего не боишься... - бормочет он. - Но это мне всё равно! Решилась, видно, моя дорога, идёт круто под гору. Не желаю! Вот она, Варвара, и нужна мне, - пусть поддержит!
Он свесил голову низко на грудь и набок, точно удавленник. Перебирает в руке повод, его холодные и твёрдые пальцы касаются моей руки - вздрагиваю я от этого, и нестерпимо тошно мне.
Что сказать ему?
- Варвара, - говорю, - сама себе хозяйка. С нею и беседуй иди. А меня оставь!
Покачиваясь в седле и точно засыпая, он тянет:
- Я говорил... три раза... больше. Грозил ей и всё. Она - тоже ничего не боится. Это и хорошо, если не боится. Этого я ищу.
Тут я схватил его за руку, дёрнул, кричу ему:
- Что ты как говоришь? Нездоровится, что ли?
Покачнулся он ко мне, вздрогнул, озирается.
- Сна нет у меня, уж и забыл, когда спал. Хочу спать, а - боязно и не могу уснуть.
- Чего тебе боязно?
- В голове как на мельнице... - снова гудит он, - и язык немеет...
- Чего боишься-то? Поезжай-ка домой!
- Не хочу, ну их всех! Я вчера Кузьму прибил. Он всё говорит - вредные люди. Плачет, старый дурак. Не выйдет насчёт Варвары? Эх... Толкнул я его, он упал, ушибся и опять плачет...
Мне холодно, душно - разговор этот давит меня, подобно ночному кошмару. Взял я коня и тихонько веду его на дорогу.
Семён спрашивает:
- Ты куда?
- Домой. Холодно мне.
- А меня куда?
- И тебе домой надо. Чего больному-то в поле маячить! А может, ты выпил?
- Нет. Вчера был выпивши. Ты брось лошадь - я ещё поезжу, брось! Эх, ничего ты не боишься, никого не слушаешь...
"Да, - думаю я, - не боюсь, чёрт бы тебя взял!"
- Слушай! - говорит он. - Хочешь, я тебе денег дам? Вот со мной шестьдесят два рубля, а?
Режет меня поперёк груди беспомощный голос его.
- На что мне твои деньги?
- За Варвару! - объясняет он. - Я и ещё дам! У меня, брат, есть...
Молчу и веду лошадь, поглядывая на него, - как бы не ударил.
- Оставь лошадь! - просит он.
Я выпустил узду. Слышу над головой его голос:
- Ну, иди! Топор не укусишь! Я шутил ведь. Ты думаешь что? Болен я? Нисколько не болен! Вот поеду на мельницу в шинок, там Дунька, Феклушка...
Он начал говорить похабные слова; мне показалось, что голос его стал крепче, яснее.
- Прощай! Холодно. Водки выпить хорошо теперь... Н-но, корова!
Он ударил лошадь каблуками в бока и рысцой поскакал в темноте. И вдруг остановился где-то близко.
Стою и ожидаю - хватит он из винтовки или нет? Ноги у меня бежать хотят, тянут в сторону, в кусты.
- Пора всё-таки уехать тебе! - доносится его голос. - Слышишь?
Кричит как будто без угрозы.
- Слышу!
Он снова крикнул на лошадь, и копыта её торопливо застучали по звонкой, скованной морозом дороге.
И я, чтобы согреться, побежал бегом. У околицы, около хлебной магазеи, Егор ждёт меня, продрог. Рассказал я ему всё это - он сурово ворчит:
- Как бы не сделал он чего-нибудь? Вот что - ты иди к Варваре Кирилловне, спроси её, в чём дело, а я - к брату его, к Лядову пойду. Надо ему сказать...
- В ссоре они!
- Ну, какая тут ссора! Эх, бабы! Лишние они в нашем деле!
Совестно мне несколько слышать этот скрытый упрёк.
- Ты, брат, - говорю, - будто историю на сей день забыл.
- Ничего не забыл! Историю делали в городах. Те женщины - я их не трогаю.
Но, подумав, он сказал:
- Нет, запутался я!
Я прошу его:
- Ты потом зайди к Варе, от Лядова-то!
- Ладно!
И вдруг - повеселел мой тёзка, толкнул меня плечом, усмехаясь, спрашивает:
- Так и говорит он - могу убить?
- Так и сказал.
- Ах, дьявол, а? Что же ты, струхнул?
- Не без этого, брат!
- Тут испугаешься!
Он снова коснулся меня широким плечом и тихо говорит:
- А хорошо ты сделал, что позвал меня к Варваре-то!
- Что ж тут хорошего? - удивлённо спрашиваю я.
- Молчи, знай!
Мы прошли деревню насквозь, изба Лядова осталась позади, Егор быстро повернулся и пропал во тьме.
У меня на душе было беспокойно и тяжко; не люблю показываться людям в таком виде - поэтому я миновал призывный огонёк в окне Вариной избы и снова вышел в поле, к мельницам. Было темно, как в печной трубе, деревня, придавленная тяжёлой сыростью, вся в землю ушла, только мельницы, размахнувшись мёртвыми крыльями, словно собрались лететь, но бессильны оторваться от холма, связанные холодом и ночью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31