надулся он тогда шаром, побагровел, выкатил безумно глаза и так с той самой поры и орёт! Один на один, в тихую минуту спросишь его:
- Кричишь?
- Кричу, сват!
- А чего кричишь?
- Боюсь!
Даже плачет иногда, поверьте.
- Конец, говорит, России пришёл, крышка! Одолеют нас!..
Для нас, промышленных людей, опасность, действительно верно, - есть! Народ - неприготовленный, вдруг всё это сразу пришло, ну и... замялись! Для промышленного народа впереди всего дело: у свата - кожевенное, у меня дубовая клёпка, для кума Василья Кириллыча - кудель. Раньше очень просто было: приедет весёлый жидочек из Гамбургу, и кум спокоен, а ко мне являлся марсельской фирмы агент Осип Моисеевич Шехтель, жулик чище нас, грешных, то есть не жулик, а эдакий ловкий и удобный человек. Он очень честный в деле, это я так, ласково, жуликом его. Приедет и всё возьмёт, увезёт всю клёпочку, оставит деньги, и всё это так налажено было, а теперь вот, изволите видеть, сам я из Дрёмова в Геную попал и... Вообще, знаете, кум, например, такое мнение имеет, что торговое дело - всеобщее и превыше всякой политики, так что начальство в торговле - ни при чём! В ней - рубль начальство...
- Язык? Мне племянник языком служит, он очень даже ловок в этом. Пошёл музеи глядеть, а меня вот здесь пришил, один-то я опасаюсь гулять. Хотя здесь сторона простая, и ежели бы по-русски разумели, так совсем хорошо приятнейший народ! Вон как половой улыбается - мы с ним приятели даже. Бабам нашим такого жука показать - бо-ольшое волнение чувств может быть от этакого архангела. Простая сторона, ничего... И, побочно со своим, завёл я тут дельце с иконами, - иконы здесь греческой по старым лавкам, это я вам скажу - удивительно сколько и - нипочём! Намедни зашёл я с племяшом в подвальчик, гляжу - на стенке Николай Святитель, Мир Ликийских, отменнейшего письма! Кванта коста? Трента (сколько стоит? тридцать - Ред). У меня даже коленки дрогнули. Чинква?!. (пять - Ред.) За десять серебряных монет приобрёл, а у нас цена этой вещи будет не менее, думаю, трёх сотен целковых. Посеял я на это дельце лиров - тыщи с полторы и так полагаю, что лира мне перевернётся на круг рубля в два. Вывозить есть затруднение, ну, мы способ знаем. На низ, к югу думаю спуститься, там, племяш говорит, грека больше было и, стало быть, иконы тоже больше. Простота!
Помолчал, внутренне взвешивая сказанное, потом, вздохнув, продолжал с некоторым умилением:
- Много здесь приятного русской душе: иду в Марселе мимо огромного магазина колониальных товаров, глядь - чай лежит Поповский и Боткиных, а здесь муку видел русского помола, высоких клейм. Это, знаете, очень трогает за сердце! Сват?
Смеётся дробным смешком, покачиваясь сухопарым тельцем, напоминающим неуклюжий изогнутый гвоздь.
- Как - чего испугался? Все испугались, и причины для того были, когда окрест города мужичок, знаете, нахмурился и попёр, без разумения, на все законные преграды - давай ему земли! Сам говорит - земля ничья, божья земля, и сам же её у бога отнять хочет, а? У бога! Да-а... очень грозное столботворение было, и наш брат, промышленник, человек тонкого дела, от этих грубостей больше всех пострадал, конечно...
- Почему? Потому, что - как это теперь всякому понятно - самое чувствительное место в государственном, так скажем, теле - карман-с, а они, пролетары эти, всего усерднее по карману норовили ударить. Им бы тише, им бы сначала спросить сведущих людей, какими способами проще получить облегчение прав и начальственной тяготы? А никто их этому не научил, и вместо умаления начальства вышло совсем обратное - разродилась его сила ещё обильнее, и вот пошло вмешательство во все стороны, и община тут затрещала, и попов разогрели, и... да что уж говорить!
Он задумался - точно серенькую маску надел на острое своё лицо, глаза остановились, углубясь в какое-то воспоминание, потом вздохнул и завертелся на стуле, чем-то уколотый.
- Спросимте ещё уну бутылью? Камергерэ, анкора уна бутылья бьянка... и язык какой простецкий, глядите! Н-да, умных бы людей на эту их простоту...
Оглянулся вокруг и, наклонясь вперёд, таинственно понизил голос, торопливо говоря:
- Сын мой Николаша, подобно дятлу, всё в одно место стучит носом рано, дескать, мы, старики, направо свернули! Очень он этими словами свата удручает и жену тоже, так что она плачет даже и просит: "Коля, не серди ты тятеньку Христа ради, с им удар будет!" А Николай упрям, строг, и всё твердит: поторопились! Сват, действительно, сердится, ну а сам как будто понимает, что, пожалуй, Николай-от не зря говорит. Как-то раз, будучи очень им расстроен и раздразнён, заплакал сват, сморкается и жалобно таково просит: "Оставь меня, не говори про всё это! Погоди - умрём, останетесь вы, щенки, хозяевами..." А Николай - дерзок он у меня - не дослушав речи, и бухнул:
- Али, говорит, я для того родился, чтобы ваши ошибки править? Это какая жизнь? Одни - путают, другие - распутывай, и все на одном месте толкутся, а между тем соседи не ждут - глядите, вон как иностранный капитал прёт на нас...
И начал, знаете, доказывать. Политика иностранная для меня не вполне понятна, однако - забавно видеть, как собственное твоё чадо двадцати шести годов всей жизни первого умника в городе обставляет, доводя его даже до лишения языка... А кроме того - тяжело...
Он замолчал, посасывая золотое вино и чмокая тонкими губами, снова спрятал глаза куда-то под череп и слепо уставился узкими щёлками в стену, пустую и холодную.
- Дума? Что ж Дума? Она ведь нашими делами не занимается, и толка от неё не заметно пока... - неохотно проговорил он и, вдруг завертевшись на стуле, молвил, сердито улыбаясь:
- Мечтательность распространяет Дума эта и смущает многих... вдруг, к примеру, какой-нибудь бродячий столяр говорит о государстве, России и прочее. Откуда? Вот именно от Думы этой. В ней говорят, а в газетах всё сказанное пишется, ну и проходит в средину населения, но - как проходит? Конечно, в испорченном виде всё. Разве когда в Думе говорилось, что от несоответствия возрастов дети неудачны бывают? Видите! А в народ, между прочим, проникло такое...
- Да уж поверьте! Этому я сам свидетель и могу рассказать...
Бойко, со странным соединением тяжёлой пошлости и тонкого ума, он рассказал:
- Поехал я с работником летом, около успеньева дня, в город по делам некоторым, и вдруг схватывает работника холера. Я, конечно, испугавшись, домой, а дорогой лошадь у меня расковалась, пришлось остановиться в деревеньке, и так запоздал я значительно - дай бог у себя к полуночи быть... Тороплюсь, лошадка молодая, горячая, вдруг вижу - приступает на левую заднюю, заковал её мерзавец кузнечишка. Жалко животное, придерживаю, еду потихоньку, а уж темнеет, душно, пыльно и жутковато. Времена, как знаете, беспокойные, озорника расплодилось множество, а иной, конечное дело, и с голодухи, в отчаяние впавши, ценит человека дешевле козла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
- Кричишь?
- Кричу, сват!
- А чего кричишь?
- Боюсь!
Даже плачет иногда, поверьте.
- Конец, говорит, России пришёл, крышка! Одолеют нас!..
Для нас, промышленных людей, опасность, действительно верно, - есть! Народ - неприготовленный, вдруг всё это сразу пришло, ну и... замялись! Для промышленного народа впереди всего дело: у свата - кожевенное, у меня дубовая клёпка, для кума Василья Кириллыча - кудель. Раньше очень просто было: приедет весёлый жидочек из Гамбургу, и кум спокоен, а ко мне являлся марсельской фирмы агент Осип Моисеевич Шехтель, жулик чище нас, грешных, то есть не жулик, а эдакий ловкий и удобный человек. Он очень честный в деле, это я так, ласково, жуликом его. Приедет и всё возьмёт, увезёт всю клёпочку, оставит деньги, и всё это так налажено было, а теперь вот, изволите видеть, сам я из Дрёмова в Геную попал и... Вообще, знаете, кум, например, такое мнение имеет, что торговое дело - всеобщее и превыше всякой политики, так что начальство в торговле - ни при чём! В ней - рубль начальство...
- Язык? Мне племянник языком служит, он очень даже ловок в этом. Пошёл музеи глядеть, а меня вот здесь пришил, один-то я опасаюсь гулять. Хотя здесь сторона простая, и ежели бы по-русски разумели, так совсем хорошо приятнейший народ! Вон как половой улыбается - мы с ним приятели даже. Бабам нашим такого жука показать - бо-ольшое волнение чувств может быть от этакого архангела. Простая сторона, ничего... И, побочно со своим, завёл я тут дельце с иконами, - иконы здесь греческой по старым лавкам, это я вам скажу - удивительно сколько и - нипочём! Намедни зашёл я с племяшом в подвальчик, гляжу - на стенке Николай Святитель, Мир Ликийских, отменнейшего письма! Кванта коста? Трента (сколько стоит? тридцать - Ред). У меня даже коленки дрогнули. Чинква?!. (пять - Ред.) За десять серебряных монет приобрёл, а у нас цена этой вещи будет не менее, думаю, трёх сотен целковых. Посеял я на это дельце лиров - тыщи с полторы и так полагаю, что лира мне перевернётся на круг рубля в два. Вывозить есть затруднение, ну, мы способ знаем. На низ, к югу думаю спуститься, там, племяш говорит, грека больше было и, стало быть, иконы тоже больше. Простота!
Помолчал, внутренне взвешивая сказанное, потом, вздохнув, продолжал с некоторым умилением:
- Много здесь приятного русской душе: иду в Марселе мимо огромного магазина колониальных товаров, глядь - чай лежит Поповский и Боткиных, а здесь муку видел русского помола, высоких клейм. Это, знаете, очень трогает за сердце! Сват?
Смеётся дробным смешком, покачиваясь сухопарым тельцем, напоминающим неуклюжий изогнутый гвоздь.
- Как - чего испугался? Все испугались, и причины для того были, когда окрест города мужичок, знаете, нахмурился и попёр, без разумения, на все законные преграды - давай ему земли! Сам говорит - земля ничья, божья земля, и сам же её у бога отнять хочет, а? У бога! Да-а... очень грозное столботворение было, и наш брат, промышленник, человек тонкого дела, от этих грубостей больше всех пострадал, конечно...
- Почему? Потому, что - как это теперь всякому понятно - самое чувствительное место в государственном, так скажем, теле - карман-с, а они, пролетары эти, всего усерднее по карману норовили ударить. Им бы тише, им бы сначала спросить сведущих людей, какими способами проще получить облегчение прав и начальственной тяготы? А никто их этому не научил, и вместо умаления начальства вышло совсем обратное - разродилась его сила ещё обильнее, и вот пошло вмешательство во все стороны, и община тут затрещала, и попов разогрели, и... да что уж говорить!
Он задумался - точно серенькую маску надел на острое своё лицо, глаза остановились, углубясь в какое-то воспоминание, потом вздохнул и завертелся на стуле, чем-то уколотый.
- Спросимте ещё уну бутылью? Камергерэ, анкора уна бутылья бьянка... и язык какой простецкий, глядите! Н-да, умных бы людей на эту их простоту...
Оглянулся вокруг и, наклонясь вперёд, таинственно понизил голос, торопливо говоря:
- Сын мой Николаша, подобно дятлу, всё в одно место стучит носом рано, дескать, мы, старики, направо свернули! Очень он этими словами свата удручает и жену тоже, так что она плачет даже и просит: "Коля, не серди ты тятеньку Христа ради, с им удар будет!" А Николай упрям, строг, и всё твердит: поторопились! Сват, действительно, сердится, ну а сам как будто понимает, что, пожалуй, Николай-от не зря говорит. Как-то раз, будучи очень им расстроен и раздразнён, заплакал сват, сморкается и жалобно таково просит: "Оставь меня, не говори про всё это! Погоди - умрём, останетесь вы, щенки, хозяевами..." А Николай - дерзок он у меня - не дослушав речи, и бухнул:
- Али, говорит, я для того родился, чтобы ваши ошибки править? Это какая жизнь? Одни - путают, другие - распутывай, и все на одном месте толкутся, а между тем соседи не ждут - глядите, вон как иностранный капитал прёт на нас...
И начал, знаете, доказывать. Политика иностранная для меня не вполне понятна, однако - забавно видеть, как собственное твоё чадо двадцати шести годов всей жизни первого умника в городе обставляет, доводя его даже до лишения языка... А кроме того - тяжело...
Он замолчал, посасывая золотое вино и чмокая тонкими губами, снова спрятал глаза куда-то под череп и слепо уставился узкими щёлками в стену, пустую и холодную.
- Дума? Что ж Дума? Она ведь нашими делами не занимается, и толка от неё не заметно пока... - неохотно проговорил он и, вдруг завертевшись на стуле, молвил, сердито улыбаясь:
- Мечтательность распространяет Дума эта и смущает многих... вдруг, к примеру, какой-нибудь бродячий столяр говорит о государстве, России и прочее. Откуда? Вот именно от Думы этой. В ней говорят, а в газетах всё сказанное пишется, ну и проходит в средину населения, но - как проходит? Конечно, в испорченном виде всё. Разве когда в Думе говорилось, что от несоответствия возрастов дети неудачны бывают? Видите! А в народ, между прочим, проникло такое...
- Да уж поверьте! Этому я сам свидетель и могу рассказать...
Бойко, со странным соединением тяжёлой пошлости и тонкого ума, он рассказал:
- Поехал я с работником летом, около успеньева дня, в город по делам некоторым, и вдруг схватывает работника холера. Я, конечно, испугавшись, домой, а дорогой лошадь у меня расковалась, пришлось остановиться в деревеньке, и так запоздал я значительно - дай бог у себя к полуночи быть... Тороплюсь, лошадка молодая, горячая, вдруг вижу - приступает на левую заднюю, заковал её мерзавец кузнечишка. Жалко животное, придерживаю, еду потихоньку, а уж темнеет, душно, пыльно и жутковато. Времена, как знаете, беспокойные, озорника расплодилось множество, а иной, конечное дело, и с голодухи, в отчаяние впавши, ценит человека дешевле козла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16