Он вытянулся, как солдат.
- Поди-ко сюда...
Губин пошел ко крыльцу, четко топая ногами. Надежда, стоявшая на верхней ступени, повернулась боком к нему, неприятно сморщив лицо, а потом поманила меня к себе, тихонько кивая головою:
- Что он говорит, Яков-то?
- Ругает меня.
- За что?
- За то, что я сказал тебе...
Она тяжко вздохнула.
- Ах - смутьян! И чего ему надо?
Она обиженно надула губы, и круглое пустое лицо ее стало детским.
- О господи... чего людям надо?
По небу ширилась темно-серая туча, грозя бесконечным, осенним дождем. Из окна, ближайшего ко крыльцу, густой струей изливался голос свекрови, слов не слышно было, а только звук, как будто жужжало огромное веретено.
- Это - маменька,- тихонько молвила Надежда.- Она ему задаст! Она меня бережет...
Но я не слушал ее - меня поразили слова, сказанные за окном, спокойно, громко, с тяжелой уверенностью в их правде.
- А ты полно-ка, полно... Ведь это ты от безделья в праведники лезешь...
Я подвинулся ближе к окну - Надежда беспокойно сказала:
- Ты - куда? Тебе слушать не надобно...
А из окна доносилось:
- И бунтовство твое противу людей - у безделья да со скуки, скушно тебе, ты и надумал забаву, будто богу служишь, будто правду любишь, а на деле ты - бесу работник...
Надежда дергала меня за рукав, стараясь отвести из-под окна,- я сказал ей:
- Мне надо знать, что он говорит...
Она усмехнулась, заглянув в лицо мне, и доверчиво зашептала:
- Я ей покаялась: "Маменька, говорю, дошла до меня беда!" - "У, ты, дура",- говорит, да немножечко за косу меня потрепала, только и всего - она меня жалеет!.. Ей - ничего, что я гуляю, ей ребеночка, внучка надо для имущества... наследника...
В комнате Губин крикнул:
- Если грех против закона, так...
Заглушая его, мерно потекли веские слова:
- Тут не везде грех, Яков Петрович, а иной раз просто растет человек и тесно ему в законе. Бросаться друг на друга не надо бы. Чего боимся? Все одинаково дураки перед богом...
Она говорила скучновато или устало, очень медленно и внятно - Губин иногда бормотал что-то, но его слова не проникали сквозь ее мерную речь.
- Осудить человека - не великое дело, Яков Петрович, сударь мой, это всегда успеется - осудить! А ты - дай человеку развернуться до конца - ведь и во грехе польза бывает. Почитай-ко минею: святые угодники божий все до господа сквозь грехи дошли, а - дошли-таки! Это надобно помнить. Господь Саваоф - он ли не терпел на евреях своих? А матерью Исусовой еврейку же выбрал, и пророки и апостолы Христовы - все - евреи, так-то! А мы торопимся осудить да наказать...
- Выбила ты меня из жизни, Наталья Васильевна,- сказал Губин.- Как столкнусь я с тобой да вспомню...
- Не надо вспоминать...
- Так и не вижу себя, и цены себе никакой не чувствую...
- Что было - прошло, а чему надо было быть - того не убежишь...
- И внутреннего состояния лишился я через тебя...
Надежда толкнула меня в бок и с веселым злорадством зашептала:
- Верно, значит, говорили - видно, был он в любовниках у нее!
Но тотчас же опомнилась, испуганно прикрыла рот ладонью и сквозь пальцы говорит.
- Ой, господи... что я? Ты - не верь... Злобятся на нее все, очень умная она...
- Коли было злое - жалобой его не поправишь,- спокойно падают из окна слова женщины.- Кому что дадено, тот того и держись, а не удержал, значит не по силам ноша.
- Всё я на тебе потерял, оголила ты меня...
- Тобою - потеряно, а мной приумножено. Никогда ничего, Яков Петрович, в жизни не теряется, а просто переходит из рук в руки, от неумелого к умелому. Кость, собакой оглоданная, и та в дело идет.
- Вот я - кость!..
- Зачем? Ты - человек еще...
- А что толку?
- Толк-от есть, да не втолкан весь, Яков Петрович, сударь мой! На-ко вот, возьми на гулянку себе да иди с богом... А женщину - не тронь, зря про нее не говори чего не следует... это тебе во сне приснилось.
- Эх,- подавленно вскричал Губин.- Ну - ладно! Твой верх... не желаю я, не хочу огорчать тебя... а - все-таки...
- Что - все-таки?
- А то, что умнейшей твоей душе на том свете...
- Нам бы с тобой, Яков Петрович, на этом жизнь нашу с честью окончить, а на том, бог даст, приспособимся...
- Ну, прощай!
За окном стало тихо. Потом тяжко вздохнула женщина.
- О, господи...
Надежда мягко, точно кошка, отскочила ко крыльцу, а я - не успел. Губин, выйдя из двери, увидал, что я отхожу от окна. Он надул щеки, ощетинился рыжим волосом и, красный, точно после драки, закричал, неожиданно высоким, злым криком:
- Ты - ты что? Долговязый чёрт... Не желаю тебя, не хочу работать с тобой... иди прочь!
В окне явилось темное лицо с большими синими глазами,- строгий хозяйский голос спросил:
- Это что еще за шум?
- Не желаю я...
- Ты иди ругаться на улицу, а здесь нельзя!
- Да! - обиженно крикнула Надежда, топнув ногой.- Что это такое? Какие...
Выскочила кухарка, с ухватом в руках, воинственно встала рядом с Надеждой и закричала:
- Вот видите - что значит мужиков в доме нет!..
Собираясь уходить, я всматривался в лицо хозяйки: синие зрачки глаз были странно расширены, они почти прикрывали белки, оставляя вокруг себя только тонкий, синеватый же ободок. Эти странные, жуткие глаза были неподвижны, казались слепыми и выкатившимися из орбит, точно женщина подавилась чем-то и задыхается. Ее кадык выдавался вперед, как зоб. Шёлк головки металлически блестел, и снова я невольно подумал:
"Железная голова..."
Губин осел, обмяк, лениво переругивался с кухаркой и не смотрел на меня.
- Прощай, хозяйка,- сказал я, проходя мимо окна.
Женщина не сразу, но ласково откликнулась:
- Прощай, дружок, прощай...
И склонила голову, подобную молотку, высветленному многими ударами о твердое.
1 2 3 4 5 6