Никто из товарищей за четыре месяца его болезни не пришёл к нему справиться о его положении, никто, точно их и не было на свете!..
А они были. И с поразительной ясностью перед ним вставали их отрёпанные волчьи фигуры, одна за другой, со всеми особенностями физиономии, речи и специальности каждого.
Каждый из них почему-то представлялся ему «за своим делом».
Вот Курдик – специалист по просушке белья. Тонкая фигура на поражённых ревматизмом длинных дрожащих ногах, хищно согнувшись, тихо крадётся вдоль забора к верёвкам с развешенными на них простынями, рубахами и платками…
Курдик пропадает в какой-то странной мгле, и на смену ему выступает мрачный конокрад Алёшка. Он стоит около чьей-то лошади и, нахлопывая её рукой по крупу, глухо сипит: «Тпру, голубушка, тпру!.. Хо-хо-хо, милая!..» И вдруг его мощное тело вваливается на лошадь, он бьёт её и исчезает с ней, оставляя за собой хриплый рёв и гул от ударов лошадиных копыт… Рыжику кажется, что эти звуки раздаются где-то в его голове, ему делалось больно, и он вздрагивал от холода и страха, что с ним снова начинается бред, долго возился в своей норе, и, когда, усталый, снова укладывался, – пред ним вставала другая фигура старого товарища… Все они были так или иначе обязаны ему, и, казалось ему, гораздо больше, чем он им. Пьяный солдат Савелий, с разбитой в драке с полицейским физиономией, глухо бормочет: «Никогда я тебя, Рыжик, не забуду, что ты меня выручил, – никогда!..» Рыжику даже кажется, что он чувствует удар руки Савелия по его плечу…
«Эх вы, люди!..» – думает он, вспоминая, сколько ему стоило выручить Савелия из рук знакомого полицейского, заставшего неосторожного и неповоротливого солдата за исследованием прочности замка у одной лавки. Сколько он тогда заплатил хожалому!.. Теперь бы эти деньги!..
Ветер поёт свои скучные осенние песни, и Рыжику кажется, что и ветру обидно и горько за людей, которые не умеют платить старые долги…
Затем мысль его прерывается, и вот он в больнице… Скучные жёлтые стены и утомлённые, серые лица сиделок и прислужников сливаются перед ним в один тоскливый фон, и на нём разительно резко рисуется некоторый обидный и горький эпизод…
Это было, когда он уже выздоравливал. Он лежал с закрытыми глазами и услышал, что к койке его подошли двое:
– Ба! Эта подозрительная личность, кажется, хочет ожить! – сказал один из подошедших.
– Совершенно верно-с! Температура понижается, уже тридцать восемь и три.
Они живучи-с! Настоящие волки… – почтительно ответил другой…
И, пошуршав какой-то бумагой над головой Рыжика, они отошли от его койки.
Рыжик почувствовал, что каждое слово падало куда-то внутрь его маленьким и острым куском льда. Как они говорят о нём?.. Как о собаке…
И ему вспомнилась его собака… Это была славная большая чёрная собака, Гуляй, не подпускавшая к себе никого, кроме своего хозяина. Хорошо иметь собаку…
и привыкает скоро и не требует с тебя почти ничего; не то, что человек. Где-то теперь эта собака?..
Ветер выл, носясь по пустырю, и, налетая на груды старого леса, громко стучал досками.
Рыжик высунул голову из своего убежища и, посмотрев вокруг себя, тяжело вздохнул.
Было так темно, страшно и холодно… И до утра, должно быть, ещё долго…
Где-то очень близко раздался рокот трещотки ночного сторожа. Рыжик дрогнул и снова забился в доски.
«Чего он прёт сюда? чего? пустырь ведь… что тут есть, опричь дерева?..
а лезет, чёрт!.. эх, люди, люди!..»
Рыжику показалось, что сторож уже пронюхал его и идёт затем, чтоб прогнать… будет кричать и ругаться, может, засвистит даже…
«А что ж такое пустырь? Если у меня своей квартиры нет, я имею полное право ночевать на пустыре».
Трещотка нахально звучала, всё приближаясь.
«Ежели собаки при нём нет, то он не учует меня. Не учует ни в каком разе.
А вот, ежели собака… Экая робкая мысль у меня пошла после болезни-то?.. Что ж такое сторож? Стучит, – ну и стучи! Разве это может помешать мне? Пожалуйста, стучи! Вот он прёт, дьявол!.. Ишь ты!., ну, повалил!.. И собака…»
Сторож был близко. Слышались тяжёлые шаги и ласковое повизгиванье собаки…
Рыжик ощутил тревогу и вместе с ней прилив горячей злобы. Ему захотелось даже вылезть и стать прямо нос к носу со сторожем… трусы они, эти сторожа!.. Но его тело, изломанное холодом, голодом и болезнью, отказывалось повиноваться воле, к тому же послышалось рычанье собаки и уже на этот раз где-то совсем рядом.
Сторож постукал палкой по доскам и крякнул внушительно, глубоким басом.
«Должно быть, здоровый, дьявол!» – тоскливо подумал Рыжик и осторожно завозился, стараясь глубже забраться в свою нору; но, сделав неловкое движение, толкнул одну из досок, загораживавших впадину, где он лежал; раздался шум, грозное рычанье, и прямо перед собой Рыжик увидал тёмную морду большой собаки. Он видел только круглый лохматый кусок, но ему казалось, что на нём он различает оскаленные зубы и злые, горячие глаза.
– Пшла прочь!!. – заорал он благим матом и, попытавшись вскочить на ноги, больно ударился плечом и головой.
Собака отскочила, испуганная его криком.
Рыжик сел на корточки и без дум, одеревенев от тучи смутных чувств, над которыми преобладал страх, застыл в своей позе, точно ожидая, что будет дальше.
Несколько секунд длилось невероятно долгое молчание, нарушаемое подозрительным рычаньем собаки.
– Ну, вылазь! – раздался глухой, сиплый голос, и вслед за ним собака снова сунула свою морду.
Услыхав голос человека, Рыжик как-то сразу встряхнулся и пришёл в себя.
– Вылазь, говорю! – нетерпеливо и грозно командовали ему.
Но теперь его не смущал этот тон. Всё равно вылезть придется.
– Вылазь, ч-чёрт, а то свистну! – крикнул в третий раз сторож.
– Сви-и-стнешь?! – переспросил Рыжик. – Ну, это, брат, ты погоди! Не имеешь права. Я и сам могу тем же ответить! – заговорил, наконец, Рыжик уверенным тоном, даже с оттенком некоторого задора.
– Полицию свистну! Лезь, чёрт!..
– А-а, полицию!.. – протянул Рыжик. – На что? Чтобы больного человека в часть забрала? Изволь. Если на тебе нет креста, то изволь! Но собаку убери, в пасть ей я не полезу.
– Гуляй, прочь! – гукнул сторож.
Собака отскочила, громко рыча; но Рыжик не вылезал.
– Ну, что ж ты, проклятая харя, не лезешь?!. а?!. – торопил сторож.
– Лезу, лезу! погоди. А где это ты, мил человек, собаку взял? э? чья это собака? – спросил Рыжик, высовывая голову и пристально рассматривая собаку, сидевшую у ног сторожа.
– Да ты полезешь?!. али тебя огреть палкой?!.
– Погоди, не зевай! – пренебрежительно ответил Рыжик. – Чего разорался?
Али не узнал я тебя, думаешь? У меня, солдат, память-то подлиннее твоей. И я тебя сразу по голосу узнал. И хоть рыло твоё не вижу, но знаю, что это ты.
С этими словами Рыжик, согретый вдруг вспыхнувшим в нём чувством надежды на помощь со стороны старого товарища, неуклюже вывалился из своей норы.
1 2 3 4 5
А они были. И с поразительной ясностью перед ним вставали их отрёпанные волчьи фигуры, одна за другой, со всеми особенностями физиономии, речи и специальности каждого.
Каждый из них почему-то представлялся ему «за своим делом».
Вот Курдик – специалист по просушке белья. Тонкая фигура на поражённых ревматизмом длинных дрожащих ногах, хищно согнувшись, тихо крадётся вдоль забора к верёвкам с развешенными на них простынями, рубахами и платками…
Курдик пропадает в какой-то странной мгле, и на смену ему выступает мрачный конокрад Алёшка. Он стоит около чьей-то лошади и, нахлопывая её рукой по крупу, глухо сипит: «Тпру, голубушка, тпру!.. Хо-хо-хо, милая!..» И вдруг его мощное тело вваливается на лошадь, он бьёт её и исчезает с ней, оставляя за собой хриплый рёв и гул от ударов лошадиных копыт… Рыжику кажется, что эти звуки раздаются где-то в его голове, ему делалось больно, и он вздрагивал от холода и страха, что с ним снова начинается бред, долго возился в своей норе, и, когда, усталый, снова укладывался, – пред ним вставала другая фигура старого товарища… Все они были так или иначе обязаны ему, и, казалось ему, гораздо больше, чем он им. Пьяный солдат Савелий, с разбитой в драке с полицейским физиономией, глухо бормочет: «Никогда я тебя, Рыжик, не забуду, что ты меня выручил, – никогда!..» Рыжику даже кажется, что он чувствует удар руки Савелия по его плечу…
«Эх вы, люди!..» – думает он, вспоминая, сколько ему стоило выручить Савелия из рук знакомого полицейского, заставшего неосторожного и неповоротливого солдата за исследованием прочности замка у одной лавки. Сколько он тогда заплатил хожалому!.. Теперь бы эти деньги!..
Ветер поёт свои скучные осенние песни, и Рыжику кажется, что и ветру обидно и горько за людей, которые не умеют платить старые долги…
Затем мысль его прерывается, и вот он в больнице… Скучные жёлтые стены и утомлённые, серые лица сиделок и прислужников сливаются перед ним в один тоскливый фон, и на нём разительно резко рисуется некоторый обидный и горький эпизод…
Это было, когда он уже выздоравливал. Он лежал с закрытыми глазами и услышал, что к койке его подошли двое:
– Ба! Эта подозрительная личность, кажется, хочет ожить! – сказал один из подошедших.
– Совершенно верно-с! Температура понижается, уже тридцать восемь и три.
Они живучи-с! Настоящие волки… – почтительно ответил другой…
И, пошуршав какой-то бумагой над головой Рыжика, они отошли от его койки.
Рыжик почувствовал, что каждое слово падало куда-то внутрь его маленьким и острым куском льда. Как они говорят о нём?.. Как о собаке…
И ему вспомнилась его собака… Это была славная большая чёрная собака, Гуляй, не подпускавшая к себе никого, кроме своего хозяина. Хорошо иметь собаку…
и привыкает скоро и не требует с тебя почти ничего; не то, что человек. Где-то теперь эта собака?..
Ветер выл, носясь по пустырю, и, налетая на груды старого леса, громко стучал досками.
Рыжик высунул голову из своего убежища и, посмотрев вокруг себя, тяжело вздохнул.
Было так темно, страшно и холодно… И до утра, должно быть, ещё долго…
Где-то очень близко раздался рокот трещотки ночного сторожа. Рыжик дрогнул и снова забился в доски.
«Чего он прёт сюда? чего? пустырь ведь… что тут есть, опричь дерева?..
а лезет, чёрт!.. эх, люди, люди!..»
Рыжику показалось, что сторож уже пронюхал его и идёт затем, чтоб прогнать… будет кричать и ругаться, может, засвистит даже…
«А что ж такое пустырь? Если у меня своей квартиры нет, я имею полное право ночевать на пустыре».
Трещотка нахально звучала, всё приближаясь.
«Ежели собаки при нём нет, то он не учует меня. Не учует ни в каком разе.
А вот, ежели собака… Экая робкая мысль у меня пошла после болезни-то?.. Что ж такое сторож? Стучит, – ну и стучи! Разве это может помешать мне? Пожалуйста, стучи! Вот он прёт, дьявол!.. Ишь ты!., ну, повалил!.. И собака…»
Сторож был близко. Слышались тяжёлые шаги и ласковое повизгиванье собаки…
Рыжик ощутил тревогу и вместе с ней прилив горячей злобы. Ему захотелось даже вылезть и стать прямо нос к носу со сторожем… трусы они, эти сторожа!.. Но его тело, изломанное холодом, голодом и болезнью, отказывалось повиноваться воле, к тому же послышалось рычанье собаки и уже на этот раз где-то совсем рядом.
Сторож постукал палкой по доскам и крякнул внушительно, глубоким басом.
«Должно быть, здоровый, дьявол!» – тоскливо подумал Рыжик и осторожно завозился, стараясь глубже забраться в свою нору; но, сделав неловкое движение, толкнул одну из досок, загораживавших впадину, где он лежал; раздался шум, грозное рычанье, и прямо перед собой Рыжик увидал тёмную морду большой собаки. Он видел только круглый лохматый кусок, но ему казалось, что на нём он различает оскаленные зубы и злые, горячие глаза.
– Пшла прочь!!. – заорал он благим матом и, попытавшись вскочить на ноги, больно ударился плечом и головой.
Собака отскочила, испуганная его криком.
Рыжик сел на корточки и без дум, одеревенев от тучи смутных чувств, над которыми преобладал страх, застыл в своей позе, точно ожидая, что будет дальше.
Несколько секунд длилось невероятно долгое молчание, нарушаемое подозрительным рычаньем собаки.
– Ну, вылазь! – раздался глухой, сиплый голос, и вслед за ним собака снова сунула свою морду.
Услыхав голос человека, Рыжик как-то сразу встряхнулся и пришёл в себя.
– Вылазь, говорю! – нетерпеливо и грозно командовали ему.
Но теперь его не смущал этот тон. Всё равно вылезть придется.
– Вылазь, ч-чёрт, а то свистну! – крикнул в третий раз сторож.
– Сви-и-стнешь?! – переспросил Рыжик. – Ну, это, брат, ты погоди! Не имеешь права. Я и сам могу тем же ответить! – заговорил, наконец, Рыжик уверенным тоном, даже с оттенком некоторого задора.
– Полицию свистну! Лезь, чёрт!..
– А-а, полицию!.. – протянул Рыжик. – На что? Чтобы больного человека в часть забрала? Изволь. Если на тебе нет креста, то изволь! Но собаку убери, в пасть ей я не полезу.
– Гуляй, прочь! – гукнул сторож.
Собака отскочила, громко рыча; но Рыжик не вылезал.
– Ну, что ж ты, проклятая харя, не лезешь?!. а?!. – торопил сторож.
– Лезу, лезу! погоди. А где это ты, мил человек, собаку взял? э? чья это собака? – спросил Рыжик, высовывая голову и пристально рассматривая собаку, сидевшую у ног сторожа.
– Да ты полезешь?!. али тебя огреть палкой?!.
– Погоди, не зевай! – пренебрежительно ответил Рыжик. – Чего разорался?
Али не узнал я тебя, думаешь? У меня, солдат, память-то подлиннее твоей. И я тебя сразу по голосу узнал. И хоть рыло твоё не вижу, но знаю, что это ты.
С этими словами Рыжик, согретый вдруг вспыхнувшим в нём чувством надежды на помощь со стороны старого товарища, неуклюже вывалился из своей норы.
1 2 3 4 5