услышав ее "Леонид Григорьевич, да подождите же!", он так припустил, что скрылся из виду.
Сразу скажем, забегая вперед, что Леонид Григорьевич не успеет забрать сына: незадолго до решающего разговора с Зоей неожиданно от разрыва сердца умрет новая жена Солодкевича. А вскоре и он сам упадет прямо на скользкий лед Невского Проспекта, который как площадка для предсмертных судорог ничем не лучше, чем какая-нибудь дикая уральская улочка. В больнице он придет в сознание и расскажет, что уже знает: у него опухоль мозга. После смерти отца дочь Леонида Григорьевича уедет в Израиль. В Перми весть о его смерти будет перекатываться из дома в дом и наконец дойдет до Лидии. Она достанет из чемодана ворох старых газет "Пермский университет" и вдруг увидит себя в роли Коробочки в "шиповской" постановке "Мертвых душ", а дальше - знакомые все фамилии. Вот Женя Бояршинов пишет о концерте биологов: "Ни на одном факультете ленинская тема не была решена с такой душевной теплотой..."
В университете долго еще будут жалеть: нет больше такого умного председателя ГЭКа... "Успокойся, Лидия, - будет говорить Лев Ароныч, - у Лени все прекрасно получалось: брак, первая диссертация, спектакли "Шипа", и он думал, что так же легко дадутся второй брак, докторская, устройство в Питере. Леня не хотел ничем расплачиваться за устройство новой жизни. Но что говорить, он заплатил по всем счетам".
4
Весь август Надька у родителей варила варенье, закатывала в банки огурцы, помидоры, солила грузди, которые предварительно с бесконечным упорством выискивала в ельнике, шепча: "Вот еще одно письмо от Саши, а вот еще одно - большое". Грузди приподнимали опавшую хвою, иногда выпячиваясь светлым вещим краешком. А из темноты почтового ящика ничто не белело навстречу Надьке. Он обещал сразу же написать из Ялты, но, может, фронтовые раны открылись. Она вспомнила одну багровую многолучевую печать войны на бедре Грача и втянутый шрам на плече от пули навылет. Когда она представляла, что эти куски железа и свинца прошли сквозь тело двадцатилетнего пацана, хотя и командира целого стада пушек, она прощала ему отсутствие писем.
А мать, видимо, простила Надьке "уды" в летней сессии:
- Ничего, если не выучишься - лопат-то на всех хватит! - Но тут же добавляла: - То ли дело выучился. Вон наш начальник цеха - ходит руки в брюки, хрен в карман.
Последние слова она говорила уже не Надьке, а переведя взгляд в перспективу и обращаясь к невидимому, более достойному собеседнику, который поймет лучше, чем родная дочь. А отец сидел, покуривая, и медленно просчитывал: если не будет у Надежды стипендии, достаточно ли будет продать кабанчика.
Четырнадцатилетняя Вера, накручивая выпрошенные у Надьки бигуди, так и сяк примеряла судьбу старшей сестры на себя: удастся ли совместить самое главное - любовь - с другим самым главным - учебой. Причем она говорила про себя "любовь", и откликалось теплом в груди, говорила "учеба", и откликалось сильно только в голове...
А Надька, выбираясь по утрам из-под обломков мучительных сновидений, тяжело вздыхала: только бы полчаса поговорить с Лидией, только полчасика! Но та в Москве, и делать нечего.
Насилу дожила Надька до двадцать восьмого августа, до трех часов дня. Вот она сидит в комнате у Лидии и никак не может вникнуть, зачем та захотела познакомиться с Анастасией Цветаевой и почему услышала от нее: "Будьте мужественны!" Надька молитвенно сжимала ладони и пыталась найти лазейку между стремительными фразами Лидии, чтобы закричать: "Он не написал мне ничего за лето!" От одной мысли, что может сегодня его не увидеть, ее начинала бить дрожь. Эта наркотическая зависимость ее пугала. Надька это так чувствовала, как если бы она хотела курева, но только в тысячу раз сильнее. Лидия увидела вдруг, что Надька слегка позеленела.
- Лидия, - сквозь стыд сказала Надька, - принеси телефон, я ему позвоню...
Вошла Анна Лукьяновна и деликатно преподнесла грубую новость:
- У вас вся жизнь впереди, Надюша, это у нас на войне половину женихов поубивало. А что касается Грача, то у Александра Юрьевича уже новая пассия. Надюш, вы еще найдете в своем поколении...
Надька смотрела на кофточку Анны Лукьяновны: по кремовому полю бежали группы гончих псов. И они разбежались по материи так, что сначала кажется: просто красивые путаные линии, а уж потом, при еще более внимательном вглядывании, они складываются в силуэты, а силуэты - в стаи. И поясок есть. На нем собаки то головой высовываются отрубленной, то ногой. Вот именно на пояске Надька увидела собачью голову, а потом искала на кофточке. Талия у Анны Лукьяновны еще тонкая.
...ах та ли я?
Сто сантиметров талия.
Грач любит такие языковые заковырки. У Надьки в руках появился телефон, и она начала умолять в трубку: "Только на минутку зайду!" Лидия вызвалась сопровождать, но Надька заявила:
- Я должна все сама.
- Надь, Ахматову бросали, Цветаеву бросали... - твердила Лидия. - Я только умоюсь с поезда, подожди!
- Не надо... Я к Витьке зайду.
- Зачем? Ты же его оставила! Нет, так нельзя: Инна и Витька подали заявление в ЗАГС.
Разумным тоном, как ребенку, Надька говорила:
- Лидия, спокойно, не волнуйся, я просто с ним подышу, возле него, поняла? Я собираюсь... Не собираюсь менять в его личной жизни. Ты меня за кого держишь, зачем мне это? Душно, я на Каму с ним, с Витькой, схожу, клянусь, прогуляться, подышать.
Лидия поразилась: душно? Какая в Перми может быть духота или жара?! Вот в Киеве...
Надька взбесилась оттого, что Лидия затянула: Цветаеву, мол, бросали, Ахматову бросали. Как ты запоешь, если тебя Володька бросит! Подумаешь, Витька и Инна на грани брака, а где-то уже и за гранью. Не дворянские, чай, все мы детки, великосветский скандал не грянет.
5
Грач сказал с порога, что может поговорить с ней, пока собирается в театр. Он зашел в ванную, не закрыв дверь, и стал мыть ноги... Из прихожей была видна стена с иконами - Грач был известный в городе собиратель и любитель старины. Надька слышала, что иконы могут помочь, и она хотела сейчас взять от них помощи: втиснулась взглядом в изображения двух Богородиц, висящих рядом. Но ничего не увидела, кроме золотых и коричневых пятен. Повернула взгляд внутрь себя: там плавилось уныние пополам с духотой.
- Зачем ты сказала Любови Климентьевне, что только что из моей постели? - слезливо выговаривал Грач, надевая носки. - Ты же меня подставила!
Надька вспомнила: после всего она любила лежать на большом голом теле Грача и воображать, что все опасности навсегда закончились. Сначала он огорчался, что для нее главное - не "миг последних содроганий", а вот это замершее лежание. А потом привык и иногда использовал для примирения после редких ссор: "Ну, ладно, иди сюда, полежи, замри на мне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
Сразу скажем, забегая вперед, что Леонид Григорьевич не успеет забрать сына: незадолго до решающего разговора с Зоей неожиданно от разрыва сердца умрет новая жена Солодкевича. А вскоре и он сам упадет прямо на скользкий лед Невского Проспекта, который как площадка для предсмертных судорог ничем не лучше, чем какая-нибудь дикая уральская улочка. В больнице он придет в сознание и расскажет, что уже знает: у него опухоль мозга. После смерти отца дочь Леонида Григорьевича уедет в Израиль. В Перми весть о его смерти будет перекатываться из дома в дом и наконец дойдет до Лидии. Она достанет из чемодана ворох старых газет "Пермский университет" и вдруг увидит себя в роли Коробочки в "шиповской" постановке "Мертвых душ", а дальше - знакомые все фамилии. Вот Женя Бояршинов пишет о концерте биологов: "Ни на одном факультете ленинская тема не была решена с такой душевной теплотой..."
В университете долго еще будут жалеть: нет больше такого умного председателя ГЭКа... "Успокойся, Лидия, - будет говорить Лев Ароныч, - у Лени все прекрасно получалось: брак, первая диссертация, спектакли "Шипа", и он думал, что так же легко дадутся второй брак, докторская, устройство в Питере. Леня не хотел ничем расплачиваться за устройство новой жизни. Но что говорить, он заплатил по всем счетам".
4
Весь август Надька у родителей варила варенье, закатывала в банки огурцы, помидоры, солила грузди, которые предварительно с бесконечным упорством выискивала в ельнике, шепча: "Вот еще одно письмо от Саши, а вот еще одно - большое". Грузди приподнимали опавшую хвою, иногда выпячиваясь светлым вещим краешком. А из темноты почтового ящика ничто не белело навстречу Надьке. Он обещал сразу же написать из Ялты, но, может, фронтовые раны открылись. Она вспомнила одну багровую многолучевую печать войны на бедре Грача и втянутый шрам на плече от пули навылет. Когда она представляла, что эти куски железа и свинца прошли сквозь тело двадцатилетнего пацана, хотя и командира целого стада пушек, она прощала ему отсутствие писем.
А мать, видимо, простила Надьке "уды" в летней сессии:
- Ничего, если не выучишься - лопат-то на всех хватит! - Но тут же добавляла: - То ли дело выучился. Вон наш начальник цеха - ходит руки в брюки, хрен в карман.
Последние слова она говорила уже не Надьке, а переведя взгляд в перспективу и обращаясь к невидимому, более достойному собеседнику, который поймет лучше, чем родная дочь. А отец сидел, покуривая, и медленно просчитывал: если не будет у Надежды стипендии, достаточно ли будет продать кабанчика.
Четырнадцатилетняя Вера, накручивая выпрошенные у Надьки бигуди, так и сяк примеряла судьбу старшей сестры на себя: удастся ли совместить самое главное - любовь - с другим самым главным - учебой. Причем она говорила про себя "любовь", и откликалось теплом в груди, говорила "учеба", и откликалось сильно только в голове...
А Надька, выбираясь по утрам из-под обломков мучительных сновидений, тяжело вздыхала: только бы полчаса поговорить с Лидией, только полчасика! Но та в Москве, и делать нечего.
Насилу дожила Надька до двадцать восьмого августа, до трех часов дня. Вот она сидит в комнате у Лидии и никак не может вникнуть, зачем та захотела познакомиться с Анастасией Цветаевой и почему услышала от нее: "Будьте мужественны!" Надька молитвенно сжимала ладони и пыталась найти лазейку между стремительными фразами Лидии, чтобы закричать: "Он не написал мне ничего за лето!" От одной мысли, что может сегодня его не увидеть, ее начинала бить дрожь. Эта наркотическая зависимость ее пугала. Надька это так чувствовала, как если бы она хотела курева, но только в тысячу раз сильнее. Лидия увидела вдруг, что Надька слегка позеленела.
- Лидия, - сквозь стыд сказала Надька, - принеси телефон, я ему позвоню...
Вошла Анна Лукьяновна и деликатно преподнесла грубую новость:
- У вас вся жизнь впереди, Надюша, это у нас на войне половину женихов поубивало. А что касается Грача, то у Александра Юрьевича уже новая пассия. Надюш, вы еще найдете в своем поколении...
Надька смотрела на кофточку Анны Лукьяновны: по кремовому полю бежали группы гончих псов. И они разбежались по материи так, что сначала кажется: просто красивые путаные линии, а уж потом, при еще более внимательном вглядывании, они складываются в силуэты, а силуэты - в стаи. И поясок есть. На нем собаки то головой высовываются отрубленной, то ногой. Вот именно на пояске Надька увидела собачью голову, а потом искала на кофточке. Талия у Анны Лукьяновны еще тонкая.
...ах та ли я?
Сто сантиметров талия.
Грач любит такие языковые заковырки. У Надьки в руках появился телефон, и она начала умолять в трубку: "Только на минутку зайду!" Лидия вызвалась сопровождать, но Надька заявила:
- Я должна все сама.
- Надь, Ахматову бросали, Цветаеву бросали... - твердила Лидия. - Я только умоюсь с поезда, подожди!
- Не надо... Я к Витьке зайду.
- Зачем? Ты же его оставила! Нет, так нельзя: Инна и Витька подали заявление в ЗАГС.
Разумным тоном, как ребенку, Надька говорила:
- Лидия, спокойно, не волнуйся, я просто с ним подышу, возле него, поняла? Я собираюсь... Не собираюсь менять в его личной жизни. Ты меня за кого держишь, зачем мне это? Душно, я на Каму с ним, с Витькой, схожу, клянусь, прогуляться, подышать.
Лидия поразилась: душно? Какая в Перми может быть духота или жара?! Вот в Киеве...
Надька взбесилась оттого, что Лидия затянула: Цветаеву, мол, бросали, Ахматову бросали. Как ты запоешь, если тебя Володька бросит! Подумаешь, Витька и Инна на грани брака, а где-то уже и за гранью. Не дворянские, чай, все мы детки, великосветский скандал не грянет.
5
Грач сказал с порога, что может поговорить с ней, пока собирается в театр. Он зашел в ванную, не закрыв дверь, и стал мыть ноги... Из прихожей была видна стена с иконами - Грач был известный в городе собиратель и любитель старины. Надька слышала, что иконы могут помочь, и она хотела сейчас взять от них помощи: втиснулась взглядом в изображения двух Богородиц, висящих рядом. Но ничего не увидела, кроме золотых и коричневых пятен. Повернула взгляд внутрь себя: там плавилось уныние пополам с духотой.
- Зачем ты сказала Любови Климентьевне, что только что из моей постели? - слезливо выговаривал Грач, надевая носки. - Ты же меня подставила!
Надька вспомнила: после всего она любила лежать на большом голом теле Грача и воображать, что все опасности навсегда закончились. Сначала он огорчался, что для нее главное - не "миг последних содроганий", а вот это замершее лежание. А потом привык и иногда использовал для примирения после редких ссор: "Ну, ладно, иди сюда, полежи, замри на мне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38