На взгляд Кобальского, один несчастный оказался заточенным здесь лет триста назад, другой не менее тысячи и третий лет семьдесят-восемьдесят назад. Очевидно, все, кто здесь оказывался, цепенея, подумал Кобальский, отсюда никогда не выбирались. Поспешая убедиться в противном, он несколько раз тщательно обследовал стены, углы, пол… О, до потолка не дотянуться – серым светлым прямоугольником он парил на высоте почти тридцати метров. Установить, из какого материала построен этот монолитный грот, ему так и не удалось. Даже лезвием бритвы не смог он оставить ни малейшего следа на стене. Прошло три часа, а ему казалось, что всего лишь минут двадцать. Чтоб в дальнейшем не сбиться со времени, он уже раза три пытался заводить часы, но пружина, конечно, была закручена До отказа.
Прямо над ним в потолке зияла полуметровая, отсекающая угол расщелина. Почему из нее песок высыпался лишь едва, а Кобальский упал, пока неизвестно. В принципе, может быть, это и легко объяснить. Ведь странно только на первый взгляд, что муха бегает по потолку, а водяной паук по воде…
На вторые сутки узника подземелья осенило: может быть, под колонной есть ход? При помощи бритвенного лезвия он установил, что колонна не монолитна с полом! Тогда под одну из сторон этого цилиндра он молотком стал забивать некоторые бывшие при нем металлические предметы, начиная от скребка и вплоть до ножа и монет. А потом под торец принялся набивать песок. В результате его упорнейших усилий цилиндр наклонился настолько, что он мог его столкнуть на кучу песка.
Никакого хода под ним не было.
Но он увидел кое-что другое: в обоих торцах ярко-желтого цилиндра были мощные, как виделось, очень толстые стекла – с одной стороны выпуклое, а с другой сильно вогнутое. Конечно, Станислав сразу же подумал, что это какой-то оптический прибор, очевидно, телескоп, и одно из стекол, диаметр которого два метра, окуляр, а другое, трехметровое, объектив.
Дело, однако, не в этом. Став на песчаном холме перед двухметровым окуляром и некоторое время вглядываясь в него, Кобальский-Зеро секунд через двадцать в глубине цилиндра увидел свое отражение – объемное, четкое и яркое, контрастно освещенное невидимыми, очевидно, внутренними источниками света. Кобальский-Зеро сразу почувствовал какую-то необычность в этом своем отражении. Вначале он обратил внимание на некоторую асинхронность их движений. Через несколько минут уже было очевидно, что отражение все более и более опережает жесты самого Кобальского. Было такое впечатление, что Кобальский-Зеро со все большим запаздыванием повторяет движения своего контрастного отражения. И мало-помалу Станислав-Зеро совсем отстал от него.
– А, черт! – ругнулся Кобальский, полагая, что так превратно он воспринимает обыкновенное зеркальное отражение. – Проклятая, дьявольская жажда… Вот и галлюцинации уже!
Отражение издалека сказало:
– Это, Станислав, не галлюцинации.
– А?!. И не бред? Я тебя слышал?
– И не бред. Надо подумать, как выбраться отсюда. Не следует попусту терять время, дружище.
– Да, да, не следует терять время!.. – торопливо согласился Зеро. – Ведь можно же что-нибудь придумать!
– Конечно, можно! – воскликнуло отражение. – Это только кажется, что создалось абсолютно безвыходное положение. Пришло же тебе в голову, как свалить этот цилиндр! А те трое, у стены, так и погибли. А еще раньше те, что в углу…
– Но те, что у стены и в углу, погибли! Что же я смогу?..
– Подожди, не волнуйся, но и не теряй напрасно времени, – остановило Кобальского отражение.
– Я не пойму, – сказал Станислав, – кто ты? Я, что ли?
– Да, конечно. Точнее говоря, твое, тебя опережающее отражение. Опережающее не просто во времени, но и на векторе твоих положительных возможностей. Многие из которых в тебе лежат только в потенции. То есть во мне реализованы вероятные, в некотором будущем вполне осуществимые сильные стороны твоей натуры. И пока что осуществлены они во мне (не просто в твоем зеркальном отражении, а в содержательном отображении) благодаря этому телескопу. Сам же ты в действительности пока что остаешься прежним…
– Оставь, оставь!.. – махнул Зеро рукой. – Я едва понимаю, что ты говоришь…
– Да почему я?.. – улыбнулось отображение. – В сущности, это говоришь ты. Просто ты пытаешься убедить себя, что не понимаешь моих слов. Тебе лень думать. С годами твой ум стал празднолюбивым.
– А твой? – с неприязнью спросил Зеро.
– В том-то и все наше различие – в той мере, с какой ты и я, твое отображение, стремимся к умственному напряжению. Но заметь, все мои основания лежат в тебе, в скрытых богатствах твоей натуры. Согласись, ты всю жизнь во многом старался видеть прежде всего дурное, злое и вредное. И поэтому слишком часто сам пользовался недостойными, в конечном счете недейственными средствами: ведь рано или поздно оказывалось, что твоя очередная добыча – барахло, успех мнимый, а весь образ жизни ненормальный, уродливый. И тебе иногда становилось жаль себя… По-хорошему, просто жаль. И ты с еще большим упорством снова принимался хитрить, грубо одурачивать и деликатно облапошивать простоватых встречных и поперечных… Вместо того чтоб свой образ жизни построить на созидании положительных ценностей.
– Это несправедливо! – конечно же, возмутился Зеро. – Почти все, что ты говоришь, ложь!
– Ты всю жизнь убеждал себя, что это ложь.
– Довольно!.. Все ясно. Это какое-то хитромудрое надувательство!
– Самого себя, – спокойно продолжало отображение. – Но сейчас, в эти критические часы, ловчить бессмысленно. Не перед кем. Здесь ты один. Поэтому не теряй времени: привычно не ищи очередной легкий, даровой способ достичь цели. Обманывать некого. Только обманешь себя. Постарайся, сумей извлечь и призвать к действию те качества своего ума, которые некогда человека сделали человеком и которые не знают, как прислуживать плутовству. Подумай! Времени так мало…
– Послушай, отображение!.. – вдруг загорелся Станислав-Зеро неизвестным, а может быть, давно им забытым душевным огнем. – Значит, я не так безнадежен, раз ты, мое отображение, так вот говоришь?.. И из всего того правильного, что ты говорил, и мне кое-что принадлежит? А?..
– Почему кое-что? – неожиданно засмеялось отображение. – Все принадлежит тебе. Все твое!
– Ну а почему же не я сам… – замялся Зеро, – почему сам не мог до этого додуматься и сказать себе?
– Да просто потому, что многое положительное, по-человечески ценное ты сам в себе с годами завалил хламом собственных хитроумных уловок. Но человеческое в неодичавшем человеке никогда не умирает. Как ни самозабвенно вытравлял ты в себе скромные богатства души и сердца, как ни отшвыривал все, что не было вещественным и дорогостоящим, искомое благодушие не наступало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
Прямо над ним в потолке зияла полуметровая, отсекающая угол расщелина. Почему из нее песок высыпался лишь едва, а Кобальский упал, пока неизвестно. В принципе, может быть, это и легко объяснить. Ведь странно только на первый взгляд, что муха бегает по потолку, а водяной паук по воде…
На вторые сутки узника подземелья осенило: может быть, под колонной есть ход? При помощи бритвенного лезвия он установил, что колонна не монолитна с полом! Тогда под одну из сторон этого цилиндра он молотком стал забивать некоторые бывшие при нем металлические предметы, начиная от скребка и вплоть до ножа и монет. А потом под торец принялся набивать песок. В результате его упорнейших усилий цилиндр наклонился настолько, что он мог его столкнуть на кучу песка.
Никакого хода под ним не было.
Но он увидел кое-что другое: в обоих торцах ярко-желтого цилиндра были мощные, как виделось, очень толстые стекла – с одной стороны выпуклое, а с другой сильно вогнутое. Конечно, Станислав сразу же подумал, что это какой-то оптический прибор, очевидно, телескоп, и одно из стекол, диаметр которого два метра, окуляр, а другое, трехметровое, объектив.
Дело, однако, не в этом. Став на песчаном холме перед двухметровым окуляром и некоторое время вглядываясь в него, Кобальский-Зеро секунд через двадцать в глубине цилиндра увидел свое отражение – объемное, четкое и яркое, контрастно освещенное невидимыми, очевидно, внутренними источниками света. Кобальский-Зеро сразу почувствовал какую-то необычность в этом своем отражении. Вначале он обратил внимание на некоторую асинхронность их движений. Через несколько минут уже было очевидно, что отражение все более и более опережает жесты самого Кобальского. Было такое впечатление, что Кобальский-Зеро со все большим запаздыванием повторяет движения своего контрастного отражения. И мало-помалу Станислав-Зеро совсем отстал от него.
– А, черт! – ругнулся Кобальский, полагая, что так превратно он воспринимает обыкновенное зеркальное отражение. – Проклятая, дьявольская жажда… Вот и галлюцинации уже!
Отражение издалека сказало:
– Это, Станислав, не галлюцинации.
– А?!. И не бред? Я тебя слышал?
– И не бред. Надо подумать, как выбраться отсюда. Не следует попусту терять время, дружище.
– Да, да, не следует терять время!.. – торопливо согласился Зеро. – Ведь можно же что-нибудь придумать!
– Конечно, можно! – воскликнуло отражение. – Это только кажется, что создалось абсолютно безвыходное положение. Пришло же тебе в голову, как свалить этот цилиндр! А те трое, у стены, так и погибли. А еще раньше те, что в углу…
– Но те, что у стены и в углу, погибли! Что же я смогу?..
– Подожди, не волнуйся, но и не теряй напрасно времени, – остановило Кобальского отражение.
– Я не пойму, – сказал Станислав, – кто ты? Я, что ли?
– Да, конечно. Точнее говоря, твое, тебя опережающее отражение. Опережающее не просто во времени, но и на векторе твоих положительных возможностей. Многие из которых в тебе лежат только в потенции. То есть во мне реализованы вероятные, в некотором будущем вполне осуществимые сильные стороны твоей натуры. И пока что осуществлены они во мне (не просто в твоем зеркальном отражении, а в содержательном отображении) благодаря этому телескопу. Сам же ты в действительности пока что остаешься прежним…
– Оставь, оставь!.. – махнул Зеро рукой. – Я едва понимаю, что ты говоришь…
– Да почему я?.. – улыбнулось отображение. – В сущности, это говоришь ты. Просто ты пытаешься убедить себя, что не понимаешь моих слов. Тебе лень думать. С годами твой ум стал празднолюбивым.
– А твой? – с неприязнью спросил Зеро.
– В том-то и все наше различие – в той мере, с какой ты и я, твое отображение, стремимся к умственному напряжению. Но заметь, все мои основания лежат в тебе, в скрытых богатствах твоей натуры. Согласись, ты всю жизнь во многом старался видеть прежде всего дурное, злое и вредное. И поэтому слишком часто сам пользовался недостойными, в конечном счете недейственными средствами: ведь рано или поздно оказывалось, что твоя очередная добыча – барахло, успех мнимый, а весь образ жизни ненормальный, уродливый. И тебе иногда становилось жаль себя… По-хорошему, просто жаль. И ты с еще большим упорством снова принимался хитрить, грубо одурачивать и деликатно облапошивать простоватых встречных и поперечных… Вместо того чтоб свой образ жизни построить на созидании положительных ценностей.
– Это несправедливо! – конечно же, возмутился Зеро. – Почти все, что ты говоришь, ложь!
– Ты всю жизнь убеждал себя, что это ложь.
– Довольно!.. Все ясно. Это какое-то хитромудрое надувательство!
– Самого себя, – спокойно продолжало отображение. – Но сейчас, в эти критические часы, ловчить бессмысленно. Не перед кем. Здесь ты один. Поэтому не теряй времени: привычно не ищи очередной легкий, даровой способ достичь цели. Обманывать некого. Только обманешь себя. Постарайся, сумей извлечь и призвать к действию те качества своего ума, которые некогда человека сделали человеком и которые не знают, как прислуживать плутовству. Подумай! Времени так мало…
– Послушай, отображение!.. – вдруг загорелся Станислав-Зеро неизвестным, а может быть, давно им забытым душевным огнем. – Значит, я не так безнадежен, раз ты, мое отображение, так вот говоришь?.. И из всего того правильного, что ты говорил, и мне кое-что принадлежит? А?..
– Почему кое-что? – неожиданно засмеялось отображение. – Все принадлежит тебе. Все твое!
– Ну а почему же не я сам… – замялся Зеро, – почему сам не мог до этого додуматься и сказать себе?
– Да просто потому, что многое положительное, по-человечески ценное ты сам в себе с годами завалил хламом собственных хитроумных уловок. Но человеческое в неодичавшем человеке никогда не умирает. Как ни самозабвенно вытравлял ты в себе скромные богатства души и сердца, как ни отшвыривал все, что не было вещественным и дорогостоящим, искомое благодушие не наступало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27