Дворецкий шагнул ему навстречу и взял под уздцы его коня. "С возвращением вас из Святой земли, сэр!" - воскликнул преданный старик. "С возвращением из Святой земли, сэр!" - подхватили остальные слуги; для графского коня Жеребенцера поспешно отыскали стойло, и, лишь удостоверясь, что конь его присмотрен, отважный воин вошел в двери замка и был сопровожден в отведенные ему покои. Ярко пылали на камине восковые свечи, в фарфоровых вазах стояли цветы, а на туалетном столике помещались всевозможные сорта мыла и флакон драгоценной влаги, производимой в соседнем городе Кельне; веселый огонек потрескивал в очаге, показывая, что доброго рыцаря здесь ждали. Служанки, внося теплую воду для его омовений, спрашивали приветно, не желает ли он, чтоб ему перед сном согрели ложе. И по зардевшимся их щекам ясно было, сколь лукаво отвечал закаленный старый боец. Брадобрей маркграфа явился узнать, не нуждается ль его сиятельство в его услугах.
- Клянусь святым Буго, - проговорил рыцарь, сидя на удобной скамейке подле огня, покуда брадобрей удалял щетину с его щек и слегка тронул щипцами и помадой посребренную смоль его волос, - клянусь святым Буго, тут куда уютней, чем в моей каирской темнице. Как поживает мой крестник Отто, а, добрый цирюльник? И как госпожа графиня, его матушка? И благородный граф Карл, мой славный боевой собрат?
- Все у них хорошо, - со вздохом молвил брадобрей.
- Клянусь святым Буго, я рад. Но отчего ты вздыхаешь?
- Мой добрый господин уж не тот, с тех пор как сюда пожаловал граф Готфрид.
- Он тут! - возопил сэр Людвиг. - Ну, от Готфрида я не жду добра! - И покуда он облачался в шелковые панталоны, восхитительно обрисовывавшие очертания его нижних конечностей, и сменял кольчугу на безупречный жилет и камзол, отороченный генуэзским бархатом, кои составляли костюм, приличествовавший рыцарю пред очами прекрасных дам, он вступил в беседу с цирюльником, который, с обыкновенной для его ремесла говорливостью, рассказал о настоящем положении Годесбергского семейства.
Но об этом будет поведано в следующей главе.
ГЛАВА II
В Годесберге
Нужно ли упоминать, что славный воин Людвиг Гомбургский был принят со всей сердечностью в лоно дружественного семейства. Боевой собрат маркграфа Карла, он был высокочтимым другом маркграфини, возвышенной и прекрасной Теодоры, урожденной Боппум, и даже (хотя он и не был силен в богословии и хотя первые князья христианских земель домогались такой чести) был избран крестным отцом для маркграфова сына Отто, единственного его отпрыска.
Вот уж семнадцать лет минуло с тех пор, как заключили брачный союз граф и графиня, и, хоть больше небеса не посылали им наследников, надобно сказать, что Отто был поистине сокровищем и, конечно, никогда еще не ступало по земле столь дивное виденье. Когда граф Людвиг, поспешая принять участие в святых войнах, покинул возлюбленного крестника, он оставил его ребенком; ныне же, когда этот последний кинулся к нему в объятья, граф увидел одного из прекраснейших юношей Германии: высокого и прекрасно сложенного, с нежным цветом здоровья, играющим на щеках, однако уже отмеченных первыми знаками мужества, и с великолежными золотыми кудрями, сбегающими на лоб и плечи, кудрями, которым бы позавидовал и Рауленд. В очах его то загорался огонь отваги, то сияла кроткая доброта. Как было матери не гордиться таким сыном! Как было славному Людвигу не воскликнуть, прижимая юношу к своей груди; "Клянусь святым Буго Катцеиелленбогеном, Отто! Львиное Сердце взял бы тебя в гренадеры". И то сказать - "отрок" Годесберга был ростом в шесть с лишком футов,
Он был одет к вечерней трапезе в дорогую, однако простую одежду дворянина тех времен - и костюм его весьма напоминал туалет старого рыцаря, который мы только что описали, рознясь от него лишь расцветкой. Pourpoint Камзол (франц.). на юном Отто Годесбергском был синий и красиво отделан резными золотыми пуговицами. Его haut-de-chausses, или гамаши, были нанкинской ткани, вывозимой тогда из Китая за непомерную цену на ломбардских судах. Соседствующая Голландия поставляла драгоценнейшее кружево для его ворота и манжет; и в этом наряде, в набок надетом шапокляке, украшенном единственным цветком (но зато цветком блистательным - тюльпаном), - мальчик ворвался в туалетную крестного и уведомил его, что кушать подано.
И точно: темные брови леди Теодоры были насуплены и грудь ее тяжко вздымалась под влиянием чувства, близкого гневу, - ибо она боялась, как бы супы и великолепная рыба, дымящиеся в трапезной, не простыли, - она боялась не за себя, но мысль о супруге ее терзала.
- Годесберг, - шепнула она сэру Людвигу, когда, опираясь дрожащей рукой на его руку, спускалась из гостиной, - Годесберг последнее время так переменился!
- Клянусь святым Буго, - сказал, затрепетав, могучий рыцарь Гомбург, в точности те же слова говорил и цирюльник!
Леди испустила вздох и села рядом с суповой миской. Какое-то время славный рыцарь Людвиг Гомбургский был слишком поглощен тем, что вылавливал фрикадельки и телячью голову из великолепного, изобиловавшего ими супа (мы сказали - вылавливал? Фу-ты, господи, ну и ел их, конечно), чтобы глядеть на своего боевого собрата, сидевшего в нижнем конце стола, со своим сыном по левую и бароном Готфридом по правую руку.
Маркграф и в самом деле изменился.
- Клянусь святым Буго, - шепнул Людвиг графине, - супруг ваш угрюм, словно медведь, раненный в голову.
Закапавшие в тарелку слезы были единственным ее ответом. Суп, палтус и телячью ножку - все это, заметил сэр Людвиг, маркграф отстранил, не отведав.
- Кравчий нальет тебе вина, Гомбург, - хмуро сказал маркграф с нижнего конца стола. Так ли он угощал его, бывало! Какая перемена!
Но когда кравчий во исполнение хозяйского приказа принялся разливать по кубкам пенную влагу и подошел к Отто (который потянулся к нему со всем пылом юности), гнев маркграфа не имел границ. Он набросился на сына; он опрокинул чашу с вином на безупречный его жилет; и, отвесив ему три или четыре удара, которые сшибли бы с ног и буйвола, но лишь заставили вспыхнуть нашего отрока, маркграф взревел:
- Как? Пить вино? Угощаться? Да кто, ч-т побери, тебе это позволил? - И на нежные щеки юноши вновь посыпались страшные удары.
- Людвиг! Людвиг! - взвизгнула маркграфиня.
- Уймитесь, мадам, - взревел князь. - Клянусь святым Буффо, или уж отец не смеет поколотить свое родное дитя? Свое родное дитя! - повторил маркграф с криком, почти со стоном несказанной боли. - Ах! Что я говорю!
Сэр Людвиг глядел на него пораженный; сэр Готфрид (по правую руку от маркграфа) зловеще улыбался; юный Отто был так взволнован происшедшим, что на лице у него не было написано иных чувств, кроме полного смятения; однако бедная маркграфиня отворотила лицо и покраснела, почти как рак, соседствовавший с палтусом у нее на тарелке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
- Клянусь святым Буго, - проговорил рыцарь, сидя на удобной скамейке подле огня, покуда брадобрей удалял щетину с его щек и слегка тронул щипцами и помадой посребренную смоль его волос, - клянусь святым Буго, тут куда уютней, чем в моей каирской темнице. Как поживает мой крестник Отто, а, добрый цирюльник? И как госпожа графиня, его матушка? И благородный граф Карл, мой славный боевой собрат?
- Все у них хорошо, - со вздохом молвил брадобрей.
- Клянусь святым Буго, я рад. Но отчего ты вздыхаешь?
- Мой добрый господин уж не тот, с тех пор как сюда пожаловал граф Готфрид.
- Он тут! - возопил сэр Людвиг. - Ну, от Готфрида я не жду добра! - И покуда он облачался в шелковые панталоны, восхитительно обрисовывавшие очертания его нижних конечностей, и сменял кольчугу на безупречный жилет и камзол, отороченный генуэзским бархатом, кои составляли костюм, приличествовавший рыцарю пред очами прекрасных дам, он вступил в беседу с цирюльником, который, с обыкновенной для его ремесла говорливостью, рассказал о настоящем положении Годесбергского семейства.
Но об этом будет поведано в следующей главе.
ГЛАВА II
В Годесберге
Нужно ли упоминать, что славный воин Людвиг Гомбургский был принят со всей сердечностью в лоно дружественного семейства. Боевой собрат маркграфа Карла, он был высокочтимым другом маркграфини, возвышенной и прекрасной Теодоры, урожденной Боппум, и даже (хотя он и не был силен в богословии и хотя первые князья христианских земель домогались такой чести) был избран крестным отцом для маркграфова сына Отто, единственного его отпрыска.
Вот уж семнадцать лет минуло с тех пор, как заключили брачный союз граф и графиня, и, хоть больше небеса не посылали им наследников, надобно сказать, что Отто был поистине сокровищем и, конечно, никогда еще не ступало по земле столь дивное виденье. Когда граф Людвиг, поспешая принять участие в святых войнах, покинул возлюбленного крестника, он оставил его ребенком; ныне же, когда этот последний кинулся к нему в объятья, граф увидел одного из прекраснейших юношей Германии: высокого и прекрасно сложенного, с нежным цветом здоровья, играющим на щеках, однако уже отмеченных первыми знаками мужества, и с великолежными золотыми кудрями, сбегающими на лоб и плечи, кудрями, которым бы позавидовал и Рауленд. В очах его то загорался огонь отваги, то сияла кроткая доброта. Как было матери не гордиться таким сыном! Как было славному Людвигу не воскликнуть, прижимая юношу к своей груди; "Клянусь святым Буго Катцеиелленбогеном, Отто! Львиное Сердце взял бы тебя в гренадеры". И то сказать - "отрок" Годесберга был ростом в шесть с лишком футов,
Он был одет к вечерней трапезе в дорогую, однако простую одежду дворянина тех времен - и костюм его весьма напоминал туалет старого рыцаря, который мы только что описали, рознясь от него лишь расцветкой. Pourpoint Камзол (франц.). на юном Отто Годесбергском был синий и красиво отделан резными золотыми пуговицами. Его haut-de-chausses, или гамаши, были нанкинской ткани, вывозимой тогда из Китая за непомерную цену на ломбардских судах. Соседствующая Голландия поставляла драгоценнейшее кружево для его ворота и манжет; и в этом наряде, в набок надетом шапокляке, украшенном единственным цветком (но зато цветком блистательным - тюльпаном), - мальчик ворвался в туалетную крестного и уведомил его, что кушать подано.
И точно: темные брови леди Теодоры были насуплены и грудь ее тяжко вздымалась под влиянием чувства, близкого гневу, - ибо она боялась, как бы супы и великолепная рыба, дымящиеся в трапезной, не простыли, - она боялась не за себя, но мысль о супруге ее терзала.
- Годесберг, - шепнула она сэру Людвигу, когда, опираясь дрожащей рукой на его руку, спускалась из гостиной, - Годесберг последнее время так переменился!
- Клянусь святым Буго, - сказал, затрепетав, могучий рыцарь Гомбург, в точности те же слова говорил и цирюльник!
Леди испустила вздох и села рядом с суповой миской. Какое-то время славный рыцарь Людвиг Гомбургский был слишком поглощен тем, что вылавливал фрикадельки и телячью голову из великолепного, изобиловавшего ими супа (мы сказали - вылавливал? Фу-ты, господи, ну и ел их, конечно), чтобы глядеть на своего боевого собрата, сидевшего в нижнем конце стола, со своим сыном по левую и бароном Готфридом по правую руку.
Маркграф и в самом деле изменился.
- Клянусь святым Буго, - шепнул Людвиг графине, - супруг ваш угрюм, словно медведь, раненный в голову.
Закапавшие в тарелку слезы были единственным ее ответом. Суп, палтус и телячью ножку - все это, заметил сэр Людвиг, маркграф отстранил, не отведав.
- Кравчий нальет тебе вина, Гомбург, - хмуро сказал маркграф с нижнего конца стола. Так ли он угощал его, бывало! Какая перемена!
Но когда кравчий во исполнение хозяйского приказа принялся разливать по кубкам пенную влагу и подошел к Отто (который потянулся к нему со всем пылом юности), гнев маркграфа не имел границ. Он набросился на сына; он опрокинул чашу с вином на безупречный его жилет; и, отвесив ему три или четыре удара, которые сшибли бы с ног и буйвола, но лишь заставили вспыхнуть нашего отрока, маркграф взревел:
- Как? Пить вино? Угощаться? Да кто, ч-т побери, тебе это позволил? - И на нежные щеки юноши вновь посыпались страшные удары.
- Людвиг! Людвиг! - взвизгнула маркграфиня.
- Уймитесь, мадам, - взревел князь. - Клянусь святым Буффо, или уж отец не смеет поколотить свое родное дитя? Свое родное дитя! - повторил маркграф с криком, почти со стоном несказанной боли. - Ах! Что я говорю!
Сэр Людвиг глядел на него пораженный; сэр Готфрид (по правую руку от маркграфа) зловеще улыбался; юный Отто был так взволнован происшедшим, что на лице у него не было написано иных чувств, кроме полного смятения; однако бедная маркграфиня отворотила лицо и покраснела, почти как рак, соседствовавший с палтусом у нее на тарелке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18