– Разве вы внимательно не изучали книгу господина Кавакацу о памятниках и не сказали, что на могиле лучше всего поставить пятиярусную пагоду?
– Сейчас я думаю иначе. Мне кажется, что лучше не делать пятиярусной пагоды.
– Я ничего в этом не понимаю, да меня это и не касается.
– Нельзя сказать, что к тебе… к вам это не имеет отношения.
– Какое же?
– Вы скоро поймете.
– Во всяком случае, я бы хотела, чтобы вы выбрали поскорее, и мы вернулись в Токио.
– Почему вам так не терпится вернуться? Опять матч по боксу?
– Что-то в этом роде.
Вдруг я заметил, что глаза четверых: Ицуко, Кокутаро, Кёдзиро и Сасаки – устремились на четвертый палец левой руки Сацуко. Она совершенно не смутилась и так и осталась сидеть боком на подушке, положив на колено руку, на которой сверкал кошачий глаз.
– Тетушка, этот камень называется кошачий глаз? – спросил Кикутаро, желая прервать неловкое молчание.
– Да.
– Сколько же миллионов стоят такие камни?
– Такие камни… именно этот стоит три миллиона иен.
– И вы выпросили у дедушки три миллиона иен? Сногсшибательно!
– Кикутаро-сан, прощу вас не называть меня тетушкой. Вы сами уже не ребенок, которого можно называть Кикутян, и не надо называть меня тетушкой. Между нами всего два или три года разницы.
– Как же мне называть вас? Пусть и три года, тетушка все равно тетушка.
– Оставьте свою тетушку, называйте меня Саттян. И Кётян тоже. Иначе я не буду с вами разговаривать.
– Тетушка… извините, опять сказал «тетушка»… Я бы не прочь, но не рассердится ли дядюшка Дзёкити?
– Дзёкити рассердится? Тогда и я на него рассержусь.
– Папа может говорить вам «Саттян», но я не хочу, чтобы это делали мои дети, – сказала Ицуко, нахмурившись. – Возьмем среднее, пусть они обращаются к вам Сацуко-сан.
За ужином ни я, ни Ицуко, ни Сасаки не пили: мне категорически запрещено, Ицуко вообще не пьет, Сасаки стеснялась, хотя она, должно быть, любит выпить, а Сацуко и оба внука от вина не отказались и чувствовали себя непринужденно. Из-за стола встали около девяти. Сацуко отвезла Ицуко с детьми на Нандзэн-дзи и потом вернулась в гостиницу, а я и Сасаки, так как было уже поздно, остались спать в Киттё.
14 ноября.
Встали часов в восемь. На завтрак я попросил привезти соевого творога Сага, который продается рядом с храмом Сякадо. Поев и взяв творога в полиэтиленовыймешочек для Ицуко, я около десяти часов вместе с ней прибыл в храм Хонэнъин. Сацуко сегодня решила позвонить в чайный домик на улице Ханами, чтобы пригласить на обед гейш из Гион, с которыми подружилась, когда этим летом вместе с Харухиса была здесь; после обеда они пойдут в кинотеатр «Кёэй S.Y.» на Кёгоку, а вечером на танцы в кабаре. Ицуко познакомила меня с настоятелем, и мне сразу же показали свободные места для захоронения. Как Ицуко и говорила, это совершенно уединенный уголок. Я раньше заходил сюда раза два или три. Не верится, что такое спокойное место находится в самом центре большого города. На обратном пути мы с Ицуко поели в баре ресторана Танкума, и часа в два я вернулся в гостиницу. В три часа явился каменщик, которого прислал настоятель храма. Разговаривал с ним в вестибюле. При этом присутствовали Ицуко и Сасаки.
У меня самые разные проекты насчет могилы, и я пока ни на одном из них не остановился. Мертвому должно быть все равно, под каким камнем лежать, но мне не безразлично, какой памятник поставят на моей могиле. Сейчас повсеместно делают гладкую прямоугольную плиту, на которой пишут посмертное буддийское или мирское имя усопшего; плита устанавливается на цоколе, перед ней два отверстия: одно для курительной свечи, второе для приношения воды, этого «последнего дара», – все настолько банально и вульгарно, что мне, склонному к эксцентричности, совсем не нравится. Я знаю, что непростительно отказываться от формы могилы своих родителей и деда с бабкой, но мне хотелось непременно сделать пятиярусную пагоду, пусть не очень старого стиля, меня бы удовлетворила вторая половина Камакура, например, пагода храма Анракудзюин в Фусими, на Такэда Итихата. Ярус воды сужается книзу, как кувшин, край яруса огня толст; форма ската крыши вместе с ярусами ветра и неба, как утверждает господин Кавакацу Масатаро, типичны для второй половины Камакура. Мне нравится и пятиярусная пагода храма Дзэндзё-дзи в деревне Удзи Тавара уезда Цудзуки, о которой сказано, что это классический образец стиля периода Ёсино,который был особенно распространен в южной части культурного ареала Ямато.
Но в душе у меня гнездится другое намерение. В книге господина Кавакацу помещены фотографии каменных статуй триады будды Амида в храме Сэкидзо-дзи в районе Камидзё, на Сэнбон Камитатиури Агару: в середине статуя сидящего в медитативной позе Амида, справа стоящий бодхисаттва Каннон, слева – Сэйси. В книге помещены фотографии каждой статуи отдельно. Одежда и украшения на бодхисаттве Сэйси такие же, как на Каннон, – корона, ожерелье из драгоценных камней, небесная одежда, ареол, – все вырезано с большой тщательностью. На короне – ваза с сокровищами. Бодхисаттва стоит, молитвенно сложив руки. В книге написано: «Среди гранитных статуй редко отыщется такой прекрасный образец буддийской скульптуры (…) Сзади на центральной статуе отмечено, что „открывание глаз“ состоялось во 2 году эпохи Гэннин (1225 г.). Таким образом, статуя является самым древним образцом в Японии скульптуры, вместе с цоколем и нимбом вырезанной из единого куска камня. Это драгоценный памятник, который можно считать эталоном каменной буддийской скульптуры эпохи Камакура».
Когда я смотрел на эту фотографию, мне неожиданно пришло в голову: «Что если изваять фигуру Сацуко в виде бодхисаттвы Сэйси и установить на моей могиле?» Ведь в конце концов я не верю ни в будд, ни в богов, какая религия – мне все равно. Кроме Сацуко, для меня нет ни богов, ни будд. Лежать под статуей Сацуко было бы исполнением всех моих желаний.
Но как это выполнить? Можно устроить, что никто не догадается, с кого сделана статуя: ни сама Сацуко, ни Дзёкити, ни жена. Для этого достаточно не требовать большого сходства с Сацуко, а ограничиться одним ощущением, что изображение чем-то ее напоминает. Вместо гранита лучше взять более мягкий камень, черты лица сделать не слишком отчетливыми, а выражение по возможности неясным. В таком случае никто не обратит внимания, и только мне, единственному, будет известно, кто это. Я не думаю, что это совершенно невозможно. Но вот в чем трудность. Скульптору нельзя будет не открыть, кого должна изображать статуя. Кому мог бы я поручить такое трудное дело? Ремесленник с такой задачей не справится, а среди моих друзей, к сожалению, скульпторов нет. Но если бы я и знал прекрасного мастера, согласился бы он на мою просьбу, когда бы я открыл свое намерение, захотел бы помочь в осуществлении безумного святотатственного плана?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38