Миллер был без пиджака и все еще держал в руке кий. Он подмигнул буфетчику.
- Выйди на минутку, Джек, - сказал он.
Туземец-буфетчик, одетый в белую куртку и красные лава-лава, молча выскользнул из маленькой комнаты.
- Послушайте, Лоусон, я хочу сказать вам пару слов, - произнес огромный американец.
- Ну что ж, на нашем проклятом острове хоть это можно сделать бесплатно.
Миллер поправил на носу очки и холодным решительным взглядом уставился на Лоусона.
- Послушайте, молодой человек. Говорят, вы снова били миссис Лоусон Я больше не намерен это допускать. Если вы теперь же не образумитесь, я вам все ваши грязные косточки переломаю.
Тут Лоусона осенило: наконец-то он нашел того, кого так долго искал. Это Миллер. Когда он представил себе этого старого лысого толстяка с круглой безволосой физиономией, с двойным подбородком, в золотых очках, с хитрым благодушным взором, словно у отступника-пастора, рядом с девически стройной Этель, его охватил ужас. Лоусон мог быть кем угодно, но трусом он не был. Вместо ответа он с яростью кинулся на Миллера. Миллер мгновенно отвел удар левой рукой, в которой держал кий, а потом изо всех сил размахнулся правой и ударил Лоусона кулаком по уху. Лоусон был на четыре дюйма ниже американца, он никогда не отличался крепким сложением и к тому же обессилел от болезни, расслабляющего тропического климата и от пьянства. Он упал и остался лежать возле буфетной стойки. Миллер снял очки и протер их носовым платком.
- Надеюсь, вам теперь ясно., чего следует ожидать. Я вас предупредил и советую вам зарубить это себе на носу.
Он поднял с пола кий и вернулся в бильярдную. Там стоял такой шум, что никто ничего не слышал. Лоусон встал, пощупал рукой ухо, в котором все еще гудело, и крадучись вышел из клуба.
Я увидел, что кто-то переходит улицу - во мраке ночи передо мною мелькнуло белое пятно, - но кто это, я не разобрал. Человек направился к пляжу, прошел мимо пальмы, под которой я сидел, и посмотрел на меня. Тогда я узнал Лоусона, но подумал, что он наверняка пьян, и промолчал. Лоусон двинулся дальше, нерешительно прошел еще несколько шагов и повернул назад. Подойдя ко мне, он наклонился и заглянул мне в лицо.
- Я так и знал, что это вы, - сказал он. Он сел и вынул из кармана трубку.
- В клубе очень жарко и душно, - заметил я. - Почему вы здесь сидите?
- Жду, когда начнется ночная служба в соборе.
- Если хотите, я пойду с вами.
Лоусон был совершенно трезв. Некоторое время мы молча курили. Иногда с залива доносился всплеск какой-нибудь большой рыбы, а немного поодаль возле прохода в рифе виден был огонь шхуны.
- Вы на той неделе уезжаете? - спросил Лоусон.
- Да.
- Хорошо бы снова вернуться домой. Но мне теперь этого не выдержать. Там слишком холодно.
- Трудно представить себе, что в Англии сейчас люди дрожат от холода, сидя у камина.
Было совсем тихо. Напоенная ароматом волшебная ночь застыла, над лагуной. На мне была лишь тонкая рубашка и полотняные брюки. Наслаждаясь прелестью ночи, я лениво растянулся на песке.
- В такую новогоднюю ночь что-то не тянет принимать важные решения на будущее, - промолвил я с улыбкой.
Лоусон ничего не ответил. Не знаю, какие мысли разбудило в нем мое случайное замечание, но только вскоре он заговорил. Говорил он тихо, без всякого выражения, но речь его была правильной, и после гнусавого выговора и вульгарных интонаций, которые в последнее время оскорбляли мне ухо, слушать его было приятно.
- Я попал в скверную историю. Это ясно как день. Я лежу на самом дне пропасти, и мне оттуда не выбраться. "Как в адской мгле, в земном краю..." Я почувствовал, что он улыбнулся, произнося эту цитату. - И ведь вот что удивительно: я никак не пойму, с чего все началось.
Я затаил дыхание: никогда я не испытываю большего благоговения, чем в те минуты, когда передо мною раскрывают душу. Тогда становится совершенно ясно, что до какого бы ничтожества и унижения ни дошел человек, в нем всегда остается нечто, вызывающее сострадание.
- Я не чувствовал бы себя так скверно, если бы видел, что во всем виноват только я один. Я пью, это правда, но я не стал бы пить, если бы все было иначе. Я никогда не питал пристрастия к спиртному. Наверное, мне не надо было жениться на Этель. Если бы я просто жил с ней, все было бы в порядке. Но я так любил ее... - Голос его сорвался. - Она неплохая женщина, нет. Мне просто не повезло. Мы могли бы быть счастливы, как боги. Когда она сбежала, мне надо было оставить ее в покое, но я не мог - я был без памяти влюблен в нее тогда. Да еще ребенок...
- Вы любите сына? - спросил я.
- Любил. Их теперь двое, как вам известно. Но теперь я уже не люблю их так, как прежде. Их легко можно принять за туземцев. Мне приходится разговаривать с ними по-самоански.
- Разве вы не можете начать жизнь сначала? Возьмите себя в руки й уезжайте отсюда.
- У меня нет сил. Я никуда не гожусь.
- Вы все еще любите свою жену?
- Теперь уже нет. Теперь уже нет. - Он повторил эти слова с каким-то ужасом. - У меня и этого теперь не осталось. Я человек конченый.
В соборе зазвонили колокола.
- Если вы в самом деле хотите пойти на новогоднюю службу, нам пора, сказал я.
- Пойдемте.
Мы встали и пошли по дороге. Белый собор, обращенный фасадом к морю, имел внушительный вид, и рядом с ним протестантские часовни казались жалкими молельнями. Перед собором стояло несколько автомобилей и множество повозок, некоторые повозки выстроились вдоль стен. Люди приехали в церковь со всех концов острова, и сквозь открытые большие двери видно было, что собор переполнен. Алтарь сиял огнями. В соборе было несколько европейцев, много метисов, но большинство составляли туземцы. Все мужчины были в брюках: церковь решила, что носить лава-лава неприлично. В задних рядах возле дверей мы нашли свободные стулья и сели. Вскоре, следуя за взглядом Лоусона, я увидел, что в собор вошла Этель с большой компанией метисов. Все были очень нарядно одеты - мужчины в рубашках с высокими накрахмаленными воротничками и в начищенных башмаках, женщины в ярких шляпах. Пробираясь по проходу, Этель кивала и улыбалась знакомым. Началась служба.
Когда служба кончилась, мы с Лоусоном немного постояли в сторонке, глядя, как толпа выходит из церкви; потом он протянул мне руку.
- Спокойной ночи, - сказал он. - Желаю вам приятного путешествия.
- Но ведь мы еще увидимся до моего отъезда, Он усмехнулся.
- Весь вопрос в том, буду ли я трезв.
Он повернулся и пошел прочь. У меня остались в памяти его огромные черные глаза - они горели диким огнем под косматыми бровями. С минуту я постоял в раздумье. Спать мне не хотелось, и я решил перед сном зайти на часок в клуб. В бильярдной уже никого не было; несколько человек играли в покер за столом в холле. Когда я вошел, Миллер поднял на меня глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12
- Выйди на минутку, Джек, - сказал он.
Туземец-буфетчик, одетый в белую куртку и красные лава-лава, молча выскользнул из маленькой комнаты.
- Послушайте, Лоусон, я хочу сказать вам пару слов, - произнес огромный американец.
- Ну что ж, на нашем проклятом острове хоть это можно сделать бесплатно.
Миллер поправил на носу очки и холодным решительным взглядом уставился на Лоусона.
- Послушайте, молодой человек. Говорят, вы снова били миссис Лоусон Я больше не намерен это допускать. Если вы теперь же не образумитесь, я вам все ваши грязные косточки переломаю.
Тут Лоусона осенило: наконец-то он нашел того, кого так долго искал. Это Миллер. Когда он представил себе этого старого лысого толстяка с круглой безволосой физиономией, с двойным подбородком, в золотых очках, с хитрым благодушным взором, словно у отступника-пастора, рядом с девически стройной Этель, его охватил ужас. Лоусон мог быть кем угодно, но трусом он не был. Вместо ответа он с яростью кинулся на Миллера. Миллер мгновенно отвел удар левой рукой, в которой держал кий, а потом изо всех сил размахнулся правой и ударил Лоусона кулаком по уху. Лоусон был на четыре дюйма ниже американца, он никогда не отличался крепким сложением и к тому же обессилел от болезни, расслабляющего тропического климата и от пьянства. Он упал и остался лежать возле буфетной стойки. Миллер снял очки и протер их носовым платком.
- Надеюсь, вам теперь ясно., чего следует ожидать. Я вас предупредил и советую вам зарубить это себе на носу.
Он поднял с пола кий и вернулся в бильярдную. Там стоял такой шум, что никто ничего не слышал. Лоусон встал, пощупал рукой ухо, в котором все еще гудело, и крадучись вышел из клуба.
Я увидел, что кто-то переходит улицу - во мраке ночи передо мною мелькнуло белое пятно, - но кто это, я не разобрал. Человек направился к пляжу, прошел мимо пальмы, под которой я сидел, и посмотрел на меня. Тогда я узнал Лоусона, но подумал, что он наверняка пьян, и промолчал. Лоусон двинулся дальше, нерешительно прошел еще несколько шагов и повернул назад. Подойдя ко мне, он наклонился и заглянул мне в лицо.
- Я так и знал, что это вы, - сказал он. Он сел и вынул из кармана трубку.
- В клубе очень жарко и душно, - заметил я. - Почему вы здесь сидите?
- Жду, когда начнется ночная служба в соборе.
- Если хотите, я пойду с вами.
Лоусон был совершенно трезв. Некоторое время мы молча курили. Иногда с залива доносился всплеск какой-нибудь большой рыбы, а немного поодаль возле прохода в рифе виден был огонь шхуны.
- Вы на той неделе уезжаете? - спросил Лоусон.
- Да.
- Хорошо бы снова вернуться домой. Но мне теперь этого не выдержать. Там слишком холодно.
- Трудно представить себе, что в Англии сейчас люди дрожат от холода, сидя у камина.
Было совсем тихо. Напоенная ароматом волшебная ночь застыла, над лагуной. На мне была лишь тонкая рубашка и полотняные брюки. Наслаждаясь прелестью ночи, я лениво растянулся на песке.
- В такую новогоднюю ночь что-то не тянет принимать важные решения на будущее, - промолвил я с улыбкой.
Лоусон ничего не ответил. Не знаю, какие мысли разбудило в нем мое случайное замечание, но только вскоре он заговорил. Говорил он тихо, без всякого выражения, но речь его была правильной, и после гнусавого выговора и вульгарных интонаций, которые в последнее время оскорбляли мне ухо, слушать его было приятно.
- Я попал в скверную историю. Это ясно как день. Я лежу на самом дне пропасти, и мне оттуда не выбраться. "Как в адской мгле, в земном краю..." Я почувствовал, что он улыбнулся, произнося эту цитату. - И ведь вот что удивительно: я никак не пойму, с чего все началось.
Я затаил дыхание: никогда я не испытываю большего благоговения, чем в те минуты, когда передо мною раскрывают душу. Тогда становится совершенно ясно, что до какого бы ничтожества и унижения ни дошел человек, в нем всегда остается нечто, вызывающее сострадание.
- Я не чувствовал бы себя так скверно, если бы видел, что во всем виноват только я один. Я пью, это правда, но я не стал бы пить, если бы все было иначе. Я никогда не питал пристрастия к спиртному. Наверное, мне не надо было жениться на Этель. Если бы я просто жил с ней, все было бы в порядке. Но я так любил ее... - Голос его сорвался. - Она неплохая женщина, нет. Мне просто не повезло. Мы могли бы быть счастливы, как боги. Когда она сбежала, мне надо было оставить ее в покое, но я не мог - я был без памяти влюблен в нее тогда. Да еще ребенок...
- Вы любите сына? - спросил я.
- Любил. Их теперь двое, как вам известно. Но теперь я уже не люблю их так, как прежде. Их легко можно принять за туземцев. Мне приходится разговаривать с ними по-самоански.
- Разве вы не можете начать жизнь сначала? Возьмите себя в руки й уезжайте отсюда.
- У меня нет сил. Я никуда не гожусь.
- Вы все еще любите свою жену?
- Теперь уже нет. Теперь уже нет. - Он повторил эти слова с каким-то ужасом. - У меня и этого теперь не осталось. Я человек конченый.
В соборе зазвонили колокола.
- Если вы в самом деле хотите пойти на новогоднюю службу, нам пора, сказал я.
- Пойдемте.
Мы встали и пошли по дороге. Белый собор, обращенный фасадом к морю, имел внушительный вид, и рядом с ним протестантские часовни казались жалкими молельнями. Перед собором стояло несколько автомобилей и множество повозок, некоторые повозки выстроились вдоль стен. Люди приехали в церковь со всех концов острова, и сквозь открытые большие двери видно было, что собор переполнен. Алтарь сиял огнями. В соборе было несколько европейцев, много метисов, но большинство составляли туземцы. Все мужчины были в брюках: церковь решила, что носить лава-лава неприлично. В задних рядах возле дверей мы нашли свободные стулья и сели. Вскоре, следуя за взглядом Лоусона, я увидел, что в собор вошла Этель с большой компанией метисов. Все были очень нарядно одеты - мужчины в рубашках с высокими накрахмаленными воротничками и в начищенных башмаках, женщины в ярких шляпах. Пробираясь по проходу, Этель кивала и улыбалась знакомым. Началась служба.
Когда служба кончилась, мы с Лоусоном немного постояли в сторонке, глядя, как толпа выходит из церкви; потом он протянул мне руку.
- Спокойной ночи, - сказал он. - Желаю вам приятного путешествия.
- Но ведь мы еще увидимся до моего отъезда, Он усмехнулся.
- Весь вопрос в том, буду ли я трезв.
Он повернулся и пошел прочь. У меня остались в памяти его огромные черные глаза - они горели диким огнем под косматыми бровями. С минуту я постоял в раздумье. Спать мне не хотелось, и я решил перед сном зайти на часок в клуб. В бильярдной уже никого не было; несколько человек играли в покер за столом в холле. Когда я вошел, Миллер поднял на меня глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12