Под конец он заставил противников прокинуться и взял тринадцатую взятку. Зрители зааплодировали. Маклеод, гордый победой, вскочил на ноги. Он погрозил Кемблу кулаком.
— Где вам в карты играть, скрипач несчастный! — крикнул он. — Большой шлем, с дублем и редублем! Всю жизнь я мечтал о нем, и вот он мой! Мой! Мой!
Он задыхался. Его шатнуло, и он медленно повалился на стол. Кровь хлынула горлом. Послали за доктором. Прибежали служители. Маклеод был мертв.
Его похоронили через два дня, рано утром, чтобы не волновать больных печальным зрелищем. Из Глазго приехал какой-то родственник в трауре. Никто не любил Маклеода. Никто не жалел о нем. К концу недели его, по-видимому, забыли. Чиновник индийской службы занял его место за почетным столом, а Кембл переехал в комнату, о которой так давно мечтал.
— Теперь конец неприятностям, — сказал доктор Леннокс Эшендену. — Трудно поверить, что мне столько лет приходилось терпеть жалобы и склоки этой пары… Право же, нужно иметь ангельское терпение, чтобы содержать санаторий. И вот теперь, после того, как этот человек доставил мне столько беспокойства, он умер такой нелепой смертью и перепугал всех больных до потери сознания.
— Да, это было сильное ощущение, — сказал Эшенден.
— Он был пустой человек, но некоторые женщины ужасно расстроились. Бедняжка мисс Бишоп выплакала все глаза.
— Мне кажется, что она единственная из всех оплакивала его, а не себя.
Но вскоре выяснилось, что один человек не забыл Маклеода. Кембл бродил по санаторию, как собака, потерявшая хозяина. Он не играл в бридж. Не разговаривал. Сомнений быть не могло: он тосковал по Маклеоду. Несколько дней он не выходил из своей комнаты, даже в столовой не появлялся, а потом пошел к доктору Ленноксу и заявил, что эта комната нравится ему меньше, чем старая, и он хочет переехать обратно. Доктор Леннокс вышел из себя, что случалось с ним редко, и ответил, что Кембл много лет приставал к нему с просьбой перевести его в эту комнату, так пусть теперь либо останется в ней, либо вовсе убирается из санатория. Кембл вернулся к себе и погрузился в мрачное состояние.
— Отчего вы не играете на скрипке? — не выдержала наконец экономка. — Уже недели две вас не слышно.
— Не хочу.
— Почему же?
— Мне это не доставляет больше удовольствия. Раньше мне нравилось выводить Маклеода из себя. Но теперь никому нет дела, играю я или нет. Я никогда больше не буду играть.
И до самого отъезда Эшендена из санатория он ни разу не взял в руки скрипку. Как ни странно, но после смерти Маклеода он потерял всякий вкус к жизни. Не с кем стало ссориться, некого дразнить, пропал последний стимул, и не оставалось сомнений, что в самом скором времени он последует за своим недругом в могилу.
Но на Темплтона смерть Маклеода произвела совершенно иное впечатление, имевшее самые неожиданные последствия. Он сказал Эшендену как всегда равнодушным тоном:
— А ведь это здорово — умереть, как он, в минуту своего торжества. Не могу понять, почему все так опечалились. Он провел здесь много лет, не так ли?
— Кажется, восемнадцать.
— По мне, такая игра не стоит свеч. По мне, лучше уж разом взять свое, а потом будь что будет.
— Разумеется, все зависит от того, насколько вы дорожите жизнью.
— Да разве это жизнь?
Эшенден не нашел, что ответить. Сам он надеялся выздороветь через несколько месяцев, но стоило взглянуть на Темплтона, и становилось ясно, что ему не поправиться. На лице его уже проступила печать смерти.
— Знаете, что я сделал? — спросил Темплтон. — Я предложил Айви стать моей женой.
Эшенден был поражен.
— Ну и что же она?
— Она, доброе сердечко, ответила, что это самое смешное предложение, какое ей только приходилось выслушивать, и я, должно быть, с ума сошел.
— Признайте, что она права.
— Конечно. Но она согласилась выйти за меня замуж.
— Это безумие.
— Разумеется, безумие. Но, как бы то ни было, мы намерены поговорить об этом с Ленноксом.
Зима наконец миновала; в горах еще лежал снег, но в долинах он стаял, а внизу, на склонах, березки уже украсились почками, вот-вот готовыми пробрызнуть нежной молодой зеленью. Очарование весны ощущалось повсюду. Солнце уже пригревало. Все оживились, некоторые даже блаженствовали. Ветераны, приезжавшие только на зиму, собирались в южные края. Темплтон и Айви вместе пошли к доктору Ленноксу. Они рассказали ему о своих планах. Леннокс осмотрел их; были сделаны рентгеновские снимки и различные анализы. Доктор назначил день, в который обещал сообщить результаты и в соответствии с этим обсудить их намерение. Эшенден видел их перед решительным разговором с доктором. Оба были взволнованы, но изо всех сил старались не подавать вида. Доктор Леннокс показал им результаты исследований и в простых словах обрисовал их состояние.
— Все это очень мило и любопытно, — заметил Темплтон, — но нам хотелось бы знать, можем ли мы пожениться.
— Это было бы крайне неразумно…
— Мы знаем, но какое это имеет значение?
— И преступно, если у вас родится ребенок.
— Ребенка не будет, — сказала Айви.
— Что ж, в таком случае я очень коротко изложу вам, как обстоят дела. А потом решайте сами.
Темплтон ободряюще улыбнулся Айви и взял ее за руку. Доктор продолжал:
— Мисс Бишоп едва ли окрепнет когда-нибудь настолько, чтобы вернуться к нормальной жизни, но если сна и дальше будет жить так, как последние восемь лет…
— В санаториях?
— Да. Не вижу причин, почему бы ей благополучно не дожить если не до преклонных лет, то по крайней мере до того возраста, которым следует удовольствоваться всякому благоразумному человеку. Болезнь не прогрессирует. Если же мисс Бишоп выйдет замуж и пожелает вести нормальную жизнь, очаги инфекции могут снова возродиться, и последствия этого я не в состоянии предсказать. Что касается вас, Темплтон, то ваше состояние я могу охарактеризовать еще короче. Вы сами видели рентгеновские снимки. Какие у вас легкие — живого места нет. Если вы женитесь, то не проживете и полгода.
— А если не женюсь, сколько я могу прожить?
Доктор колебался.
— Не бойтесь, можете сказать мне правду.
— Два или три года.
— Благодарю вас, это все, что мы хотели знать.
Они вышли, как и вошли, рука об руку. Айви тихо плакала. Никто не слышал, о чем они разговаривали, но, когда они вышли к завтраку, лица у обоих сияли. Они сказали Эшендену и Честеру, что поженятся, как только получат разрешение на брак. Потом Айви повернулась к Честеру:
— Мне бы так хотелось видеть вашу жену у нас на свадьбе. Как вы думаете, она приедет?
— Неужели вы намерены пожениться здесь?
— Да. И мои и его родственники будут только недовольны, так что мы решили пока ничего не сообщать им. Мы попросили доктора быть моим посаженым отцом.
1 2 3 4 5 6 7 8