Ребята мои, громилы, перестарались -
вставили себе челюсти из брюквы
и главаря повстанцев Г.Д-го
кочергами из угла в угол гоняя
закусали беднягу до смерти.
Поторопились до разбирательства
трибунала. Жаль, незаконно. Но по заслугам
сам доигрался. Как бикфордов
пламенны были реформы
мои! Фантазируйте далее, фанфары!
Над Петербургом встала звезда
новой (да, угадали) Эллады!
Под флагштоками на марсовом поле
приказ мой поставить две-три фаланги
колес иксиона - чтобы в них
бунтовщики и гос.изменники
колесовались - будущим в назиданье.
К пасквилянтам и недовольным
наведывалась кодла моих
бирючей-тяжелоатлетов,
и гоплит дел заплечных
зачитывал статут за печатями семью
и вносили мехи с вином
критским, хиосским, лемносским
и опаивали подсудимого
до сме-, сме-, сме-
Сварливиц и печальниц
по заветам Зевса повешивали
на фонарях в переулках фонарных,
а к ножке - по наковаленке-гантеле
весом 12.5 кг - вот потеха,
и висят, свеженькие, как шутихи.
На сенате ( его воскресил я)
повесили мраморную доску моей судьбы
и восседал я будто аль-рашид
нет, сам соломон - разбирая
ералаш сутяжничества, в бордовой
ермолке и оксамитовом полукафтанье,
весь из себя надут, как аэростат,
а глаз-ватерпас - правосудье! -
Рабовладелец всех ведомств,
и воеводств, и стратегий.
Сам черт ногу сломит -
кто здесь избран и извещен,
а от званных приказал я окутать
музеи непроницаемой сеткой из
стекловаты - вроде маскхалата,
а книгохранилища сосредоточить
в бункерах, облицованных
изразцами нержавейки -
туда не проникнет непосвященный.
Тут бы мне и разочароваться -
Да ведь очарован и не был.
Кареглазый я к(о)роль(ик)?,
к(о)рол(ь)ик.
And the den nam d Horror held a man
Chain d hand and foot; round his neck an
iron band, bound to the impregnable wall.
William Blake The French revolution
Я и раскаялся, макбет в миниатюре,
у камелька одинок, не до лакомств -
месяц уже шевелились в углу
акваланги-кошмары -
хороводы святого витта
водили утопленные ин vino
или ин aqua-нево.
И двинулся на меня шуваловский лес,
как повстанцев орава,
и стволы винтовок на взводе...
Сам я на взводе, не ждал
жакерию так скоро, мой канцлер
божился, что с/ц/ветоносит
страна как дендрарий.
Осадили мою резиденцию -
бывш. михайловский замок -
и построились в каре гусеничные
бтр-бармалеи и броне-драконы.
У меня на глазах мои регалии,
эмблемы и древа генеалогий - в огонь,
а пепелище мостили щебнем.
В замке моем готовили смесь зажигательну,
подтаскивали мешки желатина,
кипящу смолу варили,
бомбы в картонки паковали,
но понял я - паника и у нас,
и бацилла бунта шурум-бурум -
не ровен час и...
Когда забубнила канонада, и
Порх! - запыхали пистоны,
и запетушились петарды,
выбрался я анфиладой подземной
и очутился - что это, случайность?
у тучкова моста и бежал
по линии первой к большому проспекту.
Три звонка. Отворила Лелла -
и отвернулась. Не снизошла -
ушла в другую. Я как на духу,
tete-a-tete - (вот идиотск. оборот)
выпалил все о... Она сдунула пыль с
этажерки, мне кивнула:
Ты для меня теперь ничего не
значишь, так давай, переодевайся,
да поторапливайся .
Я опешил, попятился было,
но смекнул что-к-чему, бросил ей
свой камзольчик из камки
да камилавк из синей сахарной
бумаги, она мне - домотканную
хламиду, шевелюру шпильками закрепила,
вышла такая февронья - загляденье -
краше не было ни на руси, ни возле.
Так спасла меня, как витовта литовка
И ворвались к ней, со штыками
наперевес. И услышал я крик ее,
три бемоля, щемящий. Эй, вы, шпильманы,
страдивариусы страданья,
хоть на небесах присягните,
что в этих звуках зиянья
замуровано не у - ,
не - мир-,
не - анье, а
смиренье. Сумеешь ли так, балагур,
когда на тебя напялят,
словно корсет,
воздуси не-вещества.
И освищут. Прошиб меня
долговечный пот. И векшей
я поспешил скрыться в Польше - в 96 г.
она стала пятнадцатой провинцией
империи, вновь оперившейся
из химеры в гриффона,
после буффонады девяностых.
В Кракове, на Флорианской
я наткнулся на караул,
и лейтенант артиллерий,
ветеран войн n-летних,
сперва уговаривал куртуазно:
красотка, подари хоть ночку -
затем прижал меня к стенке
мариацкого костела,
запустил руку под юбку,
и чертыхнулся, и обозлился,
и свел в участок на ул. венеции,
где меня опознали по опущенным
уголкам губ - маску-то,
маску самодержца
сменить забыл я, раззява.
замели меня ни за что, ни про что.
жертва ее оказалась напрасной,
(эх, Лелла, мой тенеобраз).
Юрод дуд-кин в семнадцатом веке писал: жена
благочестивая, став перед царем
злочестивым, исповеда Христа. Царь же
повеле ея в ров левск вринути. Львы же
радующе лизаху тело ея и не вредиша...
And is there not one law for both the
lion and the ox?
William Blake Visions of the Daughters of
Albion.
Смотри и разводи руками своими.
Где юность безумия? - Мимо, все мимо.
Где величавая выя? - Уже (ль?)
сокрушилась.
Где стройное тело? - Увели за калитку, за
гумно, за поле козельской березы.
Где рот-капризуля? - Замолчался. Вливали в
него пойло - свекольник раскаянья с лавром
да сыпали соль в глотку.
Где руки? - Брыкались, бузили, да и. -
Истлели.
Где взгляд ясный? - Набросили на него
повязку из авиньонского подкладочного
марселина. И затмился.
Где риз украшенье? - Содрали с меня их -
барыш как-никак да (не) поделили.
Где красота? - Там, где нет сердцеболи, а
только смрад, мра.-а, пра-ах мой.
Где расстреляли? - В лесу раджи
индийского, в жар-чащобе двух плачей, один
плач человечий, другой - тоже.
Где похоронили? - Да нигде, не зарыли,
хранили на дне какого подвала...
Где подвал-то, как полагаешь? - Да нигде,
я полагаю.
Вот и не угадал, он там, в
псевдоготической часовне
посередине тракта от федоровского городка
до царскосельской мызы. - Может быть,
может быть.
Думаешь, так и пролежишь до? - Да нет,
чепуха, покоя и там нет, после очередной
ре-рево - люции потревожили пра-ах мой
восемь пьяных матросов, ключицы мне
крючьями разомкнули, и свезли в ельник
лахты, там жгли и жгли, но холодно было,
как в лоджиях фернана леже - а
на клавиатуре огня я узнал иное -
в париже, по сене три лодки плыли...
Ну и ладно, это закваска другого поэма.
19 августа - 15 ноября 1991 года
1 2