Крестьянин, качавший мех горна, первым двинулся к скамейке. Его мотало по всей кузнице, он отчаянно цеплялся за что попало, лишь бы добраться до верстака.
– Совсем окосел, – сказал ему старшина по-польски. – А работы еще невпроворот.
Старшина закурил, поискал, куда бы бросить спичку, и нашел ей место только в горне. Для этого ему пришлось пересечь всю кузницу. Возвращаясь к верстаку, он увидел, как молотобоец маленьким веником сметает окалину с наковальни. Тело его лоснилось от пота, давно не стриженные волосы на затылке влажно потемнели и слиплись, а из-под них, по позвоночной ложбинке, проходившей между выпуклыми буграми мышц, текли ручейки влаги.
– Тадеуш, накинь ватник сейчас же, – сказал старшина. – Спину застудишь.
В открытые двери кузницы было видно, как подкатил бортовой «газик». Хлопнула дверца, и сразу же раздался голос:
– Михал Михалыч! Товарищ старшина! На выход!..
– Начинайте без меня. Я сейчас, – сказал старшина Михаил Михайлович и вышел.
В кузове «газика» сидели союзники. У кабины стояли двое: один – непонятного звания, во французской военной форме, второй – лейтенант, в знакомой советской шинельке.
– Здорово, Михал Михалыч, – сказал лейтенант и потряс листом бумаги. – Я вот союзничков развожу по работам... Тебе тоже сюрприз – механик по тракторам.
Лейтенант заглянул в длинный список, с трудом и удивлением прочел:
– Серж Ришар... Бельгиец! Ну надо же?! Берешь?
– А как же, обязательно.
– Порядок! – облегченно сказал лейтенант, сел в свой «газик» и мгновенно укатил, словно боялся, что Михаил Михайлович сейчас передумает и откажется от Сержа Ришара.
Бельгиец растерянно улыбался, вертел головой. Старшина взял его за руку, подвел к трактору, ткнул пальцем в двигатель и коротко спросил:
– Ферштейн?
Бельгиец радостно закивал головой, замахал руками:
– О, я! Ферштейн, ферштейн! – и что-то добавил по-французски.
– Тогда зер гут, – сказал старшина и повел бельгийца в кузницу.
К работавшим в кузнице присоединились работавшие на улице. «Пшерва» несколько затянулся, и теперь это все напоминало тысячи раз виденное длительное славянское застолье, с песнями, обидами, нескончаемыми разговорами и выяснением отношений.
Бельгиец пребывал в тихом восторге – он улыбался, вслушивался в каждое слово, заглядывал всем в глаза и не понимал, что застолье уже давно соскочило с мирных рельсов и понеслось в угрожающем направлении.
– А я не хочу, например, чтобы вы пахали мою землю!.. Не хочу! – зло говорил пьяный поляк, который раздувал горн.
– Да кто тебя спрашивать-то будет? – возражал солдат, работавший на верстаке. – Не для тебя все это! Для Польши, болван!
– Пока мы тут на бауэров спины свои ломали – очень вас ждали. Минутки считали... – вздохнул один из гражданских ремонтников. – Думали, придете, отдадите нам землю, мы сами наконец хозяйствовать будем. А теперь вон как повернулось – вроде опять не мы хозяева. Вы тут распашете, засеете и уйдете... А как потом делить эту землю?
– А вы не делите, – легкомысленно сказал механик-водитель.
– У земли должен быть хозяин! – вдруг проснулся лежавший на полу человек. – Хозяин!
– Мы все вместе распашем, засеем, а вы потом сами управляйтесь, – сказал механик-водитель бронетранспортера. – Разве можно весну упускать? Ну подумай сам, голова еловая! Весна же!
Неожиданно для всех со скамьи вскочил бельгиец Серж Ришар и произнес по-французски короткий восторженный монолог.
Так как никто из собравшихся французского языка не знал, то бельгийца выслушали, ни разу не перебив, с максимальным вниманием. Когда бельгиец сел, пьяный поляк убежденно сказал:
– Правильно... Он абсолютно прав! Никаких нам ваших колхозов не нужно!..
– Кто же тебе колхоз-то предлагает? – улыбнулся старшина. – И что ты, чудак, про колхозы знаешь?
– Вы распашете, а потом и землю отберете, – со злобным упрямством стоял на своем пьяный крестьянин.
Молчавший до сей поры молотобоец наконец не выдержал:
– Кто у тебя отберет твою землю?! Кто?! Что ты болтаешь?!
Этот неожиданный взрыв очень испугал пьяного. Он заплакал и запричитал тоненьким голосом:
– Вам хорошо... Вас в армии кормят, одевают... А мы – все своими крестьянскими руками... Каждый грошик считаешь. В костел пойти не в чем. Раньше как люди жили?.. А теперь?.. Разве это окорок? Разве хлеб такой должен быть? Что это за сыр? Это же есть нельзя!..
Бельгиец увидел слезы, разволновался, погладил пьяного по плечу. Молотобоец оттолкнул бельгийца, схватил пьяного за воротник и сунул ему в нос кусок окорока. И закричал яростно:
– Ты хочешь, чтобы я тебя пожалел, курва?! Тебе этого окорока мало?! Мало?! Я прошел всю Смоленщину, всю Белоруссию... Города разрушены! Деревни – одни головешки да трубы от печей! Тебе этот хлеб не нравится?! Сыр есть не можешь? Не вкусно тебе, да? А там у людей – кошки живой не сыщешь! Дети от голода пухнут, старики умирают! Так что лучше тебе с твоими жалобами заткнуться, сволочь!.. Ты нам, сукин сын, позавидовал?! Что нас в армии кормят и одевают?! А то, что нас в армии убивают, ты забыл? Забыл, гад! А я помню... Я всех мертвых от Рязани до Гданьска помню!.. Они тебя же освобождать шли!..
Он отбросил пьяного в сторону, и тот покатился по полу. Бельгиец был совсем подавлен.
– Так... Перерыв на обед, значит, у нас кончился, – спокойно проговорил старшина Михаил Михайлович и церемонно поклонился экипажу бронетранспортера: – Извините, дорогие гости. Заезжайте.
Он обнял за плечи растерянного и испуганного специалиста по тракторам Сержа Ришара и сказал ему ласково:
– Значит, ты, Сережа, теперь геен нах трактор. Понял? Ферштейн, говорю?
Как ни странно, бельгиец понял старшину и безропотно пошел к трактору. Михаил Михайлович проводил его взглядом, подождал, пока не уйдут бронетранспортерщики, равнодушно скользнул глазами по валявшемуся на полу крестьянину и сказал молотобойцу:
– А ты, Тадеуш, бери кувалдочку...
Польский солдат, который ремонтировал борону за верстаком, вытер рот концом чистого полотенца, вторым концом прикрыл еду на верстаке и примирительно сказал старшине:
– Давай, Михал, покачаю воздух. Я свое закончил.
– Качай, – согласился старшина.
Солдат встал к горну и стал подавать в поддувало воздух. Взметнулись искры к вытяжному козырьку. Старшина пошуровал в горне и с усилием вытащил оттуда тяжелый раскаленный лемех. Он снова светился изнутри красновато-желтым светом. Окалина стала почти прозрачной, в цвет металла. Темно-коричневыми окраинами она была похожа на привядшие концы лепестков красной гвоздики.
Михаил Михайлович перехватил лемех поудобнее клещами, положил его на наковальню и зазвенел по наковальне «ручником»...
После обеда Андрушкевич вызвал к себе Станишевского и Зайцева.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68