Отныне он занят ф и л о с о ф и е й и с т о р и и. Его волнует идея з а к о н о м е р н о с т и исторического процесса. Та самая о б щ а я и д е я, которую он искал всю жизнь и наконец обрел.
Не по высшей воле и не вследствие простого стечения обстоятельств происходят великие события. Нет «вечных» истин, как нет и «естественного» состояния. Все движется согласно своим законам, и законы эти философ может раскрыть. Ибо история — м а т е м а т и ч е с к и й р я д, все члены которого идут друг за другом в строгой последовательности. А поэтому, коль скоро знаешь первые и средние члены ряда, можешь предугадать и последующие.
Значит, зная историю, можно п р е д в и д е т ь будущее.
Завершив свой «Очерк науки о человеке», Сен-Симон хочет как можно скорее познакомить с ним человечество.
Но у него нет денег, чтобы отпечатать новый труд.
Он переписывает его, составляет от руки несколько копий и рассылает ученым и государственным людям, прося высказаться.
Одну копию он отправляет императору и, чтобы заинтересовать его, дает рукописи интригующее заглавие…
18
Давно не видела Франция столь суровой зимы.
И дело было не только в холоде. Холод физический шел рука об руку с холодом душевным, удваивая страдания народа.
Почти треть земли осталась необработанной, фабрики закрывались, в торговле царил полный застой. Чудовищное увеличение налогов, 25-процентные вычеты из жалований и пенсий, бесконечные мобилизации и постои солдат — все это прижало людей состоятельных, а бедняков довело до нищеты и голодной смерти. Рента упала вдвое, акции Французского банка не котировались, звонкая монета, как некогда, в эпоху Директории, полностью исчезла.
Новогодний праздник в Париже прошел, словно панихида: помимо похоронного настроения, 31 декабря из-за отсутствия подвоза в столице нельзя было достать ни продовольствия, ни вина.
Участились банкротства. Люди несли в ссудные кассы серебро, мебель, одежду.
А по лесам рыскали летучие отряды, преследуя дезертиров.
И весь разоренный народ, вся обескровленная Франция жили одной мыслью, одной надеждой — дождаться мира.
Но император и не помышлял о мире.
Растерявший всех своих сателлитов, оставивший «великую армию» на полях России, так и не покоривший Испании, ясно видящий торжество своего главного соперника — Англии, он все еще верил в возможность перелома и близкую победу.
И не упускал случая во всем обвинить прошедшую революцию и ее идеологов — «проклятых метафизиков», «завравшихся шарлатанов-философов».
Плохое же время выбрал один из этих философов для представления императору своего труда!..
19
Когда Наполеону подали красиво переплетенную рукопись, он первым долгом посмотрел на заглавие:
«Средство заставить англичан признать свободу мореплавания».
Императора измучила одновременная борьба на суше и на море. Континентальная блокада потерпела полный провал. В поисках выхода, он хватался за каждое предложение. «Средство заставить англичан…» Что же это? Конструкция нового дальнобойного орудия? Чертеж необыкновенного корабля? Или, еще лучше, оригинальный стратегический план?..
Императора ожидало полное разочарование. Листая рукопись, он быстро убедился, что в ней нет ни слова, отвечающего заглавию. Всемирное тяготение… История человека и человечества… Математические ряды… Тьфу ты черт! Зачем ему дали всю эту галиматью?..
Наполеон возвращается к посвящению, и тут вдруг нечто останавливает его. Что это?.. Автор, кажется, собирается его поучать?..
«…Ваше величество должно отказаться от протектората над Рейнским союзом, вывести войска из Италии, возвратить свободу Голландии, прекратить вмешательство в дела Испании, одним словом, вернуться к естественным границам Франции. Если же вы пожелаете еще больше увеличить ваши лавры, то этим окончательно разорите Францию и окажетесь в прямом противоречии со стремлениями своих подданных…»
В гневе Наполеон захлопывает рукопись.
Мерзавцы! Что они подсунули ему? Куда смотрел Савари? А эти идиоты секретари? Всех в тюрьму, и этого горе-философа в первую очередь!.. Впрочем, кто он?..
Наполеон смотрит на подпись:
«Анри де Сен-Симон, двоюродный внук герцога де Сен-Симона, автора „Воспоминаний о регентстве“…»
Это, конечно, ничего не говорит императору, ибо «Воспоминаний о регентстве» он не читал. И все же… Рука, уже потянувшаяся к звонку, останавливается. Он вновь листает рукопись…
…Странно встретились они, великий император и одинокий мечтатель. Император владел полумиром, который залил кровью. А мечтатель владел целым миром, в котором собирался строить всеобщее счастье. У императора через пару лет останется только прошлое, которое он будет с тоской вспоминать на крошечном острове, затерянном в океане. А мечтатель будет жить только будущим, которое он подарит всему человечеству.
Ибо как раз в 1814 году он напишет знаменательную фразу:
«Золотой век не позади нас (как считали философы и поэты), а впереди, и заключается он в усовершенствовании общественного строя; наши отцы его не видели, наши дети когда-нибудь к нему придут. Наша обязанность — проложить им путь».

Глава четвертая
1
Если бы в то время изобретение братьев Люмьер уже порадовало человечество, то можно было бы сказать, что все происшедшее в 1813 — 1814 годах удивительно напоминало кинопленку, пущенную в обратном направлении.
Вновь пошли кампании и сражения, но если раньше Наполеон шел от победы к победе и военные неудачи были лишь незначительными эпизодами, не нарушавшими общего фона, то теперь, после России, и фон был другим, и эпизоды выросли до размеров событий.
Нельзя сказать, чтобы он терпел одни поражения; напротив, побед было достаточно, и побед подчас удивительных, где полностью проявился его военный гений. Да и сам он на какое-то время словно переродился, помолодел, снова стал предприимчивым и энергичным, он даже с упорством маньяка непрерывно твердил о неизбежном и близком переломе. Но перелом явно произошел в другую сторону — кривая неуклонно опускалась: армия выдохлась, маршалы потеряли энтузиазм, ресурсы иссякали, никто никому больше не верил, а силы противостоявшие, несмотря на временные неудачи, ежедневно росли и приобретали стойкую уверенность.
Казалось, у него была еще возможность остановиться и, отдав часть захваченного, выторговать рубежи, на которых он мог бы сохранить и корону и власть. Но он-то прекрасно понимал, что подобный исход иллюзорен, что для него не может быть отступления. Все или ничего, aut Caesar, aut nihil — такова была дилемма, которую он сам поставил перед собой и перед врагами. И поскольку, в силу объективных условий, Цезарем он стать больше не мог, оставалось ничто. Из ничего вышедший, достигнув небывалых пределов величия и славы, он несся теперь в противоположном направлении, пока снова не превратился в ничто.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100