Уже не было разговора о том, чтобы отнять власть у капитана. Все признавали его своим вожаком, надо было только сформулировать остальные пожелания.
После долгих перекуров, которым не было конца и в течение которых единодушие бунтовщиков не раз грозило нарушиться и привести к образованию нескольких враждующих групп, был выбран один солдат, уполномоченный говорить от имени всех.
Это был коренастый, невысокого роста человек, чрезвычайно крепкого сложения, с сухим худощавым лицом, освещенным двумя маленькими, злобно горящими глазками. Он представлял собой тип искателя приключений самого низкого пошиба, для которого смысл жизни заключался в грабеже и убийстве. По характеру он был отъявленным негодяем.
Этого человека в отряде звали Курциус, родом он был из парижского предместья Сен-Марсо. Он отведал и солдатчины, и службы в матросах, перепробовал все ремесла и занятия, но ему ни разу не приходила мысль стать честным человеком. С самого прибытия в колонию он отличался духом полнейшего неповиновения, жестокостью и особенно своим бахвальством. Он хвастался, что за ним восемь смертей, а на языке негодяев это означает, что он совершил восемь убийств. Своим товарищам он внушал неосознанный страх.
Когда его выбрали парламентером, он привычным движением заломил шапку набекрень, как будто собирался говорить с своим приятелем, и тихо шепнул окружающим:
— Смотрите, как я его сейчас отделаю.
Он выступил вперед и вразвалку подошел к капитану, следившему за ним с бесстрастным выражением лица. Внезапно как по команде воцарилась полнейшая тишина, слышно было, как бились у всех сердца, глаза горели беспокойством, каждый чувствовал, что близится решительная минута.
Подойдя к капитану, Курциус остановился, смерил его наглым взглядом и обратился к нему со словами:
— Ну, здравствуйте, любезный капитан. Дело вот в чем. Товар…
Но граф не дал Курциусу договорить. Он быстро вытащил из-за пояса пистолет, приставил к его лбу и, прежде чем тот что-либо успел сообразить, всадил ему пулю в голову.
Бандит упал на песок с раздробленным черепом.
Граф спокойно заткнул за пояс пистолет, поднял голову и холодно произнес:
— Может, еще кто-нибудь желает сделать замечание?
Все молчали, дикие звери стали кроткими ягнятами.
Никто не двинулся, все стояли, опустив головы, перед своим вождем. Они поняли его.
Граф презрительно улыбнулся.
— Уберите эту падаль, — проговорил он, брезгливо ткнув ногой труп, — мы на войне. Горе тому, кто откажется исполнять хотя бы малейшую статью нашего устава, я уложу того на месте, как собаку. Повесить этого негодяя за ноги, чтобы тело его клевали стервятники. Через десять минут труба протрубит выступление в поход, и плохо придется тому, кто не будет готов к этому времени.
Произнеся эту краткую, но внушительную речь, граф вошел в дом тем же твердым шагом, каким он из него вышел.
Возмущение было подавлено. Все почувствовали, что под шелковой аристократической перчаткой графа находятся ежовые рукавицы с железными иглами, которыми он умеет пользоваться. Они были укрощены навсегда и впредь без малейшего рассуждения исполняли приказ.
— Это верно, Курциус негодяй, — говорили между собой после этого солдаты, — его нечего жалеть, и капитан хорошо сделал, что прострелил ему башку. А капитан молодец, с ним ухо держи востро.
После этого все быстро принялись готовиться к походу.
Через десять минут, как и обещал, капитан появился. Весь отряд был уже на конях, выстроился в походном порядке и ждал сигнала к отправлению.
Капитан улыбнулся и велел протрубить сигнал.
— Гм! — бормотал между тем Кукарес. — Как жаль, что у дона Марсиаля такие чудные бриллианты. После того, что мне довелось увидеть, я не без удовольствия взял бы свое слово назад.
В это время весь отряд охотников во главе со своим капитаном выезжал из ворот Каса-Гранде по направлению к пустыне дель-Норте.
ГЛАВА XXI. Признание
Асиендадо и его дочь выехали из Гетцали под охраной дона Марсиаля и четырех пеонов, которых тот принял к себе на службу.
Небольшой отряд направился на запад, туда же, куда, преследуя апачей, ушел граф де Лорайль с отрядом охотников.
Дон Сильва хотел поскорее соединиться с графом еще и потому, что, как было ему известно, единственной целью экспедиции французов было освобождение его самого и его дочери из плена.
Путешествие протекало в тоскливом безмолвии. По мере того как они приближались к пустыне, пейзаж принимал мрачный вид, свойственный безлюдным местам и навевающий грустное, подавленное настроение.
Исчезли хижины, хакали, редкие селения, исчезли встречные путники, посылающие привет и пожелания счастливого пути. Перед глазами расстилалась неровная местность, там и здесь виднелись непроходимые леса, полные всякого зверья, высокие травы и перепутанные кустарники покрывали землю.
Иногда появлялись следы французов: на почве видны были отпечатки копыт множества лошадей. Но местность вдруг резко менялась, и следы исчезали.
Каждый вечер после нескольких выстрелов, посылаемых Тигреро в чащу кустарника, чтобы отогнать диких зверей, на берегу ручья разбивался бивак, зажигались огни, наскоро выстраивался шалаш для доньи Аниты, чтобы предохранить ее от пронзительного ночного холода, и после скудного ужина все завертывались в свои сарапе и засыпали до утра.
Единственным развлечением, нарушавшим утомительное однообразие пути, была охота за попадавшимися время от времени горными сернами и антилопами, за которыми тут же бросались в погоню дон Марсиаль и его четыре пеона, гнавшие жертву до тех пор, пока бедное животное не изнемогало от усталости и не доставалось им в виде легкой добычи.
Но все это не заменяло разговоров, которые так скрашивают время, прогоняют тяжелые думы и помогают развеять скуку бесконечного пути. Путники сторонились друг друга, и между ними не только не устанавливалось никакой близоста, но, напротив, день ото дня все более росло недоверие. Они говорили только тогда, когда возникала крайняя необходимость, но и тогда разговор их ограничивался самыми короткими фразами.
Происходило это оттого, что из трех путешественников два держали про себя тайну от третьего, и оттого, что в глубине души они сами краснели за эту тайну и стеснялись себе признаться в ней, она тяготила их.
Человек — существо несовершенное, он ни добр, ни зол. Большей частью сначала он совершает тот или иной поступок, повинуясь безудержному порыву страсти или сообразуясь с личными интересами. Когда с возрастом к нему приходит благоразумие, и он спокойно начинает оценивать сделанное им, то испытывает сожаление от того, что предыдущая жизнь его не была безупречной.
В таком именно положении находились дон Марсиаль и донья Анита.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
После долгих перекуров, которым не было конца и в течение которых единодушие бунтовщиков не раз грозило нарушиться и привести к образованию нескольких враждующих групп, был выбран один солдат, уполномоченный говорить от имени всех.
Это был коренастый, невысокого роста человек, чрезвычайно крепкого сложения, с сухим худощавым лицом, освещенным двумя маленькими, злобно горящими глазками. Он представлял собой тип искателя приключений самого низкого пошиба, для которого смысл жизни заключался в грабеже и убийстве. По характеру он был отъявленным негодяем.
Этого человека в отряде звали Курциус, родом он был из парижского предместья Сен-Марсо. Он отведал и солдатчины, и службы в матросах, перепробовал все ремесла и занятия, но ему ни разу не приходила мысль стать честным человеком. С самого прибытия в колонию он отличался духом полнейшего неповиновения, жестокостью и особенно своим бахвальством. Он хвастался, что за ним восемь смертей, а на языке негодяев это означает, что он совершил восемь убийств. Своим товарищам он внушал неосознанный страх.
Когда его выбрали парламентером, он привычным движением заломил шапку набекрень, как будто собирался говорить с своим приятелем, и тихо шепнул окружающим:
— Смотрите, как я его сейчас отделаю.
Он выступил вперед и вразвалку подошел к капитану, следившему за ним с бесстрастным выражением лица. Внезапно как по команде воцарилась полнейшая тишина, слышно было, как бились у всех сердца, глаза горели беспокойством, каждый чувствовал, что близится решительная минута.
Подойдя к капитану, Курциус остановился, смерил его наглым взглядом и обратился к нему со словами:
— Ну, здравствуйте, любезный капитан. Дело вот в чем. Товар…
Но граф не дал Курциусу договорить. Он быстро вытащил из-за пояса пистолет, приставил к его лбу и, прежде чем тот что-либо успел сообразить, всадил ему пулю в голову.
Бандит упал на песок с раздробленным черепом.
Граф спокойно заткнул за пояс пистолет, поднял голову и холодно произнес:
— Может, еще кто-нибудь желает сделать замечание?
Все молчали, дикие звери стали кроткими ягнятами.
Никто не двинулся, все стояли, опустив головы, перед своим вождем. Они поняли его.
Граф презрительно улыбнулся.
— Уберите эту падаль, — проговорил он, брезгливо ткнув ногой труп, — мы на войне. Горе тому, кто откажется исполнять хотя бы малейшую статью нашего устава, я уложу того на месте, как собаку. Повесить этого негодяя за ноги, чтобы тело его клевали стервятники. Через десять минут труба протрубит выступление в поход, и плохо придется тому, кто не будет готов к этому времени.
Произнеся эту краткую, но внушительную речь, граф вошел в дом тем же твердым шагом, каким он из него вышел.
Возмущение было подавлено. Все почувствовали, что под шелковой аристократической перчаткой графа находятся ежовые рукавицы с железными иглами, которыми он умеет пользоваться. Они были укрощены навсегда и впредь без малейшего рассуждения исполняли приказ.
— Это верно, Курциус негодяй, — говорили между собой после этого солдаты, — его нечего жалеть, и капитан хорошо сделал, что прострелил ему башку. А капитан молодец, с ним ухо держи востро.
После этого все быстро принялись готовиться к походу.
Через десять минут, как и обещал, капитан появился. Весь отряд был уже на конях, выстроился в походном порядке и ждал сигнала к отправлению.
Капитан улыбнулся и велел протрубить сигнал.
— Гм! — бормотал между тем Кукарес. — Как жаль, что у дона Марсиаля такие чудные бриллианты. После того, что мне довелось увидеть, я не без удовольствия взял бы свое слово назад.
В это время весь отряд охотников во главе со своим капитаном выезжал из ворот Каса-Гранде по направлению к пустыне дель-Норте.
ГЛАВА XXI. Признание
Асиендадо и его дочь выехали из Гетцали под охраной дона Марсиаля и четырех пеонов, которых тот принял к себе на службу.
Небольшой отряд направился на запад, туда же, куда, преследуя апачей, ушел граф де Лорайль с отрядом охотников.
Дон Сильва хотел поскорее соединиться с графом еще и потому, что, как было ему известно, единственной целью экспедиции французов было освобождение его самого и его дочери из плена.
Путешествие протекало в тоскливом безмолвии. По мере того как они приближались к пустыне, пейзаж принимал мрачный вид, свойственный безлюдным местам и навевающий грустное, подавленное настроение.
Исчезли хижины, хакали, редкие селения, исчезли встречные путники, посылающие привет и пожелания счастливого пути. Перед глазами расстилалась неровная местность, там и здесь виднелись непроходимые леса, полные всякого зверья, высокие травы и перепутанные кустарники покрывали землю.
Иногда появлялись следы французов: на почве видны были отпечатки копыт множества лошадей. Но местность вдруг резко менялась, и следы исчезали.
Каждый вечер после нескольких выстрелов, посылаемых Тигреро в чащу кустарника, чтобы отогнать диких зверей, на берегу ручья разбивался бивак, зажигались огни, наскоро выстраивался шалаш для доньи Аниты, чтобы предохранить ее от пронзительного ночного холода, и после скудного ужина все завертывались в свои сарапе и засыпали до утра.
Единственным развлечением, нарушавшим утомительное однообразие пути, была охота за попадавшимися время от времени горными сернами и антилопами, за которыми тут же бросались в погоню дон Марсиаль и его четыре пеона, гнавшие жертву до тех пор, пока бедное животное не изнемогало от усталости и не доставалось им в виде легкой добычи.
Но все это не заменяло разговоров, которые так скрашивают время, прогоняют тяжелые думы и помогают развеять скуку бесконечного пути. Путники сторонились друг друга, и между ними не только не устанавливалось никакой близоста, но, напротив, день ото дня все более росло недоверие. Они говорили только тогда, когда возникала крайняя необходимость, но и тогда разговор их ограничивался самыми короткими фразами.
Происходило это оттого, что из трех путешественников два держали про себя тайну от третьего, и оттого, что в глубине души они сами краснели за эту тайну и стеснялись себе признаться в ней, она тяготила их.
Человек — существо несовершенное, он ни добр, ни зол. Большей частью сначала он совершает тот или иной поступок, повинуясь безудержному порыву страсти или сообразуясь с личными интересами. Когда с возрастом к нему приходит благоразумие, и он спокойно начинает оценивать сделанное им, то испытывает сожаление от того, что предыдущая жизнь его не была безупречной.
В таком именно положении находились дон Марсиаль и донья Анита.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81