— Но, — возразил другой, — можем ли мы быть уверены, что французы исполнят обещания и не станут злоупотреблять своей силой? Кто поручится, что они в свою очередь не станут нам диктовать свои законы?
— Я ручаюсь. Я от их имени буду вести с вами переговоры и возьму на себя ответственность за все.
— Ваш план заманчив, граф, — заговорил от имени всех дон Анастасио. — Мы прекрасно понимаем наше положение. Вы не преувеличиваете ни его ненадежности, ни опасностей, угрожающих нам. Но смущает одно обстоятельство: имеем ли мы право втянуть во все ужасы гражданской войны нашу несчастную, уже наполовину разоренную страну? Ведь у нас ровно ничего не готово для энергичного сопротивления. Мексиканское правительство слабо для добра, но оно всегда найдет достаточно сил для зла. Оно сумеет навербовать значительное войско и уничтожить нас. Генерал Гверреро — опытный офицер, это холодный, жестокий человек, который не остановится ни перед какой крайностью, как бы ужасна она не была, для того, чтобы задушить нас. Посмотрите, за несколько дней он собрал против вас значительную армию, в предстоящей борьбе он выставит против каждого из ваших солдат целый десяток. Как ни храбры французы, они не смогут противостоять такой тле, а между тем, если вы проиграете сражение, для вас все кончено. Всякое вооруженное сопротивление будет невозможно. Подумайте, что будет с нами, если вы увлечете и нас в своем падении, ведь мы дети этой страны, у нас здесь семьи, наши состояния, мы в ином положении, чем вы. У вас всегда есть средство к спасению — это бегство. Вы, конечно, граф, сами сознаете серьезность этих соображений, которые заставляют нас действовать с величайшей осторожностью. Необходимо зрело обдумать весь план перед тем, как мы решимся свергнуть ненавистное мексиканское иго. Боже упаси вас от той мысли, что мы так говорим из малодушия или из слабости — нет, мы боимся потерять последнюю свободу, которую у нас еще не отняли из-за политических соображений.
— Господа, — отвечал граф, — я отлично понимаю причины, предъявленные вами, но как бы ни были серьезны ваши соображения, мы собрались здесь для другого. Цель этого собрания — заключить союз и сообща вести наступательную и оборонительную войну. Так ли я говорю?
— Конечно…
— Не будем же поступать так, как купцы, которые теряют время на расхваливание достоинств своего товара. Лучше приступим прямо к делу и будем говорить друг с другом вполне откровенно. Итак, скажите без всяких уверток: на каких условиях вы соглашаетесь помогать мне и как велико число людей, на помощь которых я могу рассчитывать?
— Вот это хорошо сказано, граф, — подхватил дон Анастасио. — На вопрос, так ясно поставленный, мы ответим не менее ясно. Мы нисколько не сомневаемся в мужестве и военном искусстве ваших солдат, нам известна храбрость французов. Но ведь вас мало, и притом у вас кет точки опоры. Овладейте одним из трех важнейших городов Соноры, тогда вы будете уже настоящими солдатами, настоящей армией, а не кучкой авантюристов. Тогда все будут смотреть на предпринятую вами экспедицию, как на серьезное дело, а мы не побоимся заключить с вами договор.
— Хорошо, господа, я понимаю вас, — холодно отвечал граф. — Ну, а в случае, если нам удастся овладеть одним из городов, о которых вы говорите, я могу рассчитывать на вашу помощь?
— Безусловно, да!
— А сколько людей вы отдадите в мое распоряжение?
— Шесть тысяч через четыре дня, а через неделю и всю Сонору.
— Вы обещаете это?
— Клянемся! — поддержали все с энтузиазмом.
— Господа! Через две недели я назначу вам свидание в одном из трех главных городов Соноры… Исполнив свое обещание, я потребую выполнения вашего.
Мексиканцы пришли в восхищение от таких благородных и смелых речей.
Граф обладал какой-то непонятной чарующей силой, и каждое его слово производило сильное впечатление.
Присутствующие один за другим подходили пожать его благородную руку и уверить в своей преданности.
Когда все вышли, Валентин обратился к графу с вопросом, доволен ли он.
— Кто обладает достаточной силой, чтобы взять власть над этим народом? — проговорил граф, скорее отвечая на собственную мысль, чем на вопрос охотника.
Переодевшись, они возвратились к своему конвою. Толпа кричала всадникам: «Да здравствуют французы!»
— Если меня расстреляют в один прекрасный день, — с горечью сказал Луи, — им это будет стоить лишь одного слова-Валентин молчал. Он сознавал всю справедливость слов графа.
ГЛАВА XVI. Отец Серафим
Донья Анжела только что проснулась, яркий солнечный луч весело скользнул по ее очаровательному личику и заставил открыть глаза. Она полулежала в гамаке, опустив голову на ладонь правой руки, и задумчиво смотрела на свою туфельку, которую беспечно подбрасывала стройной ножкой.
Камеристка Виоланта сидела на табурете рядом со своей госпожой и приводила в порядок отдельные предметы ее туалета.
Наконец Анжела стряхнула с себя вялость, и на ее розовых губках показалась улыбка.
— Сегодня, — прошептала она, кокетливо покачивая головой.
С этим словом были связаны все мысли молодой девушки, ее радость, любовь, счастье, вся ее жизнь.
Она снова задумалась, предоставив себя, сама того не замечая, нежным заботам камеристки.
Снаружи послышались шаги, заставившие Анжелу поднять голову.
— Кто-то идет, — сказала она. Виоланта вышла, но почти тотчас же вернулась назад.
— Ну?
— Дон Корнелио просит позволения сказать вам пару слов, — ответила камеристка.
Молодая девушка озабоченно нахмурила брови.
— Что ему нужно? — проговорила она.
— Не знаю.
— Этот человек мне очень не нравится.
— Я скажу, что вы не можете его принять.
— Нет, — живо возразила девушка, — пусть он войдет.
— Зачем же, если он вам не нравится?
— Я предпочитаю с ним увидеться, хотя этот человек внушает мне какой-то необъяснимый страх.
Камеристка покраснела и отвернулась, но сейчас же постаралась взять себя в руки.
— Но он очень предан дону Луи и вам, сеньорита.
— Ты в этом уверена? — спросила Анжела, пристально взглянув на свою камеристку.
— Нет, но мне так кажется, до сих пор он держал себя вполне безупречно.
— Конечно, — задумчиво произнесла молодая девушка, — но что-то в глубине сердца говорит мне, что он меня ненавидит, при виде его я испытываю непреодолимое отвращение. Я не могу объяснить, что со мной происходит. Несмотря на доводы рассудка, я не могу без содрогания выносить взгляд этого человека. Но взгляд — такая вещь, которую ни один человек не в силах изменить и в которой отражается вся его душа. Взгляд дает нам возможность отличать друзей от врагов. Но, наверное, дон Корнелио ждет с нетерпением. Пригласи его войти.
Виоланта поспешила исполнить приказание своей госпожи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59