Даже здесь, в святом храме, воспоминания одолевали Шалву. Но вот грянул церковный хор, и он очнулся от своих мыслей.
На амвон поднялся католикос. В храме воцарилась мертвая тишина. Католикос трижды осенил собравшихся крестным знамением.
Атабек перекрестился и, уподобляясь святым мученикам, сложил на груди руки. Шалва глядел на него, погруженного в религиозный экстаз, и думал о его "самоотверженной преданности вере".
Легко отказавшись от армянской веры, Мхаргрдзели принял крещение по грузинскому обычаю. И все это так просто, без колебаний, словно одежду переменил.
Не раз вспоминал Шалва, что брат атабека Захария, мужественный амирспасалар грузинского войска, с резкостью и прямотой воина заявил царю, что не переменит вероисповедания, и, презрев выгоды вступления под эгиду новой церкви, остался верен прежней религии.
Католикос постепенно возвышал голос, он громил язычников и проклинал их.
Он приводил верующим примеры из Ветхого завета, говорил о том, как были повержены перед истинной верой ложные кумиры и идолы.
Царь с удивлением наблюдал обуреваемого яростью престарелого католикоса и не мог согнать с лица насмешливой улыбки.
Лаша, воспитанный на учении византийских и грузинских неоплатоников, считал религиозный фанатизм корыстолюбивых епископов и монахов лишь ловко носимой маской.
Юный царь, любивший веселье и пиры, не находил ничего привлекательного в христианской проповеди умерщвления плоти. Перед ним, ценителем мужества и красоты, язычество со своими наивными аллегориями, пышными празднествами, торжеством плотской силы и мощи представало в романтическом ореоле. Георгий называл язычество религией героев, а христианство он считал прибежищем немощных духом и рабов. Царь с болью в душе замечал, как под натиском православия гибнет культ рыцарства и геройства. В низменных районах Грузии язычество было уже почти истреблено, и только в горах население сохраняло некоторые пережитки древних суеверий. Но и там язычество применялось к новым условиям. Языческие празднества, посвященные солнцу и луне, справлялись теперь в честь святого Георгия и богоматери, и священники часто отправляли церковную службу рядом с хевисбери и провидцами.
Лаша хорошо видел отрицательные стороны христианства.
Когда-то поборник новизны, христианская церковь теперь сама боролась со всем новым и передовым. Ее служители проповедовали аскетизм и покорность богу, а сами соперничали в роскоши с вельможами и купцами.
Царь не выносил нескончаемых споров между церковниками, их нетерпимости в вопросах веры.
Сам он принимал участие не только в языческих празднествах, таких, как лашароба и лампроба, но также любил посещать армянские богослужения и мусульманские мечети. Во всех этих – то занимательных, то скучных ритуалах его привлекала внешняя сторона.
Георгий потешался над долгими спорами между сектантами и догматиками. Сам Лаша не придерживался твердо ни одной из религий. Всякая новая вера легко увлекала его вначале, но так же быстро надоедала ему. Увлеченный неоплатонизмом, он одно время сблизился с суфиями – мусульманскими мистиками, но вскоре отошел от их аскетизма, так же как раньше отошел от аскетизма христианского. Молодого государя, привыкшего проводить время на охоте и пирах, готового за один взгляд красавицы отдать целый мир, стихи Омара Хайяма привлекали куда больше, чем Коран и Евангелие, а чтение Гомера и Горация услаждало несравненно сильнее, чем заучивание христианских догм.
Католикос все больше распалялся. Посрамив ересь, он принялся рассказывать историю византийского кесаря Юлиана, прозванного Отступником. Его возвращение к язычеству он заклеймил как неразумную попытку возврата к варварству.
Рассказ католикоса напомнил царю о том, что он читал о Юлиане. Георгий ясно представлял себе Юлиана, гонимого своим же двоюродным братом Констанцием. Просвещенный и отважный Юлиан был поднят на щит легионерами и провозглашен императором.
Ученик философов Ливания и Эдессия, Юлиан смело повел борьбу с ненавистным ему христианством и начал восстанавливать прекрасную эллинскую веру. Но поэтически настроенный кесарь оказался слишком оторванным от действительности и сложил голову в благородной, но неравной борьбе.
Лаша Георгий понимал всю безнадежность попытки Юлиана, и все же у него щемило сердце, когда он думал о печальной судьбе императора, пытавшегося повернуть вспять колесо истории.
Сам он не помышлял о восстановлении грузинского язычества, не обладавшего даже такой силой, как эллинская вера при Юлиане. Но он не мог до конца примириться с самовластием и жестокостью Христова воинства.
Между тем католикос, увлекшись собственным красноречием, живо рисовал перед слушателями образ Юлиана Отступника. Он изображал его вздорным, необузданным человеком; язвительно говорил пастырь грузинской церкви о нраве и повадках язычника-императора, о его внешности и образе жизни. И Лаша вдруг понял, что католикос рисует пастве образ грузинского царя.
Многие из присутствующих тоже понимали, куда клонит католикос, и исподтишка следили за выражением лица Георгия.
А он стоял, гордо откинув голову, и внимательно слушал проповедь, словно речь шла вовсе не о нем. С насмешливой улыбкой беспечно глядел он на распаленного гневом, взлохмаченного старца.
Католикос открыто вызывал на бой того, кто был облечен властью и возгордился чрезмерно, кто позабыл, что власть земная преходяща и что над всеми владыка – всевидящий, безначальный и бесконечный бог. Католикос грозил геенной огненной и адским пламенем.
– Отступника от веры Христовой да поразит стрела небесная! провозгласил он, с грозной торжественностью воздев руки кверху.
И внезапно в угрюмой тишине громко прозвучало в ответ:
– Не дай, господи!
Католикос умолк, мертвенная бледность разлилась по его высохшему лицу, он обратил взор в ту сторону, откуда раздался возглас, и при виде атабека, упавшего на колени, замер от неожиданности.
– Не дай, господи! Не обрушивай гнева своего на Грузию, спаси и помилуй царя нашего Георгия!
Молящиеся все, как один, опустились на колени и с благоговением повторили молитву, возносимую атабеком:
– Не дай, господи! Не обрушивай гнева своего на Грузию, спаси и помилуй царя нашего Георгия!
Только двое в храме остались стоять на ногах – царь и католикос. Георгий почувствовал себя в ловушке. Молитва атабека сняла покров со скрытого смысла проповеди католикоса, притча раскрылась, и грузинский царь, отвернувшийся от веры Христовой, был обличен перед всем народом.
Двое стояли на ногах – юный царь и католикос. Дрожащий от волнения старец глядел на царя, словно наседка на грозного ястреба.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90