Хотел их выгнать, но сдержался: а вдруг пригодятся еще?
Мытники тоже не торопились, сидели за столом и молча поглядывали то на Амбала, то на опорожненный кувшин.
Заметив их взгляды, ключник умышленно не заговаривал о похмелье, пока пьяницы сами не попросили вина.
– Не дам, – решительно ответил Амбал. – Знаете, на сколько вчера выпили?
– На сколько?
– На целую солиду!
– Х-ха! Ты что, одурел? – начал возражать Всеслав, но, как ни тужился, не мог вспомнить, сколько же он выпил вчера: кувшин, два, три, а может, и больше.
Видя его неуверенность, Амбал стал еще напористей.
– Пока не уплатите долга, не дам! Ни одного кубка не получите!
– Да побойся ты Перуна! – не выдержал Мстислав. – Разве могли мы выпить на солиду? Ты, видно, спьяну ничего не помнишь.
– Это кто же пьян был? – закричал Амбал. – Ты видел, что я был пьян? Видел, спрашиваю?
Что правда, то правда. Мстислав не видел да и не помнил, что было вчера… Но чтобы на целую солиду…
– Эх, пропади оно пропадом! – решил он помириться с ключником. – Ни по-нашему, ни по-твоему! Наливай, Амбал, еще по кубку, и пусть будет тогда солида! Будем в дружинниках, вернем. Правда, Всеслав?
– Истинная правда.
Однако Амбал стоял на своем.
– Не могу. Вино не мое, княжеское.
– Ну бери тогда свитку, – начал раздеваться Мстислав. Амбал рассмеялся.
– Чудной ты человек, разве свиткой откупишься?
– Мало? – спросил мытник и, поняв, что за солиду и вправду свитки мало, недовольно почесал затылок.
– Слышишь, Всеслав? – обратился он к товарищу. – Мало, говорит, скидывай и свою.
Но тут ключник решил отступить. В самом деле, стоит ли ссориться из-за каких-то двух кубков вина с людьми, которые еще могут пригодиться? По пьяному делу попала в его сети эта рыбка, хищная и жадная. Не стоит выпускать ее из рук. Он с деланным добродушием рассмеялся и налил мытникам вина.
– Ладно, пейте, не надо мне вашей свитки. Потом как-нибудь рассчитаетесь нужным делом за мою ласку.
ХХII. СЕМЬЯ ДОБРОГОСТА
Селение Згуры, как и все придеснянские села, скрывалось под густыми зелеными шатрами леса. От реки отделяла его неширокая полоса зарослей, а далее на восток и юг шли, перемежаясь с урочищами, большие поляны. Когда-то росла на них трава вровень с брюхом коня, жарким цветом горели алые маки. Сейчас желтеет под ветром рожь, выбросило ветвистый колос крупное просо.
Этой весной не поскупились боги на дожди, не скупятся и на свет. Тепло, приветливо сияет в небе солнце, заметно отбеливает изо дня в день ржаные колосья. Наверно, недели через две выйдут поселяне с серпами в поле, и зазвенят здесь песни, от нивы к ниве, от покоса к покосу.
Хорошо сегодня в поле, и старейшина Доброгост не торопится под кровлю избы, тешит свое сердце серебряным перезвоном колосьев, теплым дыханием ветра. Семья у него немалая – есть кому и в поле жать, и в лес пойти, и на усадьбе управиться. Одних сыновей, как пальцев на руках. А невесток, а внуков… Когда-то, правда, род их был еще большим. Пока жил отец Борислав, держались вместе, а умер, каждому захотелось своей хаты, а с хатой – и своего поля. Один он, Доброгост, не изменяет прадедовским обычаям: все, что есть, принадлежит всему роду, все должны держаться рода. Потому отец Борислав и оставил его старейшиной, хранителем очага предков.
И сыновья смекалисты. Пять женатых уже, а живут мирно, и в мыслях у них нет покинуть отцовское жилье. В поле делать сейчас нечего, потому и послал всех в лес. Одни за скотиной присматривают, другие добывают из бортей мед. Этим летом пчелам много корма: вся опушка усеяна цветами, даже голова идет кругом от запахов душистых.
Домой старейшина добрался уже пополудни. Шел к усадьбе довольный, счастливый, а там ждала его неприятность: сыновья возвратились из лесу и учинили драку.
– Тьфу на вас! – крикнул старейшина, увидев, как братья, сбившись в кучу, скручивают кому-то руки.
Но ему никто не ответил. Жены бегали вокруг мужей и так громко кричали, что никто не услышал грозного голоса отца. Подойдя ближе, старик увидел, что одни женщины плакали, другие подбадривали мужей и огрызались на тех, кто им перечил, третьи оттаскивали дерущихся.
– Тьфу, говорю! – уже громыхнул Доброгост и стукнул палицей ближайшего забияку. – Вы что, взбесились, бездельники?
Братья сразу вскочили и, опустив головы, медленно отошли от связанного на земле Младана. А женщин как водой смыло, неведомо куда и подевались, услышав сердитый окрик отца. Одна Милана не испугалась. Всхлипывая, присела около Младана, вытирая на его лице грязь около ссадин.
Старейшина сурово и вопросительно поглядывал то на связанного сына, то на тех, что связали его.
– Вы что тут натворили? – спросил он старшего сына, стоявшего рядом и вытиравшего рукавом разбитый нос. – Зачем Младана связали?
– Драку затеял, – зло ответил сын.
– Драку?
Милана подняла на старика заплаканные глаза и, всхлипывая, заговорила:
– Не виноват он, батюшка! Клянусь богами, он не виноват!
Доброгост еще больше помрачнел.
– Тебя не спрашиваю, Милана. Иди в хату! И вы тоже! – грозно повел он очами на женщин, которые стали выглядывать из-за дверей, намереваясь вмешаться в разговор. – Да поживей! Займитесь своим делом!
Женщины испуганно попрятались за двери, а старейшина, помолчав, снова спросил старшего:
– Так что же все-таки стряслось, Стемид? – Говорю же вам, отец, Младан затеял драку, поднял руку на старшего брата.
– Из-за чего?
– Не понравилось, вишь, что его «княгиню» принуждают дело делать!
– Ты лучше скажи, какое дело, – не утерпел Младан. – Они все здесь насели на Милану, житья не дают!
Старейшина стоял молча, видимо, раздумывал, что делать, какое принять решение. Потом укоризненно взглянул на сыновей и промолвил, указывая на Младана:
– Развяжите его.
– Как? – удивился Стемид. – Он поднял руку на старшего брата, и вы прощаете его?
Доброгост неприязненно посмотрел на старшего сына.
– Тебе, Стемид, пора бы уж знать, когда и как чинят суд. Допрежь всего надо в спокойствии хорошенько обдумать то, что сделалось, а потом судить виновных.
Несколько дней в семье Доброгоста царило озлобленное молчание. Женщины боялись высказать вслух свое недовольство. Мужчины не хотели разговаривать с братом, который осмелился нарушить обычай предков. Молчал и Доброгост, пока не возвратились из леса соседи – старейшины Власт и Семиус. Тогда собрал он весь свой род под домашним кровом, усадил около себя соседей, сыновьям и невесткам повелел сесть на скамьях под стенами и, выждав, пока наступит тишина, сказал:
– Почтенные соседи, Власт и Семиус. В семье моей, а тем самым и в роду нашем, случилось негожее: сыновья мои, Стемид и Младан, нарушили мир и согласие под прадедовской кровлей. Вы, люди сторонние, будьте свидетелями, а заодно и советчиками на родовом суде.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
Мытники тоже не торопились, сидели за столом и молча поглядывали то на Амбала, то на опорожненный кувшин.
Заметив их взгляды, ключник умышленно не заговаривал о похмелье, пока пьяницы сами не попросили вина.
– Не дам, – решительно ответил Амбал. – Знаете, на сколько вчера выпили?
– На сколько?
– На целую солиду!
– Х-ха! Ты что, одурел? – начал возражать Всеслав, но, как ни тужился, не мог вспомнить, сколько же он выпил вчера: кувшин, два, три, а может, и больше.
Видя его неуверенность, Амбал стал еще напористей.
– Пока не уплатите долга, не дам! Ни одного кубка не получите!
– Да побойся ты Перуна! – не выдержал Мстислав. – Разве могли мы выпить на солиду? Ты, видно, спьяну ничего не помнишь.
– Это кто же пьян был? – закричал Амбал. – Ты видел, что я был пьян? Видел, спрашиваю?
Что правда, то правда. Мстислав не видел да и не помнил, что было вчера… Но чтобы на целую солиду…
– Эх, пропади оно пропадом! – решил он помириться с ключником. – Ни по-нашему, ни по-твоему! Наливай, Амбал, еще по кубку, и пусть будет тогда солида! Будем в дружинниках, вернем. Правда, Всеслав?
– Истинная правда.
Однако Амбал стоял на своем.
– Не могу. Вино не мое, княжеское.
– Ну бери тогда свитку, – начал раздеваться Мстислав. Амбал рассмеялся.
– Чудной ты человек, разве свиткой откупишься?
– Мало? – спросил мытник и, поняв, что за солиду и вправду свитки мало, недовольно почесал затылок.
– Слышишь, Всеслав? – обратился он к товарищу. – Мало, говорит, скидывай и свою.
Но тут ключник решил отступить. В самом деле, стоит ли ссориться из-за каких-то двух кубков вина с людьми, которые еще могут пригодиться? По пьяному делу попала в его сети эта рыбка, хищная и жадная. Не стоит выпускать ее из рук. Он с деланным добродушием рассмеялся и налил мытникам вина.
– Ладно, пейте, не надо мне вашей свитки. Потом как-нибудь рассчитаетесь нужным делом за мою ласку.
ХХII. СЕМЬЯ ДОБРОГОСТА
Селение Згуры, как и все придеснянские села, скрывалось под густыми зелеными шатрами леса. От реки отделяла его неширокая полоса зарослей, а далее на восток и юг шли, перемежаясь с урочищами, большие поляны. Когда-то росла на них трава вровень с брюхом коня, жарким цветом горели алые маки. Сейчас желтеет под ветром рожь, выбросило ветвистый колос крупное просо.
Этой весной не поскупились боги на дожди, не скупятся и на свет. Тепло, приветливо сияет в небе солнце, заметно отбеливает изо дня в день ржаные колосья. Наверно, недели через две выйдут поселяне с серпами в поле, и зазвенят здесь песни, от нивы к ниве, от покоса к покосу.
Хорошо сегодня в поле, и старейшина Доброгост не торопится под кровлю избы, тешит свое сердце серебряным перезвоном колосьев, теплым дыханием ветра. Семья у него немалая – есть кому и в поле жать, и в лес пойти, и на усадьбе управиться. Одних сыновей, как пальцев на руках. А невесток, а внуков… Когда-то, правда, род их был еще большим. Пока жил отец Борислав, держались вместе, а умер, каждому захотелось своей хаты, а с хатой – и своего поля. Один он, Доброгост, не изменяет прадедовским обычаям: все, что есть, принадлежит всему роду, все должны держаться рода. Потому отец Борислав и оставил его старейшиной, хранителем очага предков.
И сыновья смекалисты. Пять женатых уже, а живут мирно, и в мыслях у них нет покинуть отцовское жилье. В поле делать сейчас нечего, потому и послал всех в лес. Одни за скотиной присматривают, другие добывают из бортей мед. Этим летом пчелам много корма: вся опушка усеяна цветами, даже голова идет кругом от запахов душистых.
Домой старейшина добрался уже пополудни. Шел к усадьбе довольный, счастливый, а там ждала его неприятность: сыновья возвратились из лесу и учинили драку.
– Тьфу на вас! – крикнул старейшина, увидев, как братья, сбившись в кучу, скручивают кому-то руки.
Но ему никто не ответил. Жены бегали вокруг мужей и так громко кричали, что никто не услышал грозного голоса отца. Подойдя ближе, старик увидел, что одни женщины плакали, другие подбадривали мужей и огрызались на тех, кто им перечил, третьи оттаскивали дерущихся.
– Тьфу, говорю! – уже громыхнул Доброгост и стукнул палицей ближайшего забияку. – Вы что, взбесились, бездельники?
Братья сразу вскочили и, опустив головы, медленно отошли от связанного на земле Младана. А женщин как водой смыло, неведомо куда и подевались, услышав сердитый окрик отца. Одна Милана не испугалась. Всхлипывая, присела около Младана, вытирая на его лице грязь около ссадин.
Старейшина сурово и вопросительно поглядывал то на связанного сына, то на тех, что связали его.
– Вы что тут натворили? – спросил он старшего сына, стоявшего рядом и вытиравшего рукавом разбитый нос. – Зачем Младана связали?
– Драку затеял, – зло ответил сын.
– Драку?
Милана подняла на старика заплаканные глаза и, всхлипывая, заговорила:
– Не виноват он, батюшка! Клянусь богами, он не виноват!
Доброгост еще больше помрачнел.
– Тебя не спрашиваю, Милана. Иди в хату! И вы тоже! – грозно повел он очами на женщин, которые стали выглядывать из-за дверей, намереваясь вмешаться в разговор. – Да поживей! Займитесь своим делом!
Женщины испуганно попрятались за двери, а старейшина, помолчав, снова спросил старшего:
– Так что же все-таки стряслось, Стемид? – Говорю же вам, отец, Младан затеял драку, поднял руку на старшего брата.
– Из-за чего?
– Не понравилось, вишь, что его «княгиню» принуждают дело делать!
– Ты лучше скажи, какое дело, – не утерпел Младан. – Они все здесь насели на Милану, житья не дают!
Старейшина стоял молча, видимо, раздумывал, что делать, какое принять решение. Потом укоризненно взглянул на сыновей и промолвил, указывая на Младана:
– Развяжите его.
– Как? – удивился Стемид. – Он поднял руку на старшего брата, и вы прощаете его?
Доброгост неприязненно посмотрел на старшего сына.
– Тебе, Стемид, пора бы уж знать, когда и как чинят суд. Допрежь всего надо в спокойствии хорошенько обдумать то, что сделалось, а потом судить виновных.
Несколько дней в семье Доброгоста царило озлобленное молчание. Женщины боялись высказать вслух свое недовольство. Мужчины не хотели разговаривать с братом, который осмелился нарушить обычай предков. Молчал и Доброгост, пока не возвратились из леса соседи – старейшины Власт и Семиус. Тогда собрал он весь свой род под домашним кровом, усадил около себя соседей, сыновьям и невесткам повелел сесть на скамьях под стенами и, выждав, пока наступит тишина, сказал:
– Почтенные соседи, Власт и Семиус. В семье моей, а тем самым и в роду нашем, случилось негожее: сыновья мои, Стемид и Младан, нарушили мир и согласие под прадедовской кровлей. Вы, люди сторонние, будьте свидетелями, а заодно и советчиками на родовом суде.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61