ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

он выпрямился и схватил Максима Созонтыча в свои объятия. Завязалась борьба. Пляски и песни прекратились. Все окружили бойцов и даже полупьяные следили каждое их движение с полным вниманием.
Боролись первые бойцы тогдашнего курса, и потому можно понять, какой интерес имела эта битва для ч…го семинариста, который в минуту веселого расположения любит потешиться своим кулаком на спине товарища или городского обывателя, для которого игра в постные одно из лучших препровождении времени. Долго бойцы крутились. Никто из них не произносил ни слова, потому что оба они были бойцы искусные, опытные. Трудно было решить, на чьей стороне останется победа.
То сей, то оный на бок гнется.
Но вот Махилов понатужился, нажал Бедучевича под поясницу и в одно мгновение смял его под себя. Пользуясь положением противника, Махилов приподнял его за воротник и ударил спиной о половицу. Бедучевич сделал усилие, чтобы сшибить победителя кулаками, но Максим Созонтыч употребил маневр, который всегда играл важную роль в его битвах: он опустил свои тяжелые кулаки на плечи Бедучевича, отшиб их и таким образом лишил его возможности действовать руками.
– Живота или смерти? – спросил Махилов.
– Оставь меня!
– А четверть?
– Пусти, тебе говорят!
– Четверть: не то спину разломаю об пол.
– Пусти же, Махилов!
– Последнее слово: купишь ли четверть?
И Махилов опять было приподнял Бедучевича за воротник.
– Куплю! – проговорил сквозь зубы Бедучевич.
– Вот это другое дело.
Махилов выпустил из своих рук Бедучевича; Бедучевич молча, ни на кого не глядя от стыда, побрел в шинок за четвертью.
После битвы танцы и песни не возобновлялись. Собрались в кружки, и поднялись толки о силе и ловкости бойцов.
Мы послушаем, что говорит Чикадзе – грузинец, бог весть каким образом занесенный в ч…ю семинарию, и Зимченко – силач, как уже заметили мы, не из последних.
– Я всегда говорил Бедучевичу: не выходи с Махиловым один на один. «Эва, говорит, померяемся» – вот тебе и померялся!
– Ладно, и Махилов найдет свое, – отвечал Чикадзе.
– Да что? Я не откажусь; ты тоже; да Третинского пригласим, и Бедучевич…
– Так, только Третинский тоже порядочное животное.
Чикадзе был зол вообще на всех сильных, а кто был слабее, тому не было прохода от его пинков, которые раздавал он в шутку, но которые довольно плотно приходились в спину.
– Полно тебе! – отвечал на его выходку Зимченко.
– Да вот позови его.
– Кирюша, поди сюда!
– Что такое?
– Каково отделали Бедучевича?
– Не будет вперед подставлять ножку да бить бутыли.
– А помнишь, сам Махилов выпил у тебя полуштоф: ты ведь ему не ломал спины об пол.
– Эх, то другое дело, братики!
– Ну, я говорил, что он не за нас! – подхватил Чикадзе.
– А что, разве что хотят? – спросил с любопытство:.! Кирюша.
– Да, хотят Махилову пощупать ребра, – отвечал ему Зимченко.
– А, от этого я не прочь! Когда же это? Заговорщики стали обдумывать план и место расправы.
Но вот зазвенел колокольчик, влияние которого известно и ч…му семинаристу настолько, насколько оно известно петербургскому.
Заговорщики отправились в столовую подкрепить свои силы блаженною овсянкой и гречневой кашей.
II
Начались сборы и приготовления к рекреации. Семинаристы собрали около ста рублей, приготовили двухаршинную кулебяку, и дежурный с деньгами и кулебякой в сопровождении старших, отправился к ректору. Ректор принял деньги, которые обыкновенно сам назначал на разные забавы семинаристов, и, благословив пирог, сказал старшим: «Ну, с богом! гуляйте, только не забывайтесь: бесчинства чтобы не было!» Бородатые дети улыбнулись, отвесили в пол-спины поклон и вышли от ректора. В тот же день богословы ели рекреационную кулебяку в столовой, за завтраком, которого в другое время там не бывает.
После завтрака вся семинария, от чердака до темных подвалов, наполнилась хлопотами и деятельностию. В классах собирались деньги, составлялись партии; тетради и книги укладывались под спуд. В жилище сторожей тоже движение: сторожа выносят палатки, которые искони покупались и починивались на общую складчину семинаристов; туда же перемещались весь буфет и поварня.
Наконец вся семинария готова выселиться: сборы и приготовления кончены. Ч…е семинаристы отправлялись на рекреацию, как солдаты в поход, с громкими песнями в 900 голосов, с пляской и музыкой почти на всевозможных инструментах. При взгляде на эту толпу поневоле приходят на ум полки Петра Амьенского, потому что в ней пестреют всевозможные одеяния – пальто, сюртуки, халаты и шинели всех родов и фасонов.
Есть что-то молодецкое, беспечное, бесшабашное в этой подвижной массе. Нет ни одного угрюмого лица: все поет и все весело! Но где же Махилов с его вечной бутылью? Отчего он не поет и не пляшет? У него после вчерашней пирушки трещит голова, поэтому хотя он изредка и вскрикивает, изредка притопывает ногами и поводит плечом, но уже не выдается из-за других.
– Максим Созонтыч! послушай-ка, что я тебе скажу, – говорит ему Кирюша.
– Нет, сегодня пить не буду – довольно!
– Я не то хочу тебе сказать…
– И на бой не пойду.
– Все не то: ты слушай, а сам не догадывайся.
– Что же такое, Кирюша?
– Ха-ха-ха – что? Да тебя подуть хотят немного.
– Пусть подуют! – отвечал Махилов, зевнув во всю физиономию.
– Не горячись, Созонтыч! трое на одного.
– А кто бы это?
Махилов сделался внимательнее.
Третинский любил и уважал Махилова. Он выслушал заговор и передал его Махилову.
– Трое на одного: это гадко!
– Да, любезнейший, не беспакостно!
– Э, чорт с ними! – Махилов махнул рукой. – Зато я по одиночке потешусь.
– А ты все-таки не ходи сегодня мимо мельницы.
– Чего не ходи, не сегодня, так завтра дорвутся.
– По крайней мере, меня возьми с собою, Созонтыч, – произнес Кирюша умоляющим голосом.
– Ну, идем!
– Вот это valde сurа melius, т. е. очень добропорядочно. Между тем перед толпой раскинулось широкое поле, на котором семинаристы проводят свои бессмертные рекреации, на котором еще деды и прадеды их пировали свои майские пирушки и пели свои оглушительные песни. Рекреационное поле в семи верстах от Ч…а. С одной стороны его лес, с другой река, а вдали виднеется город.
Целых полдня семинаристы основывались, размещали и устанавливали свои палатки. Служба поместилась у река, к лесу, и через полчаса там задымились костры под котлами. Обеды разносились по палаткам. После обеда приехал ректор, прошелся по палаткам и опять дал наставление не забываться. Он роздал старшим деньги, которые на этот раз были разменены на медные – каждому рублей по десяти. Старшие должны были кидать эти деньги на шарап. Такая забава была назначена к вечеру. В Ч…е рекреация – праздник не только для семинарии, но и для всего города.
1 2 3 4