Он мельком бросает взгляды на сидящих и понимает, что между ними есть какая-то связь. Неспроста они здесь собрались, в этом пекле, прея, отдуваясь, постепенно задыхаясь без кислорода. Ни один из них не испытывает неудобства, все словно сговорились сидеть здесь до скончания века. Он поднимается со стула и медленно прохаживается по комнате. Неожиданно для себя замечает, что чем дальше отходишь от двери, тем гуще воздух и сильнее жар. Стоять у окна вообще невозможно, полуденное солнце вот-вот прожжет занавески.
— Саша? — подозвал его кто-то тихим голосом.
— Вы меня?
— Да-да, подойдите, пожалуйста, поближе!
Саша послушно подходит к какому-то старику, сидящему на диване, чуть поодаль от остальной компании. Это тот самый человек, лица которого он всё никак не мог разглядеть. Перед ним предстает аккуратный такой пенсионер, сухопарый, смуглый, с прямой спиной. Так, наверное, выглядел бы известный советский актер Талгат Нигматуллин, если бы дожил до старости — крепкий, с решительным скуластым лицом. У ног старика, на стеклянном журнальном столике стоят закуски и прохладительные напитки.
— Я вижу, вы тоже здесь не в своей тарелке? — произносит старик тихим голосом.
— Говорите, пожалуйста, погромче! — просит его Саша, показывая рукой на включенную магнитолу. Старик понятливо кивает.
— Я говорю, вы тоже незваный гость? — повторяет он, немного изменив первоначальную фразу.
— Ну, почему же незваный? — возражает Саша, присаживаясь рядом. Впрочем, старик не пытается с ним спорить. Он поддевает вилкой белую, как снег, дольку ашлям-фу, макает ее в острый соус и проглатывает.
— Я специально попросил накрыть мне отдельный столик, — говорит он, запивая еду горячим зеленым чаем.
— Почему?
Старик не спешит отвечать, он старательно дует на чай, пытаясь охладить его.
— Потому что не должен был здесь оказаться! — отвечает он, не глядя на Сашу.
— А кто вы, извините?
— А вы разве еще не поняли?
Смольников отрицательно качает головой. У него хорошая визуальная память, но он точно знает, что в первый раз видит эти старческие глаза и этот высокий, раздвоенный как у слона, лоб. Лоб умного расчетливого человека.
— Когда я хожу по улицам, я вижу много таких людей, как вы и ваш Жантик, — говорит старик.
— И что с того? — недоумевает Смольников.
— Знаете... — старик опускает руку с пиалой и тщательно вытирает рот салфеткой. — Мы ведь все жили не для того, чтобы собраться в этой комнате! И вы, и я.
— А кто вы, собственно, такой? — теряет терпение Саша.
— А зачем вам знать мое имя?
Смольников вздыхает, чувствуя, что со стариком разговор не получится. Темнит он что-то, или просто не в себе. Взгляд случайно падает на рубашку старика. Под воротником Смольников видит черные засохшие пятна крови. Такие же пятна чернеют на ширинке его светлых летних брюк. Но не это привлекает его внимание, нет! Белый листок бумаги, в синюю клеточку лежит на столике! Смольников, увидев этот листок, чуть не подпрыгивает от внезапно нахлынувшего озарения. Это тот самый план здания института, который показывал ему Омаров!
— Извините, мне пора! — бормочет Смольников и нерешительно поднимается с дивана, не зная как поступить с увиденным и понятым. Теперь все становится ясно, и больше нет повода что-либо скрывать от себя и от других. Он инстинктивно потирает грудь сквозь размокшую материю рубашки.
— Я не хотел, чтобы мы все здесь оказались! Я сожалею! — говорит старик, провожая его взглядом. Саша останавливается и, после секундной паузы, возвращается к старику. Он опускается на корточки и берет листок бумаги.
— Можно глянуть? — поднимает он глаза на старика.
— Конечно, смотрите, — равнодушно или просто устало отвечает тот, делая приглашающий жест ладонью. Смольников раскрывает сложенный вдвое листок, узнает его содержимое и бросает бумагу на столик.
— Значит, вы дважды писали схему? Один раз для нас, и еще один раз — для кого-то еще?
Старик молчит, не говорит ни слова. Смольников подавляет в себе желание сделать с этим человеком что-нибудь нехорошее. Он бросает взгляд на своих подельников, которые ничего не подозревают, и пируют посреди этого пекла. Он вскакивает и решительно направляется к Омарову.
— Вы меня слышите?! — раздается за спиной крик старика. — Я не хотел этого!
Смольников не слушает его. Он хватает Омарова за руку:
— Жантик, пошли!
— Стой-стой-стой! — тараторит лысый толстяк, перехватывая Сашу. — Куда ты его тащишь?
— Жантик, пошли! Надо уходить! — Саша вытягивает изрядно накачавшегося друга из-за стола, но тот упорно сопротивляется.
— Смола, отъебись! Сгинь! Я кому сказал?! — развязно кричит он, мотая своими черными кудрями, без единого седого волоса.
Саша задыхается от усилий, он чувствует, что воздух становится ощутимо плотнее, дышать уже почти нечем.
— Жантик, не дури! Это не сон! Мы не спим! — тужится Саша, но Омарову удается освободиться от его хватки и снова свалиться на свой стул. Он молча берет бутылку «Хеннеси», но бутылка давно пуста.
— Блин, снаряды кончились! — говорит он, жадно хватая воздух ртом. — Саня, будь другом, глянь там в холодильнике...
Но Смольников уже не слышит его, он бежит на другой конец стола, к Мамеду.
— Мамед, уходим! — кричит он и тащит подельника за рукав. — Мамед, слышишь? Валим отсюда!
— Ну, Саша! Прекращай! — Мамед одергивает свою руку. — Если сам не можешь расслабиться, другим не мешай!
— Мамед, ты что, не понял? Ты не понял, зачем мы здесь?! — кричит Смольников, задыхаясь.
Мамед морщится и отводит глаза.
— Саша, отвали! Я тебя очень прошу! — говорит он раздраженно.
— Вы что, совсем ничего не поняли?! — голос Смольникова звучит с надрывом, умоляюще. Он пятится назад, от недостатка воздуха рука его инстинктивно тянется к горлу. Из последних сил он поворачивается к двери и пробивает своим телом загустевший воздух.
«Дин-дон!» — раздается в прихожей. Кто-то звонит в дверь. Смольников на секунду замирает, лихорадочно обдумывая, как действовать дальше.
— Саша! — слышит он голос Мариам снаружи. Сладкий ее голос, помноженный на гулкое эхо из лестничной площадки. — Саша, открой!
Он делает рывок в ее сторону, но в последний момент осознает, что дверь открывать нельзя, ни в коем случае. Он опоздал, и прекрасно это понимает.
— Маш, сюда входить нельзя! — орет он что есть силы.
— Александр?! — кажется, она услышала его. — Вы что, заснули? Открывайте!
До него доносится, как Мариам звенит ключами и вслед за этим громко щелкает замок. Смольников отступает назад, в гостиную и закрывает за собой дверь, этот последний рубеж между теми, кто остается и теми, кто собрался уходить. Через пару секунд, сквозь цветные витражи, которыми украшена дверь, он видит лицо Маши.
— Ну, хватит шутить!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
— Саша? — подозвал его кто-то тихим голосом.
— Вы меня?
— Да-да, подойдите, пожалуйста, поближе!
Саша послушно подходит к какому-то старику, сидящему на диване, чуть поодаль от остальной компании. Это тот самый человек, лица которого он всё никак не мог разглядеть. Перед ним предстает аккуратный такой пенсионер, сухопарый, смуглый, с прямой спиной. Так, наверное, выглядел бы известный советский актер Талгат Нигматуллин, если бы дожил до старости — крепкий, с решительным скуластым лицом. У ног старика, на стеклянном журнальном столике стоят закуски и прохладительные напитки.
— Я вижу, вы тоже здесь не в своей тарелке? — произносит старик тихим голосом.
— Говорите, пожалуйста, погромче! — просит его Саша, показывая рукой на включенную магнитолу. Старик понятливо кивает.
— Я говорю, вы тоже незваный гость? — повторяет он, немного изменив первоначальную фразу.
— Ну, почему же незваный? — возражает Саша, присаживаясь рядом. Впрочем, старик не пытается с ним спорить. Он поддевает вилкой белую, как снег, дольку ашлям-фу, макает ее в острый соус и проглатывает.
— Я специально попросил накрыть мне отдельный столик, — говорит он, запивая еду горячим зеленым чаем.
— Почему?
Старик не спешит отвечать, он старательно дует на чай, пытаясь охладить его.
— Потому что не должен был здесь оказаться! — отвечает он, не глядя на Сашу.
— А кто вы, извините?
— А вы разве еще не поняли?
Смольников отрицательно качает головой. У него хорошая визуальная память, но он точно знает, что в первый раз видит эти старческие глаза и этот высокий, раздвоенный как у слона, лоб. Лоб умного расчетливого человека.
— Когда я хожу по улицам, я вижу много таких людей, как вы и ваш Жантик, — говорит старик.
— И что с того? — недоумевает Смольников.
— Знаете... — старик опускает руку с пиалой и тщательно вытирает рот салфеткой. — Мы ведь все жили не для того, чтобы собраться в этой комнате! И вы, и я.
— А кто вы, собственно, такой? — теряет терпение Саша.
— А зачем вам знать мое имя?
Смольников вздыхает, чувствуя, что со стариком разговор не получится. Темнит он что-то, или просто не в себе. Взгляд случайно падает на рубашку старика. Под воротником Смольников видит черные засохшие пятна крови. Такие же пятна чернеют на ширинке его светлых летних брюк. Но не это привлекает его внимание, нет! Белый листок бумаги, в синюю клеточку лежит на столике! Смольников, увидев этот листок, чуть не подпрыгивает от внезапно нахлынувшего озарения. Это тот самый план здания института, который показывал ему Омаров!
— Извините, мне пора! — бормочет Смольников и нерешительно поднимается с дивана, не зная как поступить с увиденным и понятым. Теперь все становится ясно, и больше нет повода что-либо скрывать от себя и от других. Он инстинктивно потирает грудь сквозь размокшую материю рубашки.
— Я не хотел, чтобы мы все здесь оказались! Я сожалею! — говорит старик, провожая его взглядом. Саша останавливается и, после секундной паузы, возвращается к старику. Он опускается на корточки и берет листок бумаги.
— Можно глянуть? — поднимает он глаза на старика.
— Конечно, смотрите, — равнодушно или просто устало отвечает тот, делая приглашающий жест ладонью. Смольников раскрывает сложенный вдвое листок, узнает его содержимое и бросает бумагу на столик.
— Значит, вы дважды писали схему? Один раз для нас, и еще один раз — для кого-то еще?
Старик молчит, не говорит ни слова. Смольников подавляет в себе желание сделать с этим человеком что-нибудь нехорошее. Он бросает взгляд на своих подельников, которые ничего не подозревают, и пируют посреди этого пекла. Он вскакивает и решительно направляется к Омарову.
— Вы меня слышите?! — раздается за спиной крик старика. — Я не хотел этого!
Смольников не слушает его. Он хватает Омарова за руку:
— Жантик, пошли!
— Стой-стой-стой! — тараторит лысый толстяк, перехватывая Сашу. — Куда ты его тащишь?
— Жантик, пошли! Надо уходить! — Саша вытягивает изрядно накачавшегося друга из-за стола, но тот упорно сопротивляется.
— Смола, отъебись! Сгинь! Я кому сказал?! — развязно кричит он, мотая своими черными кудрями, без единого седого волоса.
Саша задыхается от усилий, он чувствует, что воздух становится ощутимо плотнее, дышать уже почти нечем.
— Жантик, не дури! Это не сон! Мы не спим! — тужится Саша, но Омарову удается освободиться от его хватки и снова свалиться на свой стул. Он молча берет бутылку «Хеннеси», но бутылка давно пуста.
— Блин, снаряды кончились! — говорит он, жадно хватая воздух ртом. — Саня, будь другом, глянь там в холодильнике...
Но Смольников уже не слышит его, он бежит на другой конец стола, к Мамеду.
— Мамед, уходим! — кричит он и тащит подельника за рукав. — Мамед, слышишь? Валим отсюда!
— Ну, Саша! Прекращай! — Мамед одергивает свою руку. — Если сам не можешь расслабиться, другим не мешай!
— Мамед, ты что, не понял? Ты не понял, зачем мы здесь?! — кричит Смольников, задыхаясь.
Мамед морщится и отводит глаза.
— Саша, отвали! Я тебя очень прошу! — говорит он раздраженно.
— Вы что, совсем ничего не поняли?! — голос Смольникова звучит с надрывом, умоляюще. Он пятится назад, от недостатка воздуха рука его инстинктивно тянется к горлу. Из последних сил он поворачивается к двери и пробивает своим телом загустевший воздух.
«Дин-дон!» — раздается в прихожей. Кто-то звонит в дверь. Смольников на секунду замирает, лихорадочно обдумывая, как действовать дальше.
— Саша! — слышит он голос Мариам снаружи. Сладкий ее голос, помноженный на гулкое эхо из лестничной площадки. — Саша, открой!
Он делает рывок в ее сторону, но в последний момент осознает, что дверь открывать нельзя, ни в коем случае. Он опоздал, и прекрасно это понимает.
— Маш, сюда входить нельзя! — орет он что есть силы.
— Александр?! — кажется, она услышала его. — Вы что, заснули? Открывайте!
До него доносится, как Мариам звенит ключами и вслед за этим громко щелкает замок. Смольников отступает назад, в гостиную и закрывает за собой дверь, этот последний рубеж между теми, кто остается и теми, кто собрался уходить. Через пару секунд, сквозь цветные витражи, которыми украшена дверь, он видит лицо Маши.
— Ну, хватит шутить!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18