А он непременно состоится. Если они заметят, что мы слишком много с тобой разговариваем, то постараются вытянуть из тебя все, что мы сказали, и будут особенно интересоваться, не хочет ли кто из нас устроить побег.
Лайминг услышал милое сердцу слово и сразу же ухватился за него:
– Естественно! Побег – то единственное, ради чего стоит жить в тюрьме. Кстати, если кто-то хочет рискнуть, я, быть может, смогу помочь. Я опытный пилот, а это что-то да значит!
Однако собеседник охладил его пыл:
– Ничего не выйдет.
– Но почему? – искренне удивился Лайминг.
– Мы в этой каталажке уже давно и усвоили многое из того, чему тебе еще только предстоит научиться.
– Например?
– Слишком дорогую цену мы заплатили за то, чтобы узнать простую истину: попытка побега проваливается, когда о ней знают слишком многие. Среди большого количества людей может затесаться подсадная утка или найдется самовлюбленный болван, который все испортит, начав в неподходящий момент.
– Но я-то не подсадная утка и не болван! Неужели я похож на кретина, добровольно отрезающего себе путь к свободе?
– Все верно, – согласился ригелианин. – Только неволя диктует свои, особые условия. Вот одно твердое правило, которое мы здесь соблюдаем: план побега – исключительная собственность тех, кто его задумал, и только они могут осуществить попытку, используя свой метод. Больше никому об этом не сообщают. И никто ничего не знает, пока не начнется заваруха. Секретность – это тот защитный экран, который потенциальные беглецы должны поддерживать изо всех сил.
И они ни за что не позволят ни единой душе заглянуть в него, даже землянину, даже опытному пилоту.
– Выходит, здесь каждый сам по себе?
– Именно так. Как бы ни сложилось, в любом случае ты сам по себе. Все мы живем вместе и спим в общих бараках, по пятьдесят человек в каждом. А ты сидишь один в своей камере. Ты ничем не сможешь нам помочь.
– Как хотите, тогда мне тоже нет до вас дела, а уж о себе я сумею позаботиться! – в сердцах бросил Лайминг.
И на этот раз ушел первым.
Его заключение длилось уже тринадцать недель, и все это время его упорно продолжали учить местному языку. Лайминг уже привык к распорядку дня и монотонной зубрежке, когда учитель преподнес ему неожиданный сюрприз, можно сказать, сразил наповал. Заканчивая очередной урок, отличавшийся от других разве что особо разыгравшейся тупостью Лайминга, учитель нахмурился и слегка подался вперед.
– Наверное, вам нравится прикидываться идиотом. Но за кого вы меня принимаете, за настоящего дурака? Ошибаетесь! Не вам пытаться меня обмануть! Я давно понял, что вы усвоили намного больше, чем показываете. Поэтому через семь дней я доложу коменданту, что вы готовы к экзамену.
– Пожалуйста, повторите помедленней, – попросил Лайминг с растерянностью на лице.
– Через семь дней вас будет допрашивать комендант.
– Но майор Клавиз меня уже допрашивал.
– То был устный допрос. А теперь Клавиз мертв, и у нас не осталось никаких записей ваших показаний.
Дверь камеры захлопнулась за учителем. Дежурный надзиратель принес кашу и шматок какой-то жесткой дряни. Похоже, местный провиантский отдел прямо-таки одержим идеей доказать, что крысиные ляжки – вполне съедобная пища.
Затем наступило время прогулки.
Во дворе он нашел того ригелианина, который заговорил с ним самым первым. За эти несколько недель они довольно часто разговаривали, во всяком случае, Лайминг считал его наиболее близким знакомым из всей толпы ригелиан.
– Я узнал, что через неделю меня пропустят через мясорубку, – сообщил он, усаживаясь около стены.
– Не бойся, – успокоил его ригелианин. – Если бы хотели, то давно убили бы. Им ведь тебя прикончить – раз плюнуть. Но их кое-что удерживает.
– И что же это такое? – поинтересовался Лайминг.
– У союзников пленных тоже хватает.
– Так-то так, но ведь чего не знаешь, о том не жалеешь, – разочаровано заметил землянин.
– Занги не такие идиоты, как кажутся на первый взгляд и прекрасно понимают, какая перспектива их ожидает, если победителям предложат сгнившие трупы в обмен на живехоньких пленников.
– Пожалуй, тут ты прав, – согласился Лайминг. – Было бы неплохо заиметь девять футов веревки и для напоминания услужливо помахивать ею перед носом у коменданта.
– Хорошо бы заиметь большую бутылку витков и пышную самочку, чтобы она гладила меня по голове, – мечтательно вздохнул ригелианин.
– Ну ты даешь! Если после двух лет полуголодного существования тебя еще не оставили такие мысли, хотел бы я посмотреть на тебя в лучшей форме.
– Мечты это все, просто мечты, – отмахнулся ригелианин. – Люблю помечтать о несбыточном…
Опять свисток погнал всех со двора.
Часы напряженных дневных занятий благополучно миновали, а на ужин снова подсунули миску с эрзац-кашей. Потом опять наступила темнота, и только горстка звездочек, заглядывающих в зарешеченное оконце под самым потолком напоминала о большом мире. Лаймингу показалось, что в камере время остановилось, словно и его обнесли высокой стеной.
Тело в неподвижности лежало на скамье, а в голове бесконечной вереницей текли мысли.
Не может быть такого места, из которого нельзя выбраться. Немного силы и смекалки, времени и терпения – и обязательно найдется выход. Те бедолаги, которых застрелили при попытке к бегству, выбрали не то время и не то место, либо то время, да не то место, либо то место, но не то время.
Или пренебрегли силой, положившись на четкий расчет – обычная ошибочка перестраховщиков. Или пренебрегли расчетом, положившись на мускулы – ошибка беспечных.
Лежа с закрытыми глазами, Лайминг в который раз тщательно взвесил ситуацию.
Его содержат в камере с твердыми как гранит каменными стенами, толщиной никак не меньше четырех футов. Единственные отверстия – это узкий проем, закрытый пятью толстыми стальными прутьями, да бронированная дверь, у которой постоянно топчутся охранники.
Сам он лишен всех подручных средств. У него нет ни ножовки, ни отмычки, никаких инструментов, ничего, кроме затрапезной одежонки, надо сказать весьма обтрепавшейся за время путешествия по местным лесам. Можно, конечно, разобрать скамейку на части, возможно повезет, и он умудрится сделать это неслышно. Ну и что с того? Он станет обладателем нескольких деревяшек, дюжины шестидюймовых гвоздей и пары стальных болтов. Ничего из этого хлама не сгодится на то, чтобы открыть дверь или перепилить оконную решетку. А больше под рукой ничего нет.
За стенами камеры тянется ярко освещенная полоса шириной пятьдесят ярдов, которую необходимо преодолеть, чтобы обрести путь к свободе. Следующая сложность – гладкая стена в сорок футов высотой, снабженная наверху слишком крутым скатом, где даже не за что уцепиться, не то что удержаться на ногах, пока перебираешься через сигнальную проволоку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
Лайминг услышал милое сердцу слово и сразу же ухватился за него:
– Естественно! Побег – то единственное, ради чего стоит жить в тюрьме. Кстати, если кто-то хочет рискнуть, я, быть может, смогу помочь. Я опытный пилот, а это что-то да значит!
Однако собеседник охладил его пыл:
– Ничего не выйдет.
– Но почему? – искренне удивился Лайминг.
– Мы в этой каталажке уже давно и усвоили многое из того, чему тебе еще только предстоит научиться.
– Например?
– Слишком дорогую цену мы заплатили за то, чтобы узнать простую истину: попытка побега проваливается, когда о ней знают слишком многие. Среди большого количества людей может затесаться подсадная утка или найдется самовлюбленный болван, который все испортит, начав в неподходящий момент.
– Но я-то не подсадная утка и не болван! Неужели я похож на кретина, добровольно отрезающего себе путь к свободе?
– Все верно, – согласился ригелианин. – Только неволя диктует свои, особые условия. Вот одно твердое правило, которое мы здесь соблюдаем: план побега – исключительная собственность тех, кто его задумал, и только они могут осуществить попытку, используя свой метод. Больше никому об этом не сообщают. И никто ничего не знает, пока не начнется заваруха. Секретность – это тот защитный экран, который потенциальные беглецы должны поддерживать изо всех сил.
И они ни за что не позволят ни единой душе заглянуть в него, даже землянину, даже опытному пилоту.
– Выходит, здесь каждый сам по себе?
– Именно так. Как бы ни сложилось, в любом случае ты сам по себе. Все мы живем вместе и спим в общих бараках, по пятьдесят человек в каждом. А ты сидишь один в своей камере. Ты ничем не сможешь нам помочь.
– Как хотите, тогда мне тоже нет до вас дела, а уж о себе я сумею позаботиться! – в сердцах бросил Лайминг.
И на этот раз ушел первым.
Его заключение длилось уже тринадцать недель, и все это время его упорно продолжали учить местному языку. Лайминг уже привык к распорядку дня и монотонной зубрежке, когда учитель преподнес ему неожиданный сюрприз, можно сказать, сразил наповал. Заканчивая очередной урок, отличавшийся от других разве что особо разыгравшейся тупостью Лайминга, учитель нахмурился и слегка подался вперед.
– Наверное, вам нравится прикидываться идиотом. Но за кого вы меня принимаете, за настоящего дурака? Ошибаетесь! Не вам пытаться меня обмануть! Я давно понял, что вы усвоили намного больше, чем показываете. Поэтому через семь дней я доложу коменданту, что вы готовы к экзамену.
– Пожалуйста, повторите помедленней, – попросил Лайминг с растерянностью на лице.
– Через семь дней вас будет допрашивать комендант.
– Но майор Клавиз меня уже допрашивал.
– То был устный допрос. А теперь Клавиз мертв, и у нас не осталось никаких записей ваших показаний.
Дверь камеры захлопнулась за учителем. Дежурный надзиратель принес кашу и шматок какой-то жесткой дряни. Похоже, местный провиантский отдел прямо-таки одержим идеей доказать, что крысиные ляжки – вполне съедобная пища.
Затем наступило время прогулки.
Во дворе он нашел того ригелианина, который заговорил с ним самым первым. За эти несколько недель они довольно часто разговаривали, во всяком случае, Лайминг считал его наиболее близким знакомым из всей толпы ригелиан.
– Я узнал, что через неделю меня пропустят через мясорубку, – сообщил он, усаживаясь около стены.
– Не бойся, – успокоил его ригелианин. – Если бы хотели, то давно убили бы. Им ведь тебя прикончить – раз плюнуть. Но их кое-что удерживает.
– И что же это такое? – поинтересовался Лайминг.
– У союзников пленных тоже хватает.
– Так-то так, но ведь чего не знаешь, о том не жалеешь, – разочаровано заметил землянин.
– Занги не такие идиоты, как кажутся на первый взгляд и прекрасно понимают, какая перспектива их ожидает, если победителям предложат сгнившие трупы в обмен на живехоньких пленников.
– Пожалуй, тут ты прав, – согласился Лайминг. – Было бы неплохо заиметь девять футов веревки и для напоминания услужливо помахивать ею перед носом у коменданта.
– Хорошо бы заиметь большую бутылку витков и пышную самочку, чтобы она гладила меня по голове, – мечтательно вздохнул ригелианин.
– Ну ты даешь! Если после двух лет полуголодного существования тебя еще не оставили такие мысли, хотел бы я посмотреть на тебя в лучшей форме.
– Мечты это все, просто мечты, – отмахнулся ригелианин. – Люблю помечтать о несбыточном…
Опять свисток погнал всех со двора.
Часы напряженных дневных занятий благополучно миновали, а на ужин снова подсунули миску с эрзац-кашей. Потом опять наступила темнота, и только горстка звездочек, заглядывающих в зарешеченное оконце под самым потолком напоминала о большом мире. Лаймингу показалось, что в камере время остановилось, словно и его обнесли высокой стеной.
Тело в неподвижности лежало на скамье, а в голове бесконечной вереницей текли мысли.
Не может быть такого места, из которого нельзя выбраться. Немного силы и смекалки, времени и терпения – и обязательно найдется выход. Те бедолаги, которых застрелили при попытке к бегству, выбрали не то время и не то место, либо то время, да не то место, либо то место, но не то время.
Или пренебрегли силой, положившись на четкий расчет – обычная ошибочка перестраховщиков. Или пренебрегли расчетом, положившись на мускулы – ошибка беспечных.
Лежа с закрытыми глазами, Лайминг в который раз тщательно взвесил ситуацию.
Его содержат в камере с твердыми как гранит каменными стенами, толщиной никак не меньше четырех футов. Единственные отверстия – это узкий проем, закрытый пятью толстыми стальными прутьями, да бронированная дверь, у которой постоянно топчутся охранники.
Сам он лишен всех подручных средств. У него нет ни ножовки, ни отмычки, никаких инструментов, ничего, кроме затрапезной одежонки, надо сказать весьма обтрепавшейся за время путешествия по местным лесам. Можно, конечно, разобрать скамейку на части, возможно повезет, и он умудрится сделать это неслышно. Ну и что с того? Он станет обладателем нескольких деревяшек, дюжины шестидюймовых гвоздей и пары стальных болтов. Ничего из этого хлама не сгодится на то, чтобы открыть дверь или перепилить оконную решетку. А больше под рукой ничего нет.
За стенами камеры тянется ярко освещенная полоса шириной пятьдесят ярдов, которую необходимо преодолеть, чтобы обрести путь к свободе. Следующая сложность – гладкая стена в сорок футов высотой, снабженная наверху слишком крутым скатом, где даже не за что уцепиться, не то что удержаться на ногах, пока перебираешься через сигнальную проволоку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48