"
Однако после этого сверхчеловеческого поступка, о котором говорилось даже в выходившей в то время газете, фортуна, охранявшая пана Золзикевича как зеницу ока, вдруг упорхнула от него, точно испугавшись его отваги. Не прошло и недели после описанного случая, как в одно прекрасное утро богатырская грудь пана Золзикевича встретилась - правда, благодаря провидению, которое всегда знает, что делает, - не с пулей, не со штыком, а с некоторым другим почти столь же зловредным инструментом, сплетенным из бычьей кожи и снабженным на кончике кусочком олова. Вышеописанный инструмент порядком попортил на лопатках и пояснице нежную кожу нашего симпатичного героя.
С этого времени в его мыслях и чувствах наступил решительный поворот. Лежа, - уткнувшись носом в обыкновенный сенник в деревенской корчме, он бессонными ночами думал-думал, как когда-то Игнатий Лойола*, и дошел в конце концов до уверенности в том, что каждый должен служить обществу тем оружием, которым он лучше всего владеет. Интеллигенция, например, должна служить головой, а не спиной, потому что голова есть привилегия интеллигенции и имеется далеко не у каждого, а спина есть у всех - и значит, напрасно он, Золзикевич, свою спину подвергал всяким случайностям. Что он - мог сделать еще для родины, продолжая идти прежним путем? Еще раз перескочить через какой-нибудь плетень? Нет! Достаточно было одного раза. "Пусть кто-нибудь другой перескочит!" - думал он. Проливать снова кровь? Мало он ее проливал, что ли? Нет! Еще раз? Нет! Он мог служить обществу теперь на совсем ином пути - на мирном пути своей интеллигентностью, alias** ученостью. И так как знал он многое, знал кое-что почти о каждом жителе Ословицкого уезда, он мог и в мирное время отлично служить обществу.
______________
* Игнатий Лойола (1491-1556) - основатель ордена иезуитов.
** Иначе (лат.).
Вступив на этот новый путь, он дошел до звания волостного писаря и, как нам известно, даже мечтал о должности помощника ревизора.
Однако и в должности писаря дела его шли недурно. Основательные познания всегда внушают уважение, а так как мой симпатичный герой, как я уже говорил, знал к тому же кое-что о каждом жителе Ословицкого уезда, то все они относились к нему с уважением, смешанным со страхом, остерегаясь чем-нибудь задеть эту незаурядную личность. При встрече с ним кланялись ему шляхтичи, кланялись и мужики, еще издали снимая шапки и говоря: "Слава Иисусу"... Но я вижу, что необходимо подробнее объяснить читателю, почему пан Золзикевич не отвечал на это приветствие обычным "Во веки веков".
Я говорил уже, что, по его мнению, образованному человеку это не подобает; были, однако, и другие причины. Самобытные умы всегда смелы и радикальны. Так вот, пан Золзикевич еще в те бурные времена пришел к убеждению, что "душа - это дым и больше ничего". Именно в это время пан писарь читал роман издания варшавского книгоиздателя г. Бреслауэра под заглавием: "Изабелла, королева испанская, или Тайны мадридского двора". Этот замечательный во всех отношениях роман так ему понравился и настолько его захватил, что одно время он готов был бросить все и уехать в Испанию. "Повезло Марфорию, - думал он, вспоминая сцену, в которой Марфорий целует чулки на ногах Изабеллы, - может повезти и мне". Вероятнее всего он бы тогда и уехал в поисках таких чулок, ибо был убежден, что "в этой дурацкой стране пропадает зря", но, к счастью, его удержали другие отечественные чулки, о которых речь впереди.
Во всяком случае, "Изабелла Испанская", к вящей славе нашей литературы периодически издававшаяся г. Бреслауэром, сделала свое. Прочитав ее, Золзикевич стал скептически относиться не только к духовенству, но и ко всему, что прямо или косвенно связано с ним. Именно потому он не ответил косарям обычным "Во веки веков", а пошел дальше... Идет он, идет, а тут навстречу ему девки с серпами на плечах возвращаются с поля. Посреди дороги стояла большая лужа, и они шли гуськом, подоткнув юбки и открыв свои красные как свекла ноги.
- Здравствуйте, синички! - крикнул им Золзикевич и, загородив тропинку, стал хватать всех по очереди и, поцеловав, толкал в лужу, разумеется, шутки ради. Девки вскрикивали и хохотали, показывая все зубы до единого. А когда они прошли, писарь не без удовольствия услышал, как одна говорила другой:
- До чего прекрасный кавалер наш писарь!
- А румяный, как яблочко.
- А уж голова душистая, как роза, - отозвалась третья. - Как схватит тебя да как прижмет, так и обомлеешь!
Пан писарь продолжал шагать в самом приятном расположении духа. Но проходя мимо одной избы, он опять услышал разговор о себе и остановился у забора. По другую сторону забора раскинулся густой вишневый сад, в саду был пчельник, а возле ульев стояли две бабы и разговаривали. Одна насыпала в подол картофель и чистила его складным ножичком, а другая говорила:
- Ох, Стахова, милая, боюсь я до смерти, как бы моего Франека не взяли в солдаты.
А Стахова в ответ:
- К писарю ступай, к писарю. Уж если он не поможет, так никто тебе не поможет.
- Да с чем же я к нему пойду? С пустыми руками к нему идти нельзя. Войт - тот все-таки получше: раков ли ему принесешь, или масла, а то льну охапку или хоть курицу, - он все возьмет, не разбирая, а писарь - тот и не посмотрит. Ух, и страшный гордец! Ему сразу платок развязывай - и рубль!
"Как же, стану я брать ваши яйца и кур, - проворчал про себя писарь. Что я, взяточник, что ли, какой? Ну и убирайся со своей курицей к войту!"
Подумав, писарь раздвинул ветви и хотел было окликнуть женщин, как вдруг сзади затарахтела бричка. Писарь оглянулся. В бричке сидел студент в фуражке набекрень и с папиросой в зубах. Вез его тот самый Франек, о котором только что говорили бабы. Увидев Золзикевича, студент высунулся из брички, замахал рукой и крикнул:
- Как поживаете, пан Золзикевич? Что слышно? А вы все так же усердно помадите свою голову?
- Покорнейший ваш слуга! - ответил ему, низко кланяясь, Золзикевич, но когда бричка проехала, пробормотал ей вслед: - Чтоб тебе шею свернуть!
Этого студента писарь терпеть не мог. Он был родня Скорабевским, у которых обычно гостил все лето. Золзикевич не только терпеть его не мог, но и боялся как огня. Студент был насмешник и щеголь; он постоянно потешался над Золзикевичем и один во всей округе не ставил его ни во что. Однажды он попал на деревенский сход и в присутствии всех заявил Золзикевичу, что тот глуп, а мужикам сказал, чтоб не слушались его Золзикевич с радостью отомстил бы ему за все, но что он мог ему сделать? О других он хоть что-нибудь знал, а о нем решительно ничего.
Приезд этого студента был ему сейчас совсем некстати. Писарь нахмурился и, уже не останавливаясь, зашагал дальше, пока не дошел до избы, стоявшей поодаль от дороги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
Однако после этого сверхчеловеческого поступка, о котором говорилось даже в выходившей в то время газете, фортуна, охранявшая пана Золзикевича как зеницу ока, вдруг упорхнула от него, точно испугавшись его отваги. Не прошло и недели после описанного случая, как в одно прекрасное утро богатырская грудь пана Золзикевича встретилась - правда, благодаря провидению, которое всегда знает, что делает, - не с пулей, не со штыком, а с некоторым другим почти столь же зловредным инструментом, сплетенным из бычьей кожи и снабженным на кончике кусочком олова. Вышеописанный инструмент порядком попортил на лопатках и пояснице нежную кожу нашего симпатичного героя.
С этого времени в его мыслях и чувствах наступил решительный поворот. Лежа, - уткнувшись носом в обыкновенный сенник в деревенской корчме, он бессонными ночами думал-думал, как когда-то Игнатий Лойола*, и дошел в конце концов до уверенности в том, что каждый должен служить обществу тем оружием, которым он лучше всего владеет. Интеллигенция, например, должна служить головой, а не спиной, потому что голова есть привилегия интеллигенции и имеется далеко не у каждого, а спина есть у всех - и значит, напрасно он, Золзикевич, свою спину подвергал всяким случайностям. Что он - мог сделать еще для родины, продолжая идти прежним путем? Еще раз перескочить через какой-нибудь плетень? Нет! Достаточно было одного раза. "Пусть кто-нибудь другой перескочит!" - думал он. Проливать снова кровь? Мало он ее проливал, что ли? Нет! Еще раз? Нет! Он мог служить обществу теперь на совсем ином пути - на мирном пути своей интеллигентностью, alias** ученостью. И так как знал он многое, знал кое-что почти о каждом жителе Ословицкого уезда, он мог и в мирное время отлично служить обществу.
______________
* Игнатий Лойола (1491-1556) - основатель ордена иезуитов.
** Иначе (лат.).
Вступив на этот новый путь, он дошел до звания волостного писаря и, как нам известно, даже мечтал о должности помощника ревизора.
Однако и в должности писаря дела его шли недурно. Основательные познания всегда внушают уважение, а так как мой симпатичный герой, как я уже говорил, знал к тому же кое-что о каждом жителе Ословицкого уезда, то все они относились к нему с уважением, смешанным со страхом, остерегаясь чем-нибудь задеть эту незаурядную личность. При встрече с ним кланялись ему шляхтичи, кланялись и мужики, еще издали снимая шапки и говоря: "Слава Иисусу"... Но я вижу, что необходимо подробнее объяснить читателю, почему пан Золзикевич не отвечал на это приветствие обычным "Во веки веков".
Я говорил уже, что, по его мнению, образованному человеку это не подобает; были, однако, и другие причины. Самобытные умы всегда смелы и радикальны. Так вот, пан Золзикевич еще в те бурные времена пришел к убеждению, что "душа - это дым и больше ничего". Именно в это время пан писарь читал роман издания варшавского книгоиздателя г. Бреслауэра под заглавием: "Изабелла, королева испанская, или Тайны мадридского двора". Этот замечательный во всех отношениях роман так ему понравился и настолько его захватил, что одно время он готов был бросить все и уехать в Испанию. "Повезло Марфорию, - думал он, вспоминая сцену, в которой Марфорий целует чулки на ногах Изабеллы, - может повезти и мне". Вероятнее всего он бы тогда и уехал в поисках таких чулок, ибо был убежден, что "в этой дурацкой стране пропадает зря", но, к счастью, его удержали другие отечественные чулки, о которых речь впереди.
Во всяком случае, "Изабелла Испанская", к вящей славе нашей литературы периодически издававшаяся г. Бреслауэром, сделала свое. Прочитав ее, Золзикевич стал скептически относиться не только к духовенству, но и ко всему, что прямо или косвенно связано с ним. Именно потому он не ответил косарям обычным "Во веки веков", а пошел дальше... Идет он, идет, а тут навстречу ему девки с серпами на плечах возвращаются с поля. Посреди дороги стояла большая лужа, и они шли гуськом, подоткнув юбки и открыв свои красные как свекла ноги.
- Здравствуйте, синички! - крикнул им Золзикевич и, загородив тропинку, стал хватать всех по очереди и, поцеловав, толкал в лужу, разумеется, шутки ради. Девки вскрикивали и хохотали, показывая все зубы до единого. А когда они прошли, писарь не без удовольствия услышал, как одна говорила другой:
- До чего прекрасный кавалер наш писарь!
- А румяный, как яблочко.
- А уж голова душистая, как роза, - отозвалась третья. - Как схватит тебя да как прижмет, так и обомлеешь!
Пан писарь продолжал шагать в самом приятном расположении духа. Но проходя мимо одной избы, он опять услышал разговор о себе и остановился у забора. По другую сторону забора раскинулся густой вишневый сад, в саду был пчельник, а возле ульев стояли две бабы и разговаривали. Одна насыпала в подол картофель и чистила его складным ножичком, а другая говорила:
- Ох, Стахова, милая, боюсь я до смерти, как бы моего Франека не взяли в солдаты.
А Стахова в ответ:
- К писарю ступай, к писарю. Уж если он не поможет, так никто тебе не поможет.
- Да с чем же я к нему пойду? С пустыми руками к нему идти нельзя. Войт - тот все-таки получше: раков ли ему принесешь, или масла, а то льну охапку или хоть курицу, - он все возьмет, не разбирая, а писарь - тот и не посмотрит. Ух, и страшный гордец! Ему сразу платок развязывай - и рубль!
"Как же, стану я брать ваши яйца и кур, - проворчал про себя писарь. Что я, взяточник, что ли, какой? Ну и убирайся со своей курицей к войту!"
Подумав, писарь раздвинул ветви и хотел было окликнуть женщин, как вдруг сзади затарахтела бричка. Писарь оглянулся. В бричке сидел студент в фуражке набекрень и с папиросой в зубах. Вез его тот самый Франек, о котором только что говорили бабы. Увидев Золзикевича, студент высунулся из брички, замахал рукой и крикнул:
- Как поживаете, пан Золзикевич? Что слышно? А вы все так же усердно помадите свою голову?
- Покорнейший ваш слуга! - ответил ему, низко кланяясь, Золзикевич, но когда бричка проехала, пробормотал ей вслед: - Чтоб тебе шею свернуть!
Этого студента писарь терпеть не мог. Он был родня Скорабевским, у которых обычно гостил все лето. Золзикевич не только терпеть его не мог, но и боялся как огня. Студент был насмешник и щеголь; он постоянно потешался над Золзикевичем и один во всей округе не ставил его ни во что. Однажды он попал на деревенский сход и в присутствии всех заявил Золзикевичу, что тот глуп, а мужикам сказал, чтоб не слушались его Золзикевич с радостью отомстил бы ему за все, но что он мог ему сделать? О других он хоть что-нибудь знал, а о нем решительно ничего.
Приезд этого студента был ему сейчас совсем некстати. Писарь нахмурился и, уже не останавливаясь, зашагал дальше, пока не дошел до избы, стоявшей поодаль от дороги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19