Он узнал ее - это была высокая крепкая девушка, что раз в неделю приходила в дом за бельем для стирки.
Не закрыв полог, Эгион бросился вон из комнаты. У себя он снова попытался заснуть, но не смог: пережитое в тот день, удивительный сон и, наконец, вид обнаженной спящей женщины безмерно его взволновали. Вместе с тем его неприязнь к Бредли еще усилилась, и он со страхом думал о том, что утром за завтраком должен будет увидеться с Бредли, поздороваться с ним. Но более всего его смущало и мучило сомнение: обязан ли он по долгу священника укорять соседа за неправедную жизнь и пытаться его исправить? Вся натура Эгиона этому противилась, но долг требовал, чтобы он поборол свою трусость и бесстрашно воззвал к совести грешника. Он зажег лампу и несколько часов кряду, мучаясь из-за жужжанья назойливых москитов, читал Новый Завет, но не обрел ни уверенности, ни утешения. Он был готов проклясть всю Индию вообще или, по крайней мере, собственную любознательность и любовь к путешествиям, которые привели его сюда и загнали в тупик. Никогда еще будущее не виделось ему столь мрачным, никогда еще он не чувствовал себя столь неспособным к подвижничеству во имя веры, как этой ночью.
К завтраку он вышел с усталым лицом и темными тенями у глаз, сидя за столом, хмуро помешивал ароматный чай и долго с раздражением очищал от кожуры банан, пока не появился Бредли. Тот поздоровался, как всегда, кратко и холодно, затем громко крикнул боя и слуг, пустил их рысью, привередливо выбрал из связки самый спелый золотистый банан, энергично, с властной миной съел его, меж тем как слуга вывел его лошадь на залитый солнцем двор.
- Мне хотелось бы обсудить с вами один предмет, - сказал миссионер, когда Бредли уже собрался встать из-за стола. Тот бросил на Эгиона хмурый взгляд.
- Вот как? У меня мало времени. Что, непременно сейчас вам это нужно?
- Да, так будет лучше. Мне кажется, мой долг - сказать вам, что мне стала известна ваша непозволительная связь с индианкой. Вероятно, вы понимаете, насколько неприятно мне...
- Неприятно! - воскликнул Бредли, вскочив и злобно расхохотавшись. - Вы, сударь, больший осел, чем я думал! Как вы ко мне относитесь, мне, разумеется, абсолютно безразлично, но вы шпионите за мной в моем доме по-моему, это подло. Ну, тянуть волынку незачем. Даю вам сроку до воскресенья. Будьте любезны за это время подыскать себе в городе другое жилье. В моем доме я не потерплю вас больше ни дня!
Эгион был готов к резкому ответу, но отнюдь не к подобному обороту дела. Однако он не испугался и сдержанно сказал:
- Мне будет только приятно избавить вас от обременительного долга гостеприимства. Всего доброго, мистер Бредли.
Эгион вышел за дверь, и Бредли проводил его внимательным взглядом - и недоумевая, и забавляясь. Потом он разгладил свои жесткие усы, ухмыльнулся, свистнул собаку и спустился по деревянным ступеням во двор, собираясь ехать в город.
Оба в душе были довольны, что произошла эта быстрая грозовая стычка и выяснение отношений. Однако к Эгиону теперь внезапно подступили заботы и вопросы, которые еще час назад маячили где-то в приятном далеке. И чем серьезней он размышлял о своем нынешнем положении, чем больше убеждался, что ссора с Бредли немногого стоит и что, напротив, распутывание густого переплетения множества сложностей стало неумолимой необходимостью, тем большая ясность и благодать воцарялись в его мыслях. Житье в этом доме, бездеятельность, неутоленные желания и попусту растраченное время успели уже стать для него мукой, и простая натура Эгиона не вынесла бы ее дольше, а потому он радовался окончанию своей полуневоли и не заботился о том, что ждет его впереди.
Был ранний утренний час, и один из уголков сада, любимое место Эгиона, еще лежал в прохладной полутени. Ветви разросшихся кустов склонялись здесь над маленьким, облицованным камнем бассейном; когда-то он был построен для купанья, но со временем пришел в запустение, и теперь в нем обитала семейка желтых черепах. Сюда Эгион принес бамбуковое кресло и, удобно расположившись, стал смотреть на бессловесных тварей, а те нежились в лености и благодати под теплой зеленой водой, безмятежно поглядывая вокруг умными круглыми глазками. По ту сторону бассейна находился хозяйственный двор, там, как обычно, сидел в уголке ничем не занятый мальчик-грум и что-то напевал - монотонный, чуть гнусавый звук песни набегал легкими волнами и растекался в теплом воздухе; после бессонной, взволнованной ночи к Эгиону незаметно подкралась усталость, он закрыл глаза, бессильно уронил руки и заснул.
Проснувшись от укуса какой-то мошки, он со стыдом обнаружил, что проспал почти до обеда. Но теперь он чувствовал свежесть, ничто его не омрачало, и, не откладывая на потом, он принялся наводить порядок в своих мыслях и желаниях, потихоньку распутывать сложную путаницу своей жизни. И тут он с несомненной отчетливостью понял то, что уже давно сковывало его, что наполняло страхами его сны: конечно, приехав в Индию, он поступил хорошо и разумно, и все же ни подлинного призвания в душе, ни побуждения для деятельности миссионера у него нет. Он был достаточно скромен, чтобы признать в этом свое поражение и досадный изъян, однако причин для отчаяния не было. Напротив, теперь, когда он решился подыскать себе более подходящее занятие, ему подумалось, что именно Индия с ее богатствами может стать его надежным пристанищем и новой родиной. Конечно, жаль, что эти индусы сделали ставку не на тех богов, на каких следовало, да только не его это дело пытаться что-либо здесь изменить. Он призван покорить эту страну для себя и для других, взять от нее все лучшее, отдать же ей свою зоркость, свои знания, свою жадную до дела молодость, он с радостью будет трудиться там, где найдется для него применение.
И в тот же день вечером, после беседы, занявшей не более часа, он был принят на службу неким проживающим в Бомбее мистером Стерроком и стал его секретарем и смотрителем кофейной плантации вдали от города. Стеррок обещал переправить в Лондон письмо Эгиона, в котором он сообщал бывшему хозяину о своем решении и обязался вскоре вернуть все, что задолжал. Когда новоиспеченный смотритель плантации вернулся в свое жилище, Бредли без сюртука сидел в одиночестве за столом и ужинал. Прежде чем присоединиться к нему, Эгион сообщил о произошедшем.
Не переставая жевать, Бредли кивнул, подлил виски в свой бокал с водой и сказал почти дружелюбно:
- Садитесь, ешьте. Рыба уже остыла. Так, значит, мы теперь в своем роде коллеги. Гм, желаю успеха. Выращивать кофе, я уверен, легче, чем обращать индусов, а пользы от этой деятельности, пожалуй, не меньше. Вот уж не думал, что вы так умны, Эгион!
Плантация, где предстояло служить Эгиону, находилась в двух днях пути от города, выехать туда в сопровождении нескольких кули он должен был через день, так что на устройство всех дел только этот день у Эгиона и оставался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12
Не закрыв полог, Эгион бросился вон из комнаты. У себя он снова попытался заснуть, но не смог: пережитое в тот день, удивительный сон и, наконец, вид обнаженной спящей женщины безмерно его взволновали. Вместе с тем его неприязнь к Бредли еще усилилась, и он со страхом думал о том, что утром за завтраком должен будет увидеться с Бредли, поздороваться с ним. Но более всего его смущало и мучило сомнение: обязан ли он по долгу священника укорять соседа за неправедную жизнь и пытаться его исправить? Вся натура Эгиона этому противилась, но долг требовал, чтобы он поборол свою трусость и бесстрашно воззвал к совести грешника. Он зажег лампу и несколько часов кряду, мучаясь из-за жужжанья назойливых москитов, читал Новый Завет, но не обрел ни уверенности, ни утешения. Он был готов проклясть всю Индию вообще или, по крайней мере, собственную любознательность и любовь к путешествиям, которые привели его сюда и загнали в тупик. Никогда еще будущее не виделось ему столь мрачным, никогда еще он не чувствовал себя столь неспособным к подвижничеству во имя веры, как этой ночью.
К завтраку он вышел с усталым лицом и темными тенями у глаз, сидя за столом, хмуро помешивал ароматный чай и долго с раздражением очищал от кожуры банан, пока не появился Бредли. Тот поздоровался, как всегда, кратко и холодно, затем громко крикнул боя и слуг, пустил их рысью, привередливо выбрал из связки самый спелый золотистый банан, энергично, с властной миной съел его, меж тем как слуга вывел его лошадь на залитый солнцем двор.
- Мне хотелось бы обсудить с вами один предмет, - сказал миссионер, когда Бредли уже собрался встать из-за стола. Тот бросил на Эгиона хмурый взгляд.
- Вот как? У меня мало времени. Что, непременно сейчас вам это нужно?
- Да, так будет лучше. Мне кажется, мой долг - сказать вам, что мне стала известна ваша непозволительная связь с индианкой. Вероятно, вы понимаете, насколько неприятно мне...
- Неприятно! - воскликнул Бредли, вскочив и злобно расхохотавшись. - Вы, сударь, больший осел, чем я думал! Как вы ко мне относитесь, мне, разумеется, абсолютно безразлично, но вы шпионите за мной в моем доме по-моему, это подло. Ну, тянуть волынку незачем. Даю вам сроку до воскресенья. Будьте любезны за это время подыскать себе в городе другое жилье. В моем доме я не потерплю вас больше ни дня!
Эгион был готов к резкому ответу, но отнюдь не к подобному обороту дела. Однако он не испугался и сдержанно сказал:
- Мне будет только приятно избавить вас от обременительного долга гостеприимства. Всего доброго, мистер Бредли.
Эгион вышел за дверь, и Бредли проводил его внимательным взглядом - и недоумевая, и забавляясь. Потом он разгладил свои жесткие усы, ухмыльнулся, свистнул собаку и спустился по деревянным ступеням во двор, собираясь ехать в город.
Оба в душе были довольны, что произошла эта быстрая грозовая стычка и выяснение отношений. Однако к Эгиону теперь внезапно подступили заботы и вопросы, которые еще час назад маячили где-то в приятном далеке. И чем серьезней он размышлял о своем нынешнем положении, чем больше убеждался, что ссора с Бредли немногого стоит и что, напротив, распутывание густого переплетения множества сложностей стало неумолимой необходимостью, тем большая ясность и благодать воцарялись в его мыслях. Житье в этом доме, бездеятельность, неутоленные желания и попусту растраченное время успели уже стать для него мукой, и простая натура Эгиона не вынесла бы ее дольше, а потому он радовался окончанию своей полуневоли и не заботился о том, что ждет его впереди.
Был ранний утренний час, и один из уголков сада, любимое место Эгиона, еще лежал в прохладной полутени. Ветви разросшихся кустов склонялись здесь над маленьким, облицованным камнем бассейном; когда-то он был построен для купанья, но со временем пришел в запустение, и теперь в нем обитала семейка желтых черепах. Сюда Эгион принес бамбуковое кресло и, удобно расположившись, стал смотреть на бессловесных тварей, а те нежились в лености и благодати под теплой зеленой водой, безмятежно поглядывая вокруг умными круглыми глазками. По ту сторону бассейна находился хозяйственный двор, там, как обычно, сидел в уголке ничем не занятый мальчик-грум и что-то напевал - монотонный, чуть гнусавый звук песни набегал легкими волнами и растекался в теплом воздухе; после бессонной, взволнованной ночи к Эгиону незаметно подкралась усталость, он закрыл глаза, бессильно уронил руки и заснул.
Проснувшись от укуса какой-то мошки, он со стыдом обнаружил, что проспал почти до обеда. Но теперь он чувствовал свежесть, ничто его не омрачало, и, не откладывая на потом, он принялся наводить порядок в своих мыслях и желаниях, потихоньку распутывать сложную путаницу своей жизни. И тут он с несомненной отчетливостью понял то, что уже давно сковывало его, что наполняло страхами его сны: конечно, приехав в Индию, он поступил хорошо и разумно, и все же ни подлинного призвания в душе, ни побуждения для деятельности миссионера у него нет. Он был достаточно скромен, чтобы признать в этом свое поражение и досадный изъян, однако причин для отчаяния не было. Напротив, теперь, когда он решился подыскать себе более подходящее занятие, ему подумалось, что именно Индия с ее богатствами может стать его надежным пристанищем и новой родиной. Конечно, жаль, что эти индусы сделали ставку не на тех богов, на каких следовало, да только не его это дело пытаться что-либо здесь изменить. Он призван покорить эту страну для себя и для других, взять от нее все лучшее, отдать же ей свою зоркость, свои знания, свою жадную до дела молодость, он с радостью будет трудиться там, где найдется для него применение.
И в тот же день вечером, после беседы, занявшей не более часа, он был принят на службу неким проживающим в Бомбее мистером Стерроком и стал его секретарем и смотрителем кофейной плантации вдали от города. Стеррок обещал переправить в Лондон письмо Эгиона, в котором он сообщал бывшему хозяину о своем решении и обязался вскоре вернуть все, что задолжал. Когда новоиспеченный смотритель плантации вернулся в свое жилище, Бредли без сюртука сидел в одиночестве за столом и ужинал. Прежде чем присоединиться к нему, Эгион сообщил о произошедшем.
Не переставая жевать, Бредли кивнул, подлил виски в свой бокал с водой и сказал почти дружелюбно:
- Садитесь, ешьте. Рыба уже остыла. Так, значит, мы теперь в своем роде коллеги. Гм, желаю успеха. Выращивать кофе, я уверен, легче, чем обращать индусов, а пользы от этой деятельности, пожалуй, не меньше. Вот уж не думал, что вы так умны, Эгион!
Плантация, где предстояло служить Эгиону, находилась в двух днях пути от города, выехать туда в сопровождении нескольких кули он должен был через день, так что на устройство всех дел только этот день у Эгиона и оставался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12