От слез на лице Хэла остались потеки грязи. Мальчишки Картеров поймали Гомера, воспользовавшись, вероятно, его слабостью к еде, и замучили.
Хэл прибежал на помощь сразу, как только услышал лай Гомера, но было уже поздно. Он победил двух мальчишек, которые оказались старше его по возрасту, но их разбитые носы и синяки, когда они обратились в бегство, служили слабым утешением по сравнению со смертью Гомера.
Боже правый, кто мог представить, что из такого крохотного тельца вытечет столько крови! Сломанные конечности собаки безвольно болтались, и он укутал ее в свой сюртук вместо савана, собираясь достойно похоронить.
«О Гомер, Гомер, что я буду без тебя делать? Ты и Виола были моими единственными верными друзьями».
Из окна до него долетали звуки пианино, разносясь вдоль длинного ряда особняков в фешенебельном районе Цинциннати, и это немного успокоило его душу.
Хорошо, что Виола дома. Она поймет, как много Гомер значил для него, хотя отец всегда называл его «сентиментальный придаток, недостойный звания будущего флотского офицера». Она не станет его ругать, как мать, за то, что он опозорил семью, появившись на людях в одной рубашке.
Хэл судорожно вздохнул и в последний раз вытер глаза, перед тем как подняться на высокое крыльцо большого городского дома.
Парадная дверь была открыта, и его встретил гневный взгляд отца.
О нет! Один Бог знает, какое наказание может придумать отец.
– Где тебя черти носили?
Музыка прекратилась. Все складывалось из рук вон плохо. Хэл расправил плечи и вошел внутрь. Его тело еще болело после последнего избиения.
Отец захлопнул дверь.
– Ну что, слабак, распустил нюни на улице из-за собаки?
Хэл сердито сверкнул глазами и крепче прижал к себе Гомера.
Старик снова разразился бранью, приблизившись почти вплотную.
– Ни одна женщина не пожелает иметь от тебя сыновей, если будет знать, какой ты сопливый слюнтяй.
В холл выбежала двенадцатилетняя Виола. Хэл издал предупреждающий крик, слишком хорошо зная, что отец не оставляет сюрпризы безнаказанными.
Не оглядываясь назад, Старик вытянул руку, чтобы остановить вошедшего, и Виола застыла на бегу в дюйме от кулака отца; от страха ее голубые глаза стали огромными, как блюдца.
– Виола, – прошептал Хэл, и его тело впервые за день сковал холод ужаса. До этого Старик никогда не поднимал руку на дочь.
В комнату бесшумно вплыла мать и замерла у своей любимой китайской вазы, сложив руки на груди. Вероятно, она принимала у себя других дам, поскольку была в нарядном платье.
– Неужели ваш сын, капитан Линдсей, распустил сопли на глазах соседей? Это недопустимо.
Старик обернулся.
– Уведите дочь, миссис Линдсей, это сугубо мужское дело.
Дездемона кивнула. Она никогда не спорила с мужем насчет воспитания детей и не утешала их потом.
– Идем, Виола!
Девочка медлила, изучая глазами лицо брата.
– А как же Хэл?
– Твой отец с ним разберется, – грубо ответила мать. – Идем.
– Хэл…
– Ничего, со мной все будет в порядке.
Он сдержит слово, лишь бы ей было хорошо. Что бы Старик с ним ни сделал, он не издаст ни звука. Виола испугается, если услышит его крики. Хэл старался не думать, что отец чуть не ударил ее.
Виола не отрывала от него взгляда, но Хэл сохранял на лице спокойствие, надеясь убедить ее, что ничего страшного не произойдет. Она никогда не видела, как Старик наказывает его.
– Позволь мне забрать Гомера, – сдалась она наконец.
Старик недовольно буркнул, но впервые ничего не сказал насчет сентиментальной слабости, и Хэл передал Виоле маленькое тельце.
– Бедный Гомер… – Виола заплакала.
– А ну идем! – Мать схватила Виолу за руку и потащила вон из комнаты.
– Это выше моего разумения, – с тихой угрозой в голосе произнес Старик. – Ну как можно быть таким сопляком! Ты потеряешь всю свою команду, если будешь лить слезы над каждой царапиной корабельного талисмана.
От оскорбления на скулах Хэла заиграли желваки, но он счел разумным смолчать. Слова лишь усилят отцовский гнев. Старик не знал пощады, когда в его руках оказывалась трость или веревка, как и подобает человеку, воспитанному в жестких традициях флотской дисциплины. Сына он предпочитал охаживать тростью, чтобы, по его собственному выражению, не тревожить в доме женщин. Наносимые тростью удары получались бесшумными и достаточно болезненными.
Повисла пауза, и вдруг губы отца дрогнули.
– Марш в свою комнату, мистер.
Хэл подчинился приказу; отец следовал за ним по пятам. Комната выглядела безукоризненно опрятной для любого придирчивого глаза, и на ее фоне внешний вид Хэла являл разительный контраст.
– Смирно! – рявкнул Старик.
Хэл вытянулся в струнку и замер, его грудь тяжело и часто вздымалась. Теперь, когда Виола находилась в безопасности, страх почти прошел, но его заменила неконтролируемая ярость.
– Пытаетесь корчить из себя моряка? – усмехнулся Старик. – В своем рванье вы бы не выдержали инспекции и слепого капеллана. Вам есть что сказать в свою защиту, мистер?
– Что мне это даст? Вы уже осудили меня и вынесли приговор, – ответил Хэл, теряя самообладание. – Вас ничуть не заботит, что я хочу быть штурманом, а не флотским офицером. Вы хотите, чтобы я стал вашей точной копией – чисто выбритым задирой, как все Линдсей.
– Такты еще смеешь мне грубить, паршивец! – Ричард ударил его по лицу, и Хэл ответил ударом в челюсть. Старик слегка покачнулся и выпучил глаза, а потом обрушился на сына со всей силой, на которую только был способен. Теперь Хэл в очередной раз убедился, что во время службы на флоте отец не только стоял на вахте, но, вероятно, принимал участие в многочисленных портовых потасовках, пока не женился на матери и не переехал в Цинциннати.
Две минуты спустя Хэл лежал ничком на кровати с привязанными к спинкам руками и ногами, но продолжал сопротивляться, осыпая отца ругательствами, которым научился, исследуя темные закоулки Цинциннати.
Старик сунул в рот Хэлу кожаный ремень и застегнул его на затылке, потом стянул с него штаны до колен и, задрав вверх рубаху, оголил спину и плечи.
В душе Хэла вновь пробудился ужас, внушенный прежними наказаниями, и он удвоил ярость сопротивления. Ему не было стыдно – ведь он дрался за Гомера и оплакивал его, своего друга, который отлично знал и любил Хэла.
С красным от ярости лицом Старик отступил на шаг и протянул руку за тростью, которую держал в комнате сына специально для этих целей.
– Клянусь Богом, я научу вас, как подобает вести себя со старшими, мистер, и вы научитесь дисциплине, чтобы командовать матросами и растить сыновей, сколько бы мне ни понадобилось времени, чтобы вбить это в вашу тупую голову.
Генри занес трость, и Хэл увидел себя в маленьком зеркале, висевшем на уровне груди.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
Хэл прибежал на помощь сразу, как только услышал лай Гомера, но было уже поздно. Он победил двух мальчишек, которые оказались старше его по возрасту, но их разбитые носы и синяки, когда они обратились в бегство, служили слабым утешением по сравнению со смертью Гомера.
Боже правый, кто мог представить, что из такого крохотного тельца вытечет столько крови! Сломанные конечности собаки безвольно болтались, и он укутал ее в свой сюртук вместо савана, собираясь достойно похоронить.
«О Гомер, Гомер, что я буду без тебя делать? Ты и Виола были моими единственными верными друзьями».
Из окна до него долетали звуки пианино, разносясь вдоль длинного ряда особняков в фешенебельном районе Цинциннати, и это немного успокоило его душу.
Хорошо, что Виола дома. Она поймет, как много Гомер значил для него, хотя отец всегда называл его «сентиментальный придаток, недостойный звания будущего флотского офицера». Она не станет его ругать, как мать, за то, что он опозорил семью, появившись на людях в одной рубашке.
Хэл судорожно вздохнул и в последний раз вытер глаза, перед тем как подняться на высокое крыльцо большого городского дома.
Парадная дверь была открыта, и его встретил гневный взгляд отца.
О нет! Один Бог знает, какое наказание может придумать отец.
– Где тебя черти носили?
Музыка прекратилась. Все складывалось из рук вон плохо. Хэл расправил плечи и вошел внутрь. Его тело еще болело после последнего избиения.
Отец захлопнул дверь.
– Ну что, слабак, распустил нюни на улице из-за собаки?
Хэл сердито сверкнул глазами и крепче прижал к себе Гомера.
Старик снова разразился бранью, приблизившись почти вплотную.
– Ни одна женщина не пожелает иметь от тебя сыновей, если будет знать, какой ты сопливый слюнтяй.
В холл выбежала двенадцатилетняя Виола. Хэл издал предупреждающий крик, слишком хорошо зная, что отец не оставляет сюрпризы безнаказанными.
Не оглядываясь назад, Старик вытянул руку, чтобы остановить вошедшего, и Виола застыла на бегу в дюйме от кулака отца; от страха ее голубые глаза стали огромными, как блюдца.
– Виола, – прошептал Хэл, и его тело впервые за день сковал холод ужаса. До этого Старик никогда не поднимал руку на дочь.
В комнату бесшумно вплыла мать и замерла у своей любимой китайской вазы, сложив руки на груди. Вероятно, она принимала у себя других дам, поскольку была в нарядном платье.
– Неужели ваш сын, капитан Линдсей, распустил сопли на глазах соседей? Это недопустимо.
Старик обернулся.
– Уведите дочь, миссис Линдсей, это сугубо мужское дело.
Дездемона кивнула. Она никогда не спорила с мужем насчет воспитания детей и не утешала их потом.
– Идем, Виола!
Девочка медлила, изучая глазами лицо брата.
– А как же Хэл?
– Твой отец с ним разберется, – грубо ответила мать. – Идем.
– Хэл…
– Ничего, со мной все будет в порядке.
Он сдержит слово, лишь бы ей было хорошо. Что бы Старик с ним ни сделал, он не издаст ни звука. Виола испугается, если услышит его крики. Хэл старался не думать, что отец чуть не ударил ее.
Виола не отрывала от него взгляда, но Хэл сохранял на лице спокойствие, надеясь убедить ее, что ничего страшного не произойдет. Она никогда не видела, как Старик наказывает его.
– Позволь мне забрать Гомера, – сдалась она наконец.
Старик недовольно буркнул, но впервые ничего не сказал насчет сентиментальной слабости, и Хэл передал Виоле маленькое тельце.
– Бедный Гомер… – Виола заплакала.
– А ну идем! – Мать схватила Виолу за руку и потащила вон из комнаты.
– Это выше моего разумения, – с тихой угрозой в голосе произнес Старик. – Ну как можно быть таким сопляком! Ты потеряешь всю свою команду, если будешь лить слезы над каждой царапиной корабельного талисмана.
От оскорбления на скулах Хэла заиграли желваки, но он счел разумным смолчать. Слова лишь усилят отцовский гнев. Старик не знал пощады, когда в его руках оказывалась трость или веревка, как и подобает человеку, воспитанному в жестких традициях флотской дисциплины. Сына он предпочитал охаживать тростью, чтобы, по его собственному выражению, не тревожить в доме женщин. Наносимые тростью удары получались бесшумными и достаточно болезненными.
Повисла пауза, и вдруг губы отца дрогнули.
– Марш в свою комнату, мистер.
Хэл подчинился приказу; отец следовал за ним по пятам. Комната выглядела безукоризненно опрятной для любого придирчивого глаза, и на ее фоне внешний вид Хэла являл разительный контраст.
– Смирно! – рявкнул Старик.
Хэл вытянулся в струнку и замер, его грудь тяжело и часто вздымалась. Теперь, когда Виола находилась в безопасности, страх почти прошел, но его заменила неконтролируемая ярость.
– Пытаетесь корчить из себя моряка? – усмехнулся Старик. – В своем рванье вы бы не выдержали инспекции и слепого капеллана. Вам есть что сказать в свою защиту, мистер?
– Что мне это даст? Вы уже осудили меня и вынесли приговор, – ответил Хэл, теряя самообладание. – Вас ничуть не заботит, что я хочу быть штурманом, а не флотским офицером. Вы хотите, чтобы я стал вашей точной копией – чисто выбритым задирой, как все Линдсей.
– Такты еще смеешь мне грубить, паршивец! – Ричард ударил его по лицу, и Хэл ответил ударом в челюсть. Старик слегка покачнулся и выпучил глаза, а потом обрушился на сына со всей силой, на которую только был способен. Теперь Хэл в очередной раз убедился, что во время службы на флоте отец не только стоял на вахте, но, вероятно, принимал участие в многочисленных портовых потасовках, пока не женился на матери и не переехал в Цинциннати.
Две минуты спустя Хэл лежал ничком на кровати с привязанными к спинкам руками и ногами, но продолжал сопротивляться, осыпая отца ругательствами, которым научился, исследуя темные закоулки Цинциннати.
Старик сунул в рот Хэлу кожаный ремень и застегнул его на затылке, потом стянул с него штаны до колен и, задрав вверх рубаху, оголил спину и плечи.
В душе Хэла вновь пробудился ужас, внушенный прежними наказаниями, и он удвоил ярость сопротивления. Ему не было стыдно – ведь он дрался за Гомера и оплакивал его, своего друга, который отлично знал и любил Хэла.
С красным от ярости лицом Старик отступил на шаг и протянул руку за тростью, которую держал в комнате сына специально для этих целей.
– Клянусь Богом, я научу вас, как подобает вести себя со старшими, мистер, и вы научитесь дисциплине, чтобы командовать матросами и растить сыновей, сколько бы мне ни понадобилось времени, чтобы вбить это в вашу тупую голову.
Генри занес трость, и Хэл увидел себя в маленьком зеркале, висевшем на уровне груди.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80