И каждому помочь напиться.
Постепенно она привыкала к страшным картинам. Те, кто появился первым, еще как-то могли двигаться самостоятельно – они были не очень тяжело ранены. Но позже начали прибывать тяжелые. Их привозили на повозках прямо в город, на улицы. Лишь к полудню у Намюрских и у Левенских ворот были поставлены госпитальные палатки.
А потом пошел дождь. Люди, которые поначалу обрадовались живительной влаге, вскоре, промокнув до нитки, стали мерзнуть. У женщин, ухаживавших за ними, юбки намокли, волосы прилипли к головам и лицам; по шеям стекали потоки воды.
Леди Андреа и Мэдлин брали в дом как можно больше раненых, кто передвигался сам или нуждался в небольшой помощи. Мэдлин стягивала заляпанные грязью сапоги, срезала ткань мундиров с кровоточащих или уже запекшихся ран, промывала и бинтовала зияющие дыры, клала холодные салфетки на пылающие лбы, держала протянутые руки, произносила успокаивающие слова, однажды закрыла глаза, которые уже не могли закрыться сами, слегка дрогнувшей рукой.
Весь день она почти не думала о своем брате-близнеце. Тут миссис Симпсон тоже оказалась права. Но она видела брата в каждом лице, в каждой простертой к ней руке. Слышала его в каждом заглушенном стоне, в просьбе напиться, в благодарном вздохе.
Она не заметила, как наступила ночь. Она даже не знала, что дождь все еще льет. Не было ни минуты свободной, чтобы подумать, жив ли ее брат, как проводит ночь под открытым небом при жуткой грозе.
* * *
Лорд Иден был жив. Хотя бы потому, что чувствовал неудобства. И хотел есть. Он мог разделить с полковником Барнардом тощую курицу и бутылку вина в маленьком домишке, занятом им на ночь. Но, бросив на все это великолепие полный сожаления взгляд, лорд Иден махнул на прощание рукой, сообщил, что курица недостаточно нежна для его деликатного вкуса, ухмыльнулся двум оставшимся офицерам и вернулся к своим голодным и промокшим солдатам.
– Странный малый этот Иден, – сказал полковник и занялся трапезой в одиночестве.
Лорд Иден и капитан Симпсон провели ночь относительно удобно, завернувшись в два одеяла, намазанные сверху толстым слоем глины для тепла и защиты от дождя; головы они положили на седельные сумки. Жаль ребят, которые никогда еще не участвовали в кампании, заметил Чарли, после чего громко зевнул и уснул, словно возлежал на пуховике. Им, верно, нелегко. Если не обращать внимания на протесты пустого желудка и мокрую землю, а также забыть о том, что ты промок до нитки, большего комфорта и представить себе нельзя, согласился лорд Иден, погружаясь в забытье сразу же вслед за другом.
Французы расположились на ночлег в тревожной близости от линий союзных войск и, конечно, захотят сделать ранний победоносный бросок, подумал он, засыпая.
Но настало утро, а атаки все не было. Как-то удалось развести костры, застывшие руки отогрелись, от сохнущей одежды шел пар. Ружья тщательно вычистили и надраили.. В конце концов неизвестно откуда появились повозки интендантов, и люди позавтракали.
Лорд Иден не сомневался, что предстоит генеральное сражение – возможно, самое кровопролитное из тех, в которых ему довелось побывать. Они не смогут больше отступать, не сдав Брюсселя.
Утро тянулось мучительно долго. «Пусть начинают, – думал он, – хотя мы еще не готовы, как хотелось бы, но пусть это начнется».
Бой разгорелся справа от их позиции, на развилке дорог. Французы пытались занять деревню Угумон; английские и германские защитники решили не отдавать ее.
– Бедняги, – посочувствовал им кто-то из стрелков Девяносто пятого.
В половине второго тяжелая артиллерия французов, сосредоточенная на склоне холма к югу от союзных линий, внезапно открыла огонь – это был огненный шквал, какого не помнили даже самые бывалые ветераны. От него не было защиты, и люди гибли пачками, в бессильной ярости посылая проклятия. Артиллерийский обстрел был прелюдией к наступлению пехоты, а затем и кавалерии. Так пусть наступают! Только бы прекратился обстрел!
Девяносто пятому было приказано отойти с дороги под укрытие небольшого холма, но потери все равно были колоссальные.
Уцелевшие испытывали не столько облегчение от прекращения огня, сколько глубокий ужас, от которого слабели ноги, – они услышали, как французские барабаны сигналят о приближении обоза. И занятая ими позиция, хранившая их от огня пушек, теперь не позволяла видеть, кто – или что – приближается к ним.
А приближались три плотные фаланги пехотинцев, каждая из которых состояла из двадцати пяти человек вдоль построения и ста пятидесяти по ширине. Их леденящий боевой клич «Vive empereur!» заставил оцепенеть не только новобранцев. Наконец стрелки Девяносто пятого получили приказ подняться и открыть огонь. Перед ними в тревожной близости выросла масса вражеских солдат, которая вскоре распалась на отдельные группки после первого залпа их надежных бейкеровских ружей.
В грядущие годы будут написаны тома об удачах и ошибках того рокового воскресного дня восемнадцатого июня, когда шла битва, которую позже герцог Веллингтон нарек битвой при Ватерлоо – по имени деревни, где он провел ночь перед сражением.
В адском грохоте и дыму, в лишенном видимой логики перемещении толп солдат, среди груды мертвых и раненых никто не мог знать, как идет сражение. Каждый знал лишь одно – он пока жив, его товарищи стоят в одном с ним ряду, офицеры отдают команды, которым он беспрекословно подчиняется, и никто не отступил назад ни на пядь.
Пал ли уже Угумон? Девяносто пятый этого не знал. Удержит ли кучка германских солдат Ла-Э-Сент, крестьянский двор впереди них? Если нет, то у французов появится возможность вдвинуть свои пушки во двор, и тогда да поможет им Бог! Подошли ли уже пруссаки от Вавра?
Линии становились реже, и это было очевидно. Есть ли за ними резерв? Или уже вообще нет никаких линий за пределами маленького пространства, которое они могли видеть справа и слева от них? Может быть, все сбежали так же, как это сделали при первом же наступлении французов бельгийцы Биланда, находившиеся справа от них?
Генерал Пиктон погиб. Все видели, как он упал через мгновение после того, как прокричал своим людям ободряющий призыв отбросить приближающиеся линии французской пехоты.
К концу дня Ла-Э-Сент все же пал после массированной атаки, и последние уцелевшие защитники его пробились сквозь ряды нападающих и вернулись к перекрестью дорог.
– Теперь все силы ада попрут на нас! – прокричал кто-то рядом с лордом Иденом, и слова эти тут же превратились в реальность.
Люди сражались упорно, но преимущество было не на их стороне. И когда казалось, что они вот-вот дрогнут, раздался ободряющий голос, которому не мог не внять ни один английский солдат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
Постепенно она привыкала к страшным картинам. Те, кто появился первым, еще как-то могли двигаться самостоятельно – они были не очень тяжело ранены. Но позже начали прибывать тяжелые. Их привозили на повозках прямо в город, на улицы. Лишь к полудню у Намюрских и у Левенских ворот были поставлены госпитальные палатки.
А потом пошел дождь. Люди, которые поначалу обрадовались живительной влаге, вскоре, промокнув до нитки, стали мерзнуть. У женщин, ухаживавших за ними, юбки намокли, волосы прилипли к головам и лицам; по шеям стекали потоки воды.
Леди Андреа и Мэдлин брали в дом как можно больше раненых, кто передвигался сам или нуждался в небольшой помощи. Мэдлин стягивала заляпанные грязью сапоги, срезала ткань мундиров с кровоточащих или уже запекшихся ран, промывала и бинтовала зияющие дыры, клала холодные салфетки на пылающие лбы, держала протянутые руки, произносила успокаивающие слова, однажды закрыла глаза, которые уже не могли закрыться сами, слегка дрогнувшей рукой.
Весь день она почти не думала о своем брате-близнеце. Тут миссис Симпсон тоже оказалась права. Но она видела брата в каждом лице, в каждой простертой к ней руке. Слышала его в каждом заглушенном стоне, в просьбе напиться, в благодарном вздохе.
Она не заметила, как наступила ночь. Она даже не знала, что дождь все еще льет. Не было ни минуты свободной, чтобы подумать, жив ли ее брат, как проводит ночь под открытым небом при жуткой грозе.
* * *
Лорд Иден был жив. Хотя бы потому, что чувствовал неудобства. И хотел есть. Он мог разделить с полковником Барнардом тощую курицу и бутылку вина в маленьком домишке, занятом им на ночь. Но, бросив на все это великолепие полный сожаления взгляд, лорд Иден махнул на прощание рукой, сообщил, что курица недостаточно нежна для его деликатного вкуса, ухмыльнулся двум оставшимся офицерам и вернулся к своим голодным и промокшим солдатам.
– Странный малый этот Иден, – сказал полковник и занялся трапезой в одиночестве.
Лорд Иден и капитан Симпсон провели ночь относительно удобно, завернувшись в два одеяла, намазанные сверху толстым слоем глины для тепла и защиты от дождя; головы они положили на седельные сумки. Жаль ребят, которые никогда еще не участвовали в кампании, заметил Чарли, после чего громко зевнул и уснул, словно возлежал на пуховике. Им, верно, нелегко. Если не обращать внимания на протесты пустого желудка и мокрую землю, а также забыть о том, что ты промок до нитки, большего комфорта и представить себе нельзя, согласился лорд Иден, погружаясь в забытье сразу же вслед за другом.
Французы расположились на ночлег в тревожной близости от линий союзных войск и, конечно, захотят сделать ранний победоносный бросок, подумал он, засыпая.
Но настало утро, а атаки все не было. Как-то удалось развести костры, застывшие руки отогрелись, от сохнущей одежды шел пар. Ружья тщательно вычистили и надраили.. В конце концов неизвестно откуда появились повозки интендантов, и люди позавтракали.
Лорд Иден не сомневался, что предстоит генеральное сражение – возможно, самое кровопролитное из тех, в которых ему довелось побывать. Они не смогут больше отступать, не сдав Брюсселя.
Утро тянулось мучительно долго. «Пусть начинают, – думал он, – хотя мы еще не готовы, как хотелось бы, но пусть это начнется».
Бой разгорелся справа от их позиции, на развилке дорог. Французы пытались занять деревню Угумон; английские и германские защитники решили не отдавать ее.
– Бедняги, – посочувствовал им кто-то из стрелков Девяносто пятого.
В половине второго тяжелая артиллерия французов, сосредоточенная на склоне холма к югу от союзных линий, внезапно открыла огонь – это был огненный шквал, какого не помнили даже самые бывалые ветераны. От него не было защиты, и люди гибли пачками, в бессильной ярости посылая проклятия. Артиллерийский обстрел был прелюдией к наступлению пехоты, а затем и кавалерии. Так пусть наступают! Только бы прекратился обстрел!
Девяносто пятому было приказано отойти с дороги под укрытие небольшого холма, но потери все равно были колоссальные.
Уцелевшие испытывали не столько облегчение от прекращения огня, сколько глубокий ужас, от которого слабели ноги, – они услышали, как французские барабаны сигналят о приближении обоза. И занятая ими позиция, хранившая их от огня пушек, теперь не позволяла видеть, кто – или что – приближается к ним.
А приближались три плотные фаланги пехотинцев, каждая из которых состояла из двадцати пяти человек вдоль построения и ста пятидесяти по ширине. Их леденящий боевой клич «Vive empereur!» заставил оцепенеть не только новобранцев. Наконец стрелки Девяносто пятого получили приказ подняться и открыть огонь. Перед ними в тревожной близости выросла масса вражеских солдат, которая вскоре распалась на отдельные группки после первого залпа их надежных бейкеровских ружей.
В грядущие годы будут написаны тома об удачах и ошибках того рокового воскресного дня восемнадцатого июня, когда шла битва, которую позже герцог Веллингтон нарек битвой при Ватерлоо – по имени деревни, где он провел ночь перед сражением.
В адском грохоте и дыму, в лишенном видимой логики перемещении толп солдат, среди груды мертвых и раненых никто не мог знать, как идет сражение. Каждый знал лишь одно – он пока жив, его товарищи стоят в одном с ним ряду, офицеры отдают команды, которым он беспрекословно подчиняется, и никто не отступил назад ни на пядь.
Пал ли уже Угумон? Девяносто пятый этого не знал. Удержит ли кучка германских солдат Ла-Э-Сент, крестьянский двор впереди них? Если нет, то у французов появится возможность вдвинуть свои пушки во двор, и тогда да поможет им Бог! Подошли ли уже пруссаки от Вавра?
Линии становились реже, и это было очевидно. Есть ли за ними резерв? Или уже вообще нет никаких линий за пределами маленького пространства, которое они могли видеть справа и слева от них? Может быть, все сбежали так же, как это сделали при первом же наступлении французов бельгийцы Биланда, находившиеся справа от них?
Генерал Пиктон погиб. Все видели, как он упал через мгновение после того, как прокричал своим людям ободряющий призыв отбросить приближающиеся линии французской пехоты.
К концу дня Ла-Э-Сент все же пал после массированной атаки, и последние уцелевшие защитники его пробились сквозь ряды нападающих и вернулись к перекрестью дорог.
– Теперь все силы ада попрут на нас! – прокричал кто-то рядом с лордом Иденом, и слова эти тут же превратились в реальность.
Люди сражались упорно, но преимущество было не на их стороне. И когда казалось, что они вот-вот дрогнут, раздался ободряющий голос, которому не мог не внять ни один английский солдат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78